– Кому? – не поняла Сэнди.
– Да сраным рыжим, кому. Черт, они пиздят, даже когда лучше сказать правду. Просто не могут сами с собой совладать. Какая-то эволюционная херня.
По главной дороге медленно прошла машина с прогоревшим глушителем, и Карл склонил голову и прислушивался к хлопкам, пока они не затихли. Потом посмотрел на Сэнди, стоящую рядом на корточках, изучил ее лицо в сером свете заката.
– Вот, оботрись, – протянул он ей футболку парнишки, еще влажную от пота. Показал на подбородок. – Тебе сюда попало. Дохляк дохляком, а брызнуло, как из обожравшегося клеща.
Вытерев лицо футболкой, Сэнди бросила ее на зеленый вещмешок и встала. Застегнула трясущимися руками блузку, смахнула с ног песок и налипшие листья. Подойдя к машине, наклонилась и оглядела себя в боковом зеркале, взяла свои сигареты с приборки. Присела на капот, закурила, сковырнула розовым ногтем кусочек гравия с расцарапанной коленки.
– Бог ты мой, ненавижу, когда они так плачут, – пожаловалась она. – Это хуже всего.
Карл покачал головой, еще раз обыскав кошелек парнишки.
– Терпи, подруга, – сказал он. – Эти его слезы – самое оно для хорошей фотографии. Последняя пара минут – единственный раз за всю его жалкую жизнь, когда он не притворялся.
Наблюдая, как он запихивает вещи парнишки обратно в вещмешок, Сэнди хотела спросить, можно ли оставить себе школьное кольцо его подруги, но решила, что оно того не стоит. Карл все продумывал заранее и мог превратиться в лютого маньяка, если пренебречь хоть одним правилом. От личных вещей надо избавляться как следует. Это правило № 4. А может, № 5. Сэнди никак не могла запомнить порядок правил, сколько бы Карл ни вдалбливал ей в голову, но навсегда запомнит, что Гэри Мэттью Брайсон любил Хэнка Уильямса и не выносил армейский яичный порошок. Потом у нее заурчало в животе, и она задумалась – всего на секунду, – можно ли есть ягоды с куста у него над головой или не стоит.
Час спустя они встали у безлюдного гравийного карьера, который проезжали раньше, когда Сэнди и рядовой Брайсон еще обменивались шутками и строили друг другу глазки. Она припарковалась за маленькой бытовкой, склепанной из обрезков досок и ржавых листов жести, и заглушила двигатель. Карл вышел из машины с вещмешком и канистрой бензина, которую они всегда возили при себе. В паре ярдов за сараем положил сумку на землю и обрызгал бензином. Когда все занялось, вернулся в машину и обыскал с фонарем заднее сиденье, нашел жвачку, прилепленную под подлокотником.
– Хуже ребенка, – сказал Карл. – Уж вроде в армии их должны приучать к порядку. Если эти русские когда-нибудь решат напасть, с такими бойцами нам пиздец. – Он аккуратно отклеил жвачку ногтем большого пальца и вернулся к костру.
Сэнди сидела в машине и смотрела, как он ворошит пламя палкой. Рыжие и синие искры скакали, трепетали и исчезали во тьме. Почесала укусы клещей у лодыжек и забеспокоилась из-за жжения между ног. Она еще не говорила об этом Карлу, но была практически уверена, что подхватила какую-то заразу от другого парнишки, которого они подобрали пару недель назад в Айове. Врач ее уже предупреждал, что еще доза-другая – и детей у нее не будет, но Карлу не нравились фотографии с презиками.
Когда костер потух, Карл ногой разбросал пепел по гравию, потом достал из заднего кармана засаленную бандану и собрал туда раскаленную пряжку от ремня и дымящиеся остатки армейских ботинок. Забросил в гравийный карьер и услышал тихий плеск. Стоя на краю глубокой ямы, Карл думал о том, как Сэнди обвила солдатика руками, когда увидела, как Карл откладывает камеру и вынимает пистолет, – будто это его спасет. Всегда выкидывала такую фигню с красавчиками, и, хотя понятно, что ей хотелось растянуть удовольствие, это все-таки не какая-нибудь сраная оргия. По его мнению, это была единственная истинная религия – ее он искал всю жизнь. Только вблизи от смерти Карл чувствовал присутствие чего-то божественного. Теперь он поднял взгляд, поглядел, как в небе сгущаются темные тучи. Стер пот со лба и вернулся к машине. Если повезет, может, сегодня пойдет дождь, хоть немного смоет всякую грязь из воздуха и станет наконец свежее.
– Какого хрена ты там делал? – спросила Сэнди. Карл достал из кармана рубашки новую сигару и начал снимать упаковку.
– Поспешишь – людей насмешишь.
Она протянула руку.
– Просто дай мне, блядь, фонарь.
– Ты чего?
– Пописать хочу, Карл, – сказала она. – Господи, я сейчас лопну, а ты там стоишь и ворон считаешь.
Карл жевал сигару и смотрел, как она уходит за сарай. Пара недель в дороге – и от нее опять ничего не осталось: ноги как чертовы зубочистки, жопа – доска доской. Теперь еще месяца три-четыре откармливать. Убрав катушку пленки с ней и солдатиком в маленький металлический футляр, сунул его к остальным в бардачок. Когда Сэнди вернулась, Карл уже зарядил в камеру новую пленку. Она отдала фонарь, и он убрал его под сиденье.
– Можно сегодня переночевать в мотеле? – устало спросила она, заводя машину.
Карл достал сигару изо рта и поковырял кусочек табака, застрявший в зубах.
– Сперва надо прокатиться.
Спустившись на юг по 79-му, они пересекли Миссисипи и въехали в Иллинойс по шоссе 50 – эта дорога за последние пару лет стала им до боли знакома. Сэнди гнала, и ему пришлось несколько раз попросить ехать помедленней. Попасть в аварию и застрять внутри машины или потерять сознание было одним из его главных страхов. Иногда об этом снились кошмары – он видел, как лежит в больнице, пристегнутый к койке наручниками, и пытается объяснить полиции пленку. Одна такая мысль чуть не запорола весь кайф после солдатика, и он крутил ручку радио, пока не поймал волну с кантри, вещающую из Ковингтона. Они оба молчали, но время от времени Сэнди мычала в тон протяжным песням. Потом зевала и снова закуривала. Карл считал раздавленных жуков на лобовом стекле и готовился перехватить руль, если она задремлет.
Проехав сотню миль по маленьким тихим городишкам и просторным темным полям кукурузы, они нашли заштатный мотель из розовых цементных блоков под названием «Рюмка на ночь». Был уже почти час ночи. На парковке с разбитым асфальтом стояли три машины. Карл несколько раз нажал на звонок, пока в конторе наконец не включился свет и дверь не приоткрыла пожилая дама с металлическими бигуди в волосах.
– Это в машине ваша жена? – спросила она, прищуриваясь на универсал за спиной у Карла. Он оглянулся, с трудом разобрал в сумраке огонек сигареты Сэнди.
– Глаз-алмаз, – похвалил он, выдавив короткую улыбку. – Да, жена.
– Вы откуда? – спросила женщина.
Карл хотел было назвать Мэриленд – один из немногих штатов, где он еще не был, – но потом вспомнил про номер машины. Подумал, что любопытная кошелка наверняка его уже заметила.
– С севера Кливленда, – ответил он. Женщина покачала головой, потуже запахнула халат.
– Мне доплати, а я бы там жить не стала, одни грабежи да убийства.
– Что есть, то есть, – сказал Карл. – Сам все время как на иголках. Для начала – сплошные ниггеры. Блин, да жена уже почти из дома не выходит. – Потом достал из кармана деньги солдатика: – Так сколько за номер?
– Шесть долларов, – ответила женщина. Он облизнул палец, отсчитал несколько банкнот по доллару и протянул ей. Она ненадолго ушла, потом вернулась с ключом с протертой и морщинистой картонной биркой. – Седьмой номер, – сказала она. – Он в самом конце.
В номере было жарко, душно и пахло средством от тараканов «Блэк Флаг». Сэнди направилась прямиком в ванную, а Карл включил портативный телевизор, хотя в такое время ночи в эфире не было ничего, кроме ряби и помех, – по крайней мере в таком захолустье. Скинув ботинки, он начал стягивать с кровати тонкое клетчатое покрывало. На плоских подушках валялись шесть дохлых мух. Он уставился на них, потом сел на краю кровати и поискал в сумочке Сэнди ее сигареты. Снова пересчитал мух, но число не изменилось.
Оглядев комнату, остановился взглядом на дешевой картине на стене – срань с цветочками и фруктами, которую не вспомнит никто, ни единая душа из тех, что останавливались в этой вонючей каморке. Не служила никакой цели, кроме как напоминать человеку, что этот мир – никчемное место, но из него никуда не денешься. Карл наклонился и облокотился на колени, пытаясь представить на месте картины фотографию из тех, что он снимал. Может, битника из Висконсина с целлофановым пакетиком травы или того здорового блондина с прошлого года, который так сопротивлялся. Конечно, одни удавались намного лучше других, это признавал даже Карл; но одно он знал наверняка: если кто увидит его снимки – даже паршивые, трех- или четырехлетней давности, – уже никогда их не забудет. Тут он ставил пачку зеленых этого солдатика.
Он раздавил сигарету в пепельнице и опустил взгляд на подушку. Шесть – столько было моделей, с которыми они работали за эту поездку; опять же шесть – столько долларов старая карга попросила за номер; и теперь у него на постели лежат шесть отравленных мух. Стойкая вонь спрея от насекомых разъедала глаза, и он протер их краем покрывала.
– И что же значат эти три шестерки, Карл? – подумал он вслух. Достав нож, поковырял в дырке коренного зуба, копаясь в разуме в поисках подходящего ответа – избегая самого очевидного смысла этих трех цифр: библейского знака, на который бы не преминула указать его гребанутая мамаша, будь она еще жива.
– А значат они, Карл, – сказал он наконец, складывая перочинный нож, – что пора возвращаться домой.
А потом широким взмахом руки смел крошечные крылатые трупики на грязный ковер и перевернул подушки.
11
Ранее в тот же день в Миде, штат Огайо, шериф Ли Бодекер сидел за столом на крутящемся дубовом кресле, ел шоколадный батончик и просматривал бумаги. Он два месяца не брал в рот ни капли, даже паршивого пива, а врач жены говорил ей, что сладости облегчат мучения. Флоренс разложила конфеты по всему дому, даже под подушку ему сунула галету. Иногда он просыпался ночью под ее хруст, а в горле было липко, как на мухоловке. Если бы не красные капсулы снотворного, глаз бы не сомкнул. Как она теперь с ним нянчится, так о нем тревожится – смотреть противно, до чего он себя довел. До новых выборов окружного шерифа еще больше года, но Хен Мэтьюс не умел проигрывать. Бывший начальник уже принялся играть грязно, поносить законников, которые ловят бандитов не лучше, чем пьют. Но после каждой шоколадки Бодекеру хотелось еще десять, и живот уже нависал над ремнем, как мешок с дохлыми жабами. Такими темпами к началу новой кампании совсем оплывет, как его свинорожий зятек Карл.