На миг все затихли, будто знали, о чем думает старушка. Потом Ленора чиркнула спичкой и пропела: «С днем рождения, Эрвин». Зажгла свечку – ту же самую, с которой несколько месяцев назад праздновали ее собственный четырнадцатый день рождения.
– Толку от него все равно с гулькин нос, – продолжал Ирскелл, не обращая внимания на кекс и кивая на пистолет. – Нужно стоять в упор, чтоб чего подстрелить.
– Давай, Эрвин, – сказала Ленора.
– Проще камнем кинуть, – пошутил старик.
– Эрвин?
– Вот дробовик – другой разговор.
– Загадывай желание, пока свеча не сгорела, – поторопила Эмма.
– А это девятимиллиметровые патроны, – заметил Ирскелл. – У Бэннера в магазине их нету, но он сможет заказать.
– Быстрее! – крикнула Ленора.
– Ладно-ладно, – сказал мальчик, укладывая пистолет на ткань. Наклонился и задул крошечное пламя.
– И чего ты пожелал? – спросила Ленора. Она надеялась, что желание как-то связано с Господом, но, зная Эрвина, особенно не обольщалась. Каждый вечер она молилась, чтобы он проснулся с растущей в сердце любовью к Иисусу Христу. Леноре была ненавистна мысль, что он закончит дни свои в аду, как Элвис Пресли и остальные грешники, про которых она слышала по радио.
– Ты же знаешь, что спрашивать нельзя, – сказала Эмма.
– Это ничего, бабушка, – сказал Эрвин. – Я загадал, чтобы отвезти вас всех в Огайо и показать, где мы жили. Там было славно, на холме. По крайней мере, пока мама не слегла.
– А я никогда не рассказывал, как жил в Цинциннати? – спросил Ирскелл. Эрвин взглянул на женщин и подмигнул.
– Не-а. Что-то не припомню.
– Господи, снова-здорово, – пробормотала Эмма, пока Ленора, улыбаясь про себя, снимала огарок свечи с кекса и убирала в коробок.
– Ага, поехал туда за девицей, – продолжил старик. – Сама она была из Фокс-Ноба, росла прямо по соседству с домом Райли. Уж дома того нет. Поступать в школу секретарей. Я-то был не шибко тебя нынешнего старше.
– Кто хотел в школу секретарей, – запутался Эрвин, – ты или девица?
– Ха! Она, – ответил Ирскелл. Сделал глубокий вдох, потом медленно выпустил воздух. – Звали ее Алиса Луиза Берри. Ты же ее помнишь, да, Эмма?
– Да, Ирскелл.
– А почему ты там не остался? – опрометчиво поинтересовался Эрвин. Хотя по кусочкам он слышал историю уже сотню раз, еще ни разу не спрашивал старика, как тот вернулся в Коул-Крик. После жизни с отцом Эрвин запомнил, что в чужие дела лезть не стоит. У всех есть то, о чем говорить не хочется, в том числе у него самого. За пять лет со смерти родителей он ни разу не упоминал об обиде на Уилларда за то, как тот его бросил. Теперь же чувствовал себя ослом из-за того, что вообще открыл рот и поставил старика в неудобное положение. Эрвин начал заворачивать пистолет обратно в ткань.
Ирскелл уставился в пустоту тусклым, затуманенным взором, будто искал ответ на обоях в цветочек, хотя причину знал отлично. Алиса Луиза Берри умерла во время эпидемии испанки в 1918 году, вместе с тремя миллионами других несчастных, всего через несколько недель после начала учебы в школе секретарей Гилмора Сандерсона. Если б они остались на холмах, часто думал Ирскелл, она бы еще была жива. Но Алиса всегда к чему-то стремилась, за что он ее и любил, и он был рад, что не пытался ее отговаривать. Ирскелл не сомневался, что дни, проведенные в Цинциннати, перед тем как она заболела, среди высоких зданий и людных улиц, были лучшими в ее жизни. Да и в его собственной, если на то пошло. Через минуту-другую он моргнул, стряхнул воспоминания и сказал:
– Кекс, конечно, замечательный.
Эмма взяла нож и нарезала бисквит на четыре части, каждому по куску.
20
Однажды Эрвин отправился искать Ленору после школы и нашел у мусоросжигателя рядом с автобусным гаражом – она съежилась на земле в окружении трех парней. Когда он подходил к ним сзади, то услышал, как Джин Динвуди говорит: «Черт, какая же ты страшная – надо тебе пакет на башку надеть, а то ведь не встанет». Остальные двое, Орвилл Бакмен и Томми Мэтсон, рассмеялись и прижались к ней ближе. Это были старшеклассники, которых оставляли на год или два, и все – крупнее Эрвина. Большую часть учебного года они просиживали в корпусе мастерской, обменивались пошлыми шутками с беспутным трудовиком и курили «Баглер». Ленора крепко зажмурилась и стала молиться. По розовым щекам текли слезы. Эрвин только пару раз успел зацепить Динвуди, а потом остальные повалили его на землю и принялись мутузить по очереди. Пока он лежал на щебенке, думал – как часто думал посреди драки – об охотнике, которого отец так жестоко избил в грязи у туалета. Но, в отличие от охотника, Эрвин не сдавался. Его бы, может, и убили, если бы не уборщик, который привез сжигать тележку картонных коробок. Голова потом болела неделю, и еще несколько недель было сложно читать с доски.
Хотя месть растянулась почти на два месяца, Эрвин все же подловил каждого из них поодиночке. Как-то вечером, перед самыми сумерками, он проследил за Орвиллом Бакменом до магазина Бэннера. Встал за деревом в ста метрах дальше по дороге и смотрел, как парень выходит, попивая газировку и доедая печенье «Литл Дебби». Как только Орвилл прошел мимо, запрокинув бутылку для очередного глотка, Эрвин вышел на дорогу. Врезал по донышку «Пепси» ладонью и вогнал стеклянное горлышко в глотку, сломав два гнилых передних зуба. Пока до Орвилла доходило, что случилось, все уже, по сути, было кончено, не считая контрольного удара. Часом позже он очухался в придорожной канаве, захлебываясь кровью и с бумажным пакетом на голове.
Пару недель спустя Эрвин ездил на стареньком «форде» Ирскелла на баскетбольный матч средней школы Коул-Крика. Они играли против команды из Миллерсберга, на это всегда приходило много народу. Он сидел в машине, курил «Кэмел» и высматривал, когда из дверей покажется Томми Мэтсон. Стоял вечер пятницы, было темно, зябко и моросило, как часто бывает в начале ноября. Мэтсон любил считать себя школьным ловеласом, всегда хвастался, сколько телок успевал обойти, пока их тупые парни гоняли по спортзалу резиновый мяч. Сразу перед хавтаймом Эрвин, выкинув в окно очередной окурок, увидел, как появляется его следующая цель, обхватив за талию первогодку по имени Сьюзи Кокс, и направляется к ряду школьных автобусов в конце стоянки. Эрвин вышел из «форда» с монтировкой и последовал за ними. Смотрел, как Мэтсон открывает заднюю дверь одного из желтых автобусов и помогает Сьюзи подняться. Выждав пару минут, Эрвин повернул ручку двери, и она раскрылась с хриплым скрипом.
– Что это было? – услышал он девушку.
– Ничего, – ответил Мэтсон. – Закрыл, наверно, не до конца. Теперь давай не ломайся, снимай трусы.
– Только когда закроешь дверь, – заупрямилась она.
– Да твою мать, – пробурчал Мэтсон, отрываясь от нее. – Надеюсь, ты того стоишь, – он зашагал по узкому проходу, придерживая штаны одной рукой.
Когда он высунулся, чтобы взяться за рычаг и снова закрыть дверь, Эрвин размахнулся монтировкой и врезал Мэтсону по коленным чашечкам, тот выпал из автобуса. «Господи!» – завопил он, когда рухнул на гравий и неловко приземлился на правое плечо. Эрвин снова замахнулся монтировкой, сломал ему два ребра, потом пинал, пока тот больше не пытался подняться. Достал из куртки бумажный пакет и присел рядом со стонущим парнем. Ухватив Мэтсона за кучерявый чуб, поднял голову. Девчонка в автобусе даже не пикнула.
В следующий понедельник Джин Динвуди подошел в школьной столовой к Эрвину и сказал:
– Я бы посмотрел, как ты попытаешься надеть пакет на голову мне, сукин ты сын.
Эрвин сидел за столом с Мэри Джейн Тернер, – в школе она была новенькой. Отец ее вырос в Коул-Крике, пятнадцать лет отслужил на торговом флоте, а потом вернулся домой за наследством от дедушки – запущенной фермой на склоне холма. Рыжая девчонка, когда представлялась возможность, материлась как матрос, и – хотя Эрвин сам не знал почему, – ему это очень нравилось, особенно когда они целовались.
– Отъебись, дебил, – сказала она, презрительно уставившись на парня, который высился над ними. Эрвин улыбнулся.
Не обращая на нее внимания, Джин сказал:
– Рассел, когда я с тобой закончу, займусь как следует твоей подружкой. Она не королева красоты, но, скажу тебе, и близко не такая страхолюдина, как твоя крысорожая сестричка. – Он стоял над столом, сжав кулаки, ожидал, что Эрвин вскочит и набросится на него, потом ошарашенно наблюдал, как парень закрывает глаза и складывает вместе ладони. – Да ты прикалываешься, – Джин оглядел многолюдную столовую. На него хмуро покосился физрук – плечистый мужик с рыжей бородой, по выходным подрабатывающий борцом в Хантингтоне и Чарльстоне. В школе ходили слухи, что его ни разу не клали на лопатки и что он побеждал во всех матчах, потому что ненавидел всех и вся в Западной Виргинии. Его боялся даже Джин. Наклонившись, он тихо сказал Эрвину: – Не думай, что молитва тебе поможет, уебок.
Когда Джин ушел, Эрвин открыл глаза и отпил шоколадное молоко из пачки.
– Ты в порядке? – спросила Мэри.
– Конечно, – сказал он. – Почему спрашиваешь?
– Ты правда молился?
– Да, – кивнул он. – Молился о правильном времени.
Наконец он поймал Динвуди спустя неделю в гараже его отца, пока тот менял свечу в своем «шеви» пятьдесят шестого. К этому времени Эрвин собрал уже десяток бумажных пакетов. Когда младший брат нашел Джина через несколько часов, его голова была аккуратно упакована во все. Врач говорил, ему повезло, что не задохнулся.
– Эрвин Рассел, – сообщил Джин шерифу, когда пришел в себя. Последние двенадцать часов он провел в больнице, уверенный, что плетется в хвосте на автогонках «500 миль Индианаполиса». Это была самая долгая ночь в его жизни: каждый раз, когда он давил на акселератор, машина замедлялась. Рев проносящихся мимо моторов все еще звенел в ушах.
– Эрвин Рассел? – переспросил шериф с сомнением. – Знаю, этот мальчишка не дурак подраться, но черт, сынок, ты ж раза в два здоровее.