– А что вы испытывали, когда, придя домой из церкви, заколачивали колы в руки и ноги своей дочери? – сквозь зубы спросил я. – Не захотели родную кровинку пачкать спермой быка? Не захотели наносить ей увечий? Убийство ради убийства – это безумие. Это плевок.
– Можно и плюнуть один раз, если потом всю жизнь будешь вне поля зрения тех, кто на тебя охотится.
– Вы ее не любили?
– Любил.
Он ответил так естественно и спокойно, будто его спросили который час. И мне кажется, что если бы его сейчас посадили перед детектором лжи, устройство показало бы, что он говорит правду.
– Как Бога или как Библию?
– Как родную дочь.
Я понимал, что сейчас мне надо говорить. Говорить, говорить… Пусть он расскажет все. И тогда я тоже расскажу.
– Но это противоречит вашим же словам, что если серийный убийца чувствует себя человеком…
– Чтобы убить людское, нужно пройти через ад. Не бывает такого, что я нажму кнопку – и я человек, нажму снова – и я монстр. Пока спит один, бодрствует второй. Пока спит второй, бодрствует первый. Я не был полностью монстром везде и всегда, мне приходилось прятаться. Скрывать свою иную сущность. С самого детства. Особенно от родной дочери, а теперь, когда ее нет, я закончу свои дела и начну новую жизнь. Так что тот ад, который мне предстоит пройти, не будет мучительнее того, по которому я иду всю свою жизнь. Да, слезы сами текут из глаз. Моя Джина… Ее первые шаги, ее первое слово, ее «я тебя люблю, папа» – все во мне. Терзает. И я ничего с этим не могу сделать. Не думай, что я сумасшедший или бесчувственный, это не так. Но год, другой… время идет, время все меняет, и когда-нибудь меня отпустит. Будет больно, но уже по-другому.
Я только хмыкнул. И священник вдруг нахмурился.
– Ты как-то слишком спокоен для человека, которому через несколько минут засунут кляп в рот и будут резать на куски. А после – я по частям вынесу тебя и закопаю на кладбище. Это не так, как мне нравится, но ничего не поделаешь.
– Если вы зароете меня, есть вероятность, что мой труп рано или поздно раскопают собаки. Так часто бывает. Могу предложить другое: вы подожжете мои останки и подождете пока все мясо, волосы, кости превратятся в пепел. Потом вытащите из костра зубы и засуньте их в кислоту. А пепел выбросите в речку. Так меня никто и никогда не найдет. Это секрет идеального убийства.
Отец Гренуй покачал головой.
– А они еще называют безумцем меня. Ты-то в своем уме, сынок?
– Я вам не сынок. Давайте заключим сделку, вы пишете чистосердечное признание во всех убийствах, с подробностями, и я вас убиваю. Или же вы не пишете признание, я вас убиваю и сам описываю факты, которые указывают на вас.
– Да, сильно я тебя приложил стаканом по голове.
– Напишите на бумаге признание, и я расскажу вам, как я вас сегодня убью. Я расскажу вам историю об одном сверхчеловеке, в которую не поверит никто. И вы не поверите, а стоило бы. Перед смертью не надышитесь, советую вам уже начинать дышать. Прямо сейчас.
В эту минуту внутри меня не было ни малейшего чувства страха. Я говорил спокойно. Как человек, взведший курок надо лбом страшного убийцы, настолько страшного, что нет ни малейшего сомнения в том, стоит ли его убивать.
– Вы пока пишите, а я буду рассказывать.
Гренуй как сидел на кровати, так и продолжил сидеть. Только странная ухмылка появилась у него на лице, он смеялся надо мной.
– Впереди целая ночь, хорошо, что ты зашел ко мне вечером. Проблем с твоим трупом не будет.
– Кстати, хотел сказать, что очень опрометчивый поступок – оставить улики у всех на виду.
– Какие улики? Это ведь вино. Просто красное вино. Ты же и сам так решил поначалу, да? Подумаешь, священник любит пропустить стаканчик-другой; не я первый, не я последний. А ключ от этой комнаты только у меня. Сюда никто не войдет, так что не волнуйся.
– Очень самонадеянно. Ладно, слушайте…
– Давай без этого. Не нужно говорить, что ты предупредил своего дружка полицейского, и он сейчас ворвется сюда и прострелит мне голову. На такое я не куплюсь.
– Даже и не думал.
Он положил руки на колени, чуть наклонился вперед.
– Ты трясешься сейчас за свою шкуру, ты знаешь, что загнан в ловушку. Как мышь, которая не может найти нору, а потому, упершись лапками в стену, смотрит в кошачьи глаза.
– Я не трясусь, поверьте мне. Я никому не говорил, что я здесь, и, честное слово, очень этому рад. Просто не могу сейчас улыбнуться и сказать, что это вам пора трястись от страха, так как выпущу я вас из этой комнаты только ногами вперед. Не могу засмеяться, потому что плачу. Мне безумно жаль всех, кого вы убили. Как можно лишить жизни тех, кто тебе доверяет, как можно отобрать жизнь у родной дочери? Хладнокровно. Жестоко. Цинично. А потом рыдать тут «святыми» слезами. Я хотел бы обозвать вас последними словами, самыми вонючими, да только они не передадут всю вашу суть, лишь потому и сдерживаю себя. Вам остались считаные минуты, и я бы посоветовал сейчас сделать то, что вы сделали бы перед смертной казнью, в ожидании когда вынесут приговор и наденут петлю на шею.
Руки и ноги начали затекать, я чуть-чуть поерзал, чтобы разогнать кровь.
– Я продолжу, пожалуй, рассказ, и не перебивайте меня, а иначе подохнете так, как умирали евреи в концлагерях. Заходили сотнями в душ, а им вместо воды пускали токсичный газ. Они не понимали того, что идут на смерть, не успевали даже испугаться.
Убийца улыбался, в его глазах плескалась откровенная насмешка. Видимо, чувствовал свое превосходство. А как еще ему себя чувствовать, когда он сидит над подстреленной добычей, которая не в силах никуда убежать? И спасти ее может только чудо. Конечно же, он не верит в чудо. Просто забавляется, зная, что ночь только началась и времени у него полно.
Но прерывать он меня не стал. И я начал:
– Я с детства занимаюсь музыкой, с раннего детства, сколько себя помню. И сначала я ходил на уроки к нашей соседке, Анне. Сама по себе она была доброй, но когда дело касалось занятий, всегда становилась холодной и строгой – у нее был свой метод подачи материала ученикам. Я не очень-то ее любил, но привык к ней. Я был словно маленький взрослый, который ходит к ней, как на работу, вот только не получает за это деньги, лишь знания. Теперь я за многое ей благодарен… Но в какой-то момент она заболела, серьезно заболела, я даже не помню чем, но факт в том, что вместо нее родители подыскали мне другого учителя, к которому я ездил на автобусе в другой район. Нет, конечно, сначала меня отвозили родители, но спустя три или четыре занятия я начал ездить к нему сам. Мне тогда было двенадцать. А мой учитель оказался одиноким сорокалетним мужчиной, строгим, постоянно недовольным мною. Он говорил, что я бездарный мальчуган, который только отнимает его время. Однажды, когда родители были на работе, я приехал к нему на занятие. Мы позанимались минут двадцать. Каждый раз он твердил, что я насилую его пианино и порчу его музыкальный слух. Так было и в тот день, но к середине занятия он неожиданно встал со стула и сказал, что я давно уже снюсь ему по несколько раз в неделю. Потом он произнес: «Снимай с себя одежду». И начал стягивать свой пуловер. Я сказал, что не буду, заплакал. С раннего детства я слышал, как родители занимались сексом в соседней комнате, а потому довольно рано узнал, откуда берутся дети. И в тот момент я понимал, что со мной будет…
– Он тебя трахнул, – довольно сказал отец Гренуй. Тот, кто был отцом Гренуем еще несколько минут назад, истинным служителем Бога, как считали те, кто его знал.
Я сделал вид, что не услышал, и продолжил:
– Меня охватил ужас. Такой неведомый мне раньше страх, что я готов был выброситься в окно с пятого этажа, свернуть шею, поломать ноги. Лишь бы он не прикоснулся ко мне. Я ринулся к входной двери, хотел босым выскочить на лестничную клетку и закричать изо всех сил, чтобы меня услышали соседи, но он даже и не думал бежать за мной, потому что входная дверь была закрыта, а ключ находился при нем. От отчаяния я свалился на пол, я слышал приближающиеся ко мне шаги. Он сказал, чтобы я не плакал, что мне не будет больно. И если я пройду через это мужественно и буду хранить в секрете нашу с ним тайну, то он не расскажет моим родителям, насколько я бездарен, и что они зря выбрасывают деньги на мою учебу. Тогда они не разочаруются во мне полностью. Он снял с меня штаны, в тот момент я уже находился где посредине между жизнью и смертью, как вы говорите «в аду». Мое детское сознание уже не хотело быть в теле, а уходило прочь – я отчетливо помню этот момент, – куда-то, где не было этих страшных черных глаз, где не было той улыбки на уродливом щетинистом лице. И там, в том состоянии, я мысленно сказал: «Умри. Умри!» А мой преподаватель в это время расстегивал свой ремень. И мне не осталось ничего, кроме того, чтобы смириться со своей участью и мысленно умереть… Я представил, как беру нож и изо всех сил бью своего учителя в грудь, в левую сторону, туда, где сердце, – я очень ярко тогда все вообразил, – и в этот самый момент насильник упал спиной на пол, с расстегнутыми штанами. И остался неподвижно лежать на полу. Я не понял, что произошло. Я не мог ни кричать, ни плакать, ни пошевелиться от шока, меня охватил такой ужас, что я даже не сумел подняться с пола. Лишь спустя несколько минут я встал и посмотрел на тело. Он лежал с открытыми глазами, не дышал. Я не сразу заставил себя залезть к нему в карман, чтобы найти ключ. Но в конце концов я это сделал.
Старик, казалось, в первые минуты заинтересовавшийся моей историей, сейчас чуть ли не откровенно зевал.
– По-твоему, я должен в это поверить?
Ничего не ответив, я просто начал рассказывать дальше:
– Я оделся, забрал свою нотную тетрадь, открыл входную дверь и оставил ключ в замке изнутри. Я не стал кричать, потому что не мог кричать, я выбежал из подъезда и помчался в парк. Там я просидел несколько часов, пытаясь заставить себя не плакать и успокоиться, чтобы прийти домой обычным, каким всегда приходил. Я не стал говорить родителям о том, что со мной произошло, из-за стыда и еще из-за того, что им постоянно было не до меня. Работа, ругань, секс. И так по кругу, а я только путался под ногами и мешал им жить. Я закрылся. И потом, когда меня отправляли на занятия к учителю, я просто брал деньги за урок и шел в кинотеатр. Там одно время крутили детективы Агаты Кристи. С тех пор я полюбил детективы, особенно тот момент, когда убийца получает по заслугам.