– Ну… в общем, да.
– Вам, наверное, кажется странным оказаться после школы… здесь, – она махнула рукой в сторону замка.
– Разумеется. Я была очень счастлива в школе. Пока мама была жива, там все шло хорошо.
– Значит, вы приехали во Францию после кончины матери?
– Маргерит болела и нуждалась в отдыхе. Поэтому я поехала с ней.
– А школа?
– С ней все кончено.
– Так вы намерены остаться здесь… на неопределенное время?
Мне пришло в голову, что она задает слишком много вопросов для вежливой собеседницы, и что я поступила глупо, полагая, что должна на них отвечать.
– Мадам, – холодно произнесла я, – у меня нет конкретных планов, поэтому я не в состоянии обсуждать их с вами.
– Мадемуазель Мэддокс превосходно говорит по-французски, правда, Этьен?
Этьен улыбнулся мне.
– Я редко слышал, чтобы англичане говорили так хорошо.
– Только с еле слышным акцентом.
– Но очаровательным, – добавил Этьен.
Мадам кивнула, и я подумала, что пришла моя очередь задавать вопросы.
– У вас прекрасный дом, мадам. Вы давно здесь живете?
– Почти девятнадцать лет.
– Должно быть, это ближайший дом к замку?
– Он находится меньше чем в двух милях отсюда.
– И, наверное, вы счастливы, имея столь очаровательное жилище?
– Мне нравится жить здесь, но дом мне не принадлежит – как и все имение, он принадлежит графу де Фонтен-Делибу. Мадемуазель, вы часто бывали во Франции?
– Никогда не была до того, как приехала вместе с Маргерит.
– Как интересно!
Я переменила тему, мы заговорили о красотах поместья, сходствах и различиях его с английскими имениями, и беседа потекла по традиционному руслу.
Через некоторое время мы встали, чтобы уходить. Мадам Легран, взяв меня за руки, выразила желание, чтобы я навещала се.
– Этьен, к счастью, часто здесь бывает. Ты должен снова привести с собой мадемуазель, Этьен. Или приходите одна, мадемуазель – я буду очень рада.
Я поблагодарила ее за гостеприимство, пока Этьен отвязывал наших лошадей.
Когда мы тронулись в путь, я заметила:
– Какая красивая женщина!
– Я тоже так считаю, – ответил он. – Правда, возможно, я предубежден.
Я удивленно посмотрела на него. Этьен улыбнулся и добавил, глядя на меня и словно наблюдая за моей реакцией:
– Разве вы не поняли, что она моя мать?
Я была потрясена и сразу же подумала о ее отношениях с графом. Меня заинтересовало, намеренно ли они скрывали это от меня, чтобы Этьен мог меня удивить подобным образом.
К счастью, я внешне оставалась спокойной, помня слова матери, что английская леди никогда не должна обнаруживать свои чувства, особенно в моменты потрясений. Не знаю насчет потрясения, но это явилось для меня огромной неожиданностью.
– Должно быть, вы очень гордитесь такой красивой матерью, – заметила я.
– Конечно, – ответил Этьен.
Была ли мадам Легран и теперь любовницей графа? Ее дом был неподалеку от замка. Неужели он посещает ее здесь? А может быть, она приходит к нему в замок?
Я безуспешно пыталась внушить себе, что это не мое дело.
На следующий день я выезжала верхом с Леоном. Беседовать с ним мне было легче, чем с Этьеном. Он держался более естественно и непринужденно. Леон не видел причин скрывать свое крестьянское происхождение, и мне в нем это очень нравилось.
Если Леон и не обладал броской красотой Этьена, то он куда более щедро был наделен обаянием. Синие глаза выделялись на его смуглом лице. Темные, вьющиеся волосы были коротко острижены. Одежда отличалась хорошим покроем, но выглядела скорее практичной, нежели элегантной, как у Этьена.
Леон хорошо правил лошадью, словно составляя с ней одно целое. Я ехала на гнедой кобыле, на которой скакала вчера. Сегодня мне было гораздо легче иметь с ней дело, и я не сомневалась, что и ей со мной тоже.
Леон был веселее по натуре и, возможно, более беспечен, чем Этьен. Он также сделал мне комплимент по поводу костюма, и мы поговорили о лошадях. Я рассказала ему о Копилке, о том, как мне было жаль оставлять новую лошадь, и как я до ее приобретения ездила на Дженни.
Рассказывая ему о матери, я испытывала облегчение, говоря о ней с такой непосредственностью и ощущая, что Леон меня поймет, хотя почему я испытывала такое чувство после столь недавнего знакомства, мне было не вполне ясно. Очевидно, его откровенность и естественность передались мне.
– Что бы подумала ваша мать, узнав о вашем пребывании здесь? – спросил Леон.
Я не знала, что сказать. То, что мама не одобрила бы графа, я не сомневалась. Но ей было бы приятно знать, что в замке со мной обращаются как с гостьей.
– Думаю, – ответила я, – она бы согласилась, что я поступила разумно, оставив школу, прежде чем там начались бы трудности.
– И, полагаю, она сочла бы с вашей стороны comme il faut[49] решение погостить у ваших родственников?
– Маргерит очень хотела, чтобы я поехала с ней, – уклончиво ответила я.
– Граф тоже этому рад, – улыбнулся Леон. – Он этого не скрывает.
– Он просто гостеприимный хозяин.
Разговор о том, что должно было оставаться тайной, сразу же поставил барьер перед нашей откровенностью.
– Я слышал, – продолжал Леон, – вы вчера посетили Габриель Легран.
– Да.
– Она очень близкий друг графа, как вы, несомненно, поняли.
– Я узнала, что она мать Этьена.
– Да. Она и граф многие годы были друзьями.
– Понимаю, – промолвила я.
Припомнив подслушанный мной его разговор с Этьеном, я подумала, что Леон предупреждает меня. Они не верили в мое родство с графом, что меня не удивляло. Очевидно, Леон полагал, что граф встретил меня в Англии, я ему понравилась, и он привез меня во Францию, дабы осуществить свои планы в отношении меня. Но как я могла объяснить ему, что приехала только потому, что Марго нуждалась во мне?
– Очевидно, – заметил он, – жизнь в Англии совсем не похожа на здешнюю.
– Естественно, хотя в своей основе они не так уж отличаются.
– Разве ваш сэр Джон Деррингем мог бы открыто поселить рядом свою любовницу? И что на это сказала бы его жена?
Я была шокирована, но постаралась не показывать этого.
– Нет. Это было бы неприемлемо. Сэр Джон, во всяком случае, никогда не стал бы вести себя подобным образом.
– А здесь такое в порядке вещей. Некоторые из наших королей показывали подобный пример.
– У нас тоже бывали такие короли – например, Карл II.
– Его мать была француженкой[50].
– Вы, кажется, намерены утверждать, что ваши соотечественники весьма легкомысленны в вопросах морали.
– Думаю, что у нас иные стандарты.
– То, что вы имеете в виду, происходит и в Англии – просто там это делается менее открыто. Не уверена, что подобная секретность является добродетелью, но она облегчает жизнь людям, замешанным в такие истории.
– Некоторым из них.
– Прежде всего, женам. Не очень приятно, когда муж изменяет тебе чуть ли не на глазах. С другой стороны, возможность встречаться открыто избавляет мужа и его любовницу от множества отговорок.
– Вижу, что вы реалистка, мадемуазель, и слишком честны и очаровательны, чтобы когда-нибудь оказаться замешанной в эти грязные дела.
Несомненно, Леон предупреждал меня. Я могла бы ощутить себя оскорбленной, но в его глазах светилось неподдельное беспокойство, и я чувствовала симпатию к нему.
– Можете не сомневаться, что не окажусь, – твердо заявила я.
Леон казался удовлетворенным. Читая его мысли, я поняла, что он думает, будто граф, встретив кузину (если он изобрел это родство, то, очевидно, без моего ведома), пригласил ее сюда в качестве компаньонки дочери, и что я, будучи воспитанной в чопорных английских традициях, не имела понятия о его намерениях.
Он был неправ во всем, но мне нравились его забота и мнение обо мне.
Леон, казалось, отбросил беспокойство на мой счет и был готов наслаждаться прогулкой верхом. Он заговорил о себе с очаровательной откровенностью.
Странно, что его судьбу определил один случай – невольное убийство графом его брата-близнеца.
– Если бы не это, – продолжал Леон, – моя жизнь была бы совсем иной. Бедный маленький Жан-Пьер! Я часто думаю, что он смотрит на меня и говорит: "Всем этим ты обязан мне".
– Это было ужасно, но, как вы сказали, обернулось вам на пользу.
– Не только мне, но и моей семье. Я ведь могу помогать им. Граф знает об этом и очень этим доволен. Он тоже им помогает. У них лучший дом в деревне и несколько акров земли. Они могут себя обеспечить – соседи им даже завидуют. Я слышал, как многие из них говорили, что Бог улыбнулся моим родителям в тот день, когда погиб Жан-Пьер.
Я слегка поежилась.
– Реализм, мадемуазель, типичен для французов. Если бы Жан-Пьер в тот день не выбежал на дорогу и не угодил под копыта графских лошадей, то он бы жил в нищете вместе со всей семьей. Так что их выводы можно понять.
– Я думаю о вашей матери. Что чувствует она?
– Мать – другое дело. Каждую неделю она носит цветы на могилу Жана-Пьера и сажает там вечнозеленые кусты в знак того, что память о нем всегда живет в ее сердце.
– Но она, по крайней мере, радуется, видя вас?
– Да, но это напоминает ей о моем брате. Люди до сих пор говорят о происшедшем. Они все больше порицают графа, забывая, что он сделал для нашей семьи. Сейчас против аристократов поднимается волна гнева, и им припоминают все, что только можно.
– Я чувствую это с тех пор, как приехала во Францию, и знала об этом до того.
– Да, грядут перемены. Я слышу об этом, посещая свою семью. Со мной они достаточно откровенны. Возмущение нарастает все сильнее. Конечно, причин для этого немало, видит Бог – в стране много несправедливости. Народ разочарован в своих правителях. Я часто думаю, как долго это может продолжаться. Теперь не безопасно бывать одному в деревне, если ты не одет, как крестьянин. Раньше такого никогда не было.