– А скольких ты подстрелил, если не секрет?
– Пятнадцать. За одиннадцать лет. Кстати, если ты не знал, тех офицеров, которые совершили убийство, ставят на специальный учет. За ними наблюдают. Потому что убийство всегда оставляет отпечаток на сознании убийцы, кем бы он ни был и как бы его ни обучали. Все офицеры, которые хоть раз убивали, намеренно или в силу крайней необходимости, выбирая между своей жизнью и жизнью преступника, все они – потенциальные кандидаты на совершение новых убийств. Некоторые входят во вкус и начинают стрелять на поражение не в случае жизни или смерти, а «на радость своим бесам», как выражается тот священник. Так что не думай, что полицейские только тем и занимаются, что стреляют в невиновных людей. Далеко не во всех книгах и фильмах показывают действительность такой, какая она есть на самом деле.
– Действительность страшная, да?
– Если ты боишься, то да, она страшная. Она тебя пережует и высрет. А если не боишься ничего, то даже человек, приставивший ледяной кинжал к твоей сонной артерии, будет выглядеть для тебя не зловещим монстром, а потным немытым подонком, у которого воняет изо рта. Но никак не дьяволом или сверхчеловеком. Все дело в нашем страхе или в его полном отсутствии. Если ты не боишься того, кто может однажды вылезти из-под кровати и затащить тебя в ад, значит, под кроватью никого нет и ничего там никогда не будет. Проверено.
Я хмыкнул.
– А почему ты, такой крутой и бесстрашный, не захотел привезти мне пианино? Почему вдруг передумал? Боишься, что родители заявят о моем исчезновении, а после этого нас с тобой кто-то увидит или услышит?
– Есть понятие здравого страха или, как его называют еще, трезвого ума. Да, разумеется, я не хочу лишиться должности или, что хуже – попасть за решетку. Но в первую очередь это нужно тебе, а не мне. Хватит убегать от проблем, Домиан. Если хочешь начать новую жизнь, тогда взрослей и бери ответственность за свои поступки. В противном случае оставайся ребенком и лети в материнское гнездо. Это тебе нужен разговор с родителями, а не мне.
Ответил я не сразу, но ответил:
– Да. Завтра я вернусь туда, куда возвращаться не хочу. Но я это сделаю. Ради себя.
– Правильно.
Я хотел спросить, кто та женщина с фотографии в спальне, но в последний момент передумал. Может, попозже. Слишком много новой информации за несколько часов, нужно все хорошенько переварить.
– Пока я могу тебе немного помочь в финансовом плане. Про одежду уже говорил, щетку и пасту куплю. На карманные расходы в случае надобности можешь взять на холодильнике. – Марк покрутил в пальцах сигарету. – Почему я разрешил тебе войти в мой дом? Знаешь, если честно, я уже шесть лет не слышу ни звука, ни шороха, когда открываю дверь, вернувшись с работы. И… в общем…
Ему, сильному, жесткому человеку, было трудно подобрать слова для того, что я прекрасно понимал и без слов.
– Ладно, догадался, – сказал я и прибавил: – Не бойся, я обычно в душу людям не лезу.
– Я тоже, – хмуро ответил он.
Наверное, это единственное, в чем мы с ним были похожи.
Марк отложил сигарету.
– Сейчас вызову курьера, чтобы привез пиццу. Сегодня никаких магазинов. Буду отдыхать, курить, пить кофе. Говорить, если ты не против. И – в ванну. Смыть чертей, быков, изуродованных девушек, священников. Короче, смыть с себя все это дерьмо и просто расслабиться. Ты ведь не против пиццы?
– Люблю пиццу.
– Отлично. Я, знаешь ли, в бытовых вопросах не особо силен. Яичницу могу сварганить, хлопья или овсяные отруби молоком залить, ну и все в таком духе. Супы варить не умею, увы.
– Да ладно, нет так нет.
– Ага, пока не начнет болеть желудок и не… В общем, есть у такого питания минусы, с возрастом поймешь. Кстати, на тебе вынос мусора, с радостью делегирую эту обязанность.
– Без проблем.
– С полотенцем решили. И щеткой моей зубы не чисть, а если уж сильно припрет, сделай милость, оповести меня об этом. Если постесняешься сказать в лицо, напиши записку, оставь на холодильнике. Я куплю себе другую щетку.
– Фу. Что за мнение обо мне? – Я аж скривился от отвращения.
– Мало ли, вдруг ты фетишист, любишь чистить зубы чужими щетками, нюхать чужие трусы и футболки.
– Боже, фу. Перестань!
– Это чтобы не было недопонимания, – сурово произнес он, а затем не выдержал и рассмеялся в кулак.
Уже понял, как я реагирую на эти темы, и откровенно издевается. Я нахмурился.
– Знаешь, как вырубить человека с одного удара? – внезапно спросил он.
На этот раз у меня, пожалуй, было, чем его удивить.
– Знаю, – ответил я.
– Подбородок?
– Да.
– Еще пах, – сказал он.
– Не совсем достойно. Но да.
– Занимался спортом?
– Греческой борьбой. А ты?
– Тайским боксом. Кикбоксингом. Классическим боксом. Карате. Ушу. Дзюдо. Всего понемногу.
– Зачастую дилетанты берутся за несколько дел одновременно и…
– А еще бывают талантливые профессионалы, которые не боятся перемен и готовы осваивать все новое, – с легкой усмешкой в голосе сказал он.
Я вынужденно кивнул.
– На самом деле на человеческом теле есть много точек, на которые если и давить, то только осознавая последствия. К примеру, кадык…
Марк еще много чего говорил, но я его уже почти не слушал. Я мысленно готовился к встрече с родителями. Говорил с ними. Говорил и за себя, и за них. Озвучивая все их возможные слова и мысли по поводу моего ухода из дома. А также моего внезапного взросления и становления как отдельной личности, не зависящей от них.
Мне предстоял трудный разговор. Но он должен случиться. Он неизбежен, если я хочу начать новую жизнь.
«Катись к черту, сукин сын», – это скажет отец. «С радостью, папа», – отвечу я.
И я представлял себе, как, хлопнув дверью, с высоко поднятой головой ухожу из этого проклятого дома.
Марк давно понял, что я его не слушаю, и просто молча курил, оставшись наедине со своими мыслями. Чуть позже он заказал нам большую пиццу с салями. Видимо, он знал толк в хорошем фастфуде, потому что она оказалась превосходной, этой пиццей я бы питался круглосуточно: и на завтрак, и на обед, и ужин. Чем я охотно и поделился с Марком.
Где-то в половину первого я выключил свет в гостиной, закрыл глаза и попытался уснуть. Марк тем временем принимал ванну.
Глава третья
– Здравствуй, мама, – сказал я, стоя на пороге квартиры, в которой провел двадцать один год своей жизни.
Сегодня был выходной, потому я застал их с отцом дома.
– Я думала сегодня идти в полицию, – произнесла она вместо приветствия. И по выражению ее лица я так и не понял, с радостью она это говорит или с горечью. – Где ты был?
– Мам, я ухожу. Навсегда ухожу и забираю с собой пианино.
– Пианино покупал не ты, – послышался недовольный голос отца. Вот он-то, по всей видимости, не особо был рад моему приходу.
– Но и не ты, – бросил я в ответ.
– Заходи внутрь, поговорим, – тихо сказала мама, убирая за ухо седую прядь.
Всю жизнь она твердила, что причина ее седых волос во мне. Во всем, что я делал и не делал. Я всегда был не такой, как… кто-то другой. Кто-то, кто не ее сын. Начиная с приключений в школе: учился плохо, один раз своровал приличную сумму у приличных людей (понятно, что из-за бедности и отсутствия карманных денег), и заканчивая тем, что однажды связался с непутевой, по ее мнению, женщиной. К списку прилагалось и то, что я не пошел в университет, а только «бренчал на своем корыте». Вот такой я…
Внешне мать была сдержанна, как всегда, а внутри – ураган и буря, которые обязательно выплеснутся на меня или на отца (это менее вероятно). Ладно, посмотрим на ее бурю.
Мы пришли в гостиную и сели на диван возле отца. Тот старательно делал вид, что нас в комнате нет, по-прежнему уткнувшись в прессу.
– Почему ты решил уехать от нас? И на что будешь жить?
– Ты не понимаешь, что ли? Он нашел себе тетку, к которой можно присосаться, со своим жильем. И отправляется альфонствовать, покорять мир или что там еще. На чужие деньги.
– Ты не прав, отец, – спокойно и ровно ответил я.
– Тогда еще хуже. Забился в наркопритон, нашел себе товарищей по общему делу. Скоро начнет деньги требовать, а потом и вещи выносить из дома. Он ведь слабак по жизни.
– Слышишь, ты, ублюдок, некогда обрюхативший мою мать. Я тебя терпел все это время и последние несколько лет ходил на курсы самоконтроля и управления гневом, чтобы не отправить тебя к чертям. Чего мне стоило не перерезать тебе горло во сне, чтобы уехать из этого города счастливым! Я из-за тебя, мразь, хотел себя убить. Гвозди, которые ты в меня вбил своим безразличием и презрением ко мне, своим холодом и ругательствами в адрес матери, я никогда не вытащу из себя. Понимаешь, ты, тупой идиот, или нет?
Но я не сказал этого вслух. К сожалению, или к счастью. Я просто сжал кулаки и постарался взять разум под полный контроль, чтобы не подчиняться эмоциям. Хотя, возможно, он должен был это услышать.
– Пошел ты… мразь.
Я вскочил, плюнул ему под ноги и быстро пошел к входной двери, чтобы закрыть ее за собой навсегда. В спину я услышал:
– Даже не возвращайся. Ты мне больше не сын.
– Ты мне уже многие годы не отец, чужой ублюдок. – Я произнес это негромко, но мать услышала – она последовала за мной.
– Возвращайся, мы всегда тебе рады, – тихо сказала она и поцеловала меня в лоб. – Скажи хоть, где ты будешь жить? И… почему решил уйти?
Как объяснить человеку такое одним предложением? Как в одной фразе пересказать всю свою жизнь, в которую он никогда не был вовлечен? Как произнести короткое: «Я ухожу, мама, потому что я чужой»?
– Я ухожу, мама, потому что я чужой.
Она посмотрела на меня искренне, как когда-то в моем детстве. Посмотрела так, словно я для нее что-то значу.
– О чем ты? Не понимаю.
– Вы уже многие годы не мои родители, а я не ваш сын. Если захочешь понять, поймешь.