– Черт, Ленора, хватит нести чушь, – сказал ей Эрвин. – А кроме того, может, ты даже не сирота. Послушать местных – твой отец живее всех живых. Черт, да он хоть завтра может выскочить из-за холма и примется выплясывать джигу.
– Я надеюсь, – ответила Ленора. – Молюсь за него каждый день.
– Даже если это значит, что он убил твою мать?
– Мне все равно, – сказала она. – Я его уже простила. Мы можем начать с чистого листа.
– Бред какой.
– Нет, не бред. А как же твой отец?
– А что мой?
– Ну, если бы он мог вернуться…
– Девочка, просто заткнись, – Эрвин направился к кладбищенским воротам. – Мы ведь оба знаем, что этого не будет.
– Прости, – всхлипнула Ленора.
Глубоко вздохнув, Эрвин остановился и обернулся. Иногда казалось, что она прорыдала полжизни. Помахал перед ней ключами.
– Слушай, если тебя подвезти – пошли.
Вернувшись домой, он почистил карбюратор «бел-эйра» ершиком, окунутым в бензин, потом ушел сразу после ужина – забрать Хобарта и Дэрила. Всю неделю он ходил приунывший, в мыслях о Мэри Джейн Тернер, и чувствовал необходимость хорошенько надраться. Ее отец быстро смекнул, что служить на торговом флоте куда проще, чем корчевать камни и волноваться из-за засухи, так что в прошлое воскресенье собрал спозаранку семью и направился в Балтимор, на новый корабль. Хотя Эрвин не отставал от нее с первого свидания, теперь он был рад, что Мэри не дала залезть к себе в трусы. Прощаться и так оказалось непросто. «Пожалуйста», – просил он, когда они стояли у ее дверей в ночь перед отъездом; и она улыбнулась, встала на цыпочки и в последний раз прошептала на ухо непристойность. Они с Хобартом и Дэрилом вскладчину купили бутылку, упаковку на двенадцать банок, пару пачек «Пэлл-мэлла» и заправили полный бак. Потом до полуночи катались по унылым улицам Льюисберга, слушая по радио то музыку, то помехи, и трепались, чем займутся после школы, пока их голоса не сделались грубее гравия от дыма, виски и грандиозных планов на будущее.
Откинувшись в качалке, Эрвин задумался, кто теперь живет в его старом доме, обитает ли продавец до сих пор в своем маленьком фургоне, залетела ли уже Джейни Вагнер. «Дает всем подряд», – пробормотал он себе под нос. Снова вспомнил, как помощник шерифа по фамилии Бодекер запер его на заднем сиденье патрульной машины, после того как Эрвин отвел его к молельному бревну, словно законник испугался его – десятилетку, перемазанного пирогом с голубикой. Той ночью его посадили в пустую камеру, не зная, куда еще деть, и на следующий день явилась соцработница с его одеждой и адресом бабушки. Подняв бутылку, он увидел, что на дне осталось пальцев на пять. Сунул под кресло – пускай Ирскелл добьет с утра.
23
Преподобный Сайкс закашлялся, и паства церкви Святого Духа в Коул-Крике наблюдала, как по его подбородку сбежала струйка крови и капнула на рубашку. Впрочем, он продолжал речь, прочел людям достойную проповедь о помощи ближнему, но в конце объявил, что оставляет пост.
– Временно, – сказал он. – Пока мне не полегчает.
Сказал, что у жены в Теннесси есть племянник, который только что закончил настоящий библейский колледж.
– Говорит, что хочет работать с бедняками, – продолжал Сайкс. – Должно быть, демократ, – он ухмыльнулся, надеясь, что шутка слегка поднимет настроение, но услышал только, как сзади у дверей плачет вместе с женой пара женщин. Теперь он осознал, что сегодня надо было оставить ее дома.
Осторожно вздохнув, священник прочистил горло.
– Я не видел его с детства, но мать говорит, что он парень хороший. Прибудут они с женой через две недели, и, как я сказал, он просто ненадолго меня заменит. Знаю, он не местный, но постарайтесь принять его по-доброму, – Сайкса слегка повело, и он схватился за кафедру, чтобы выпрямиться. Достал из кармана пустую пачку «Файв Бразерс» и поднял над головой. – Если она вдруг кому-то понадобится – забирайте. – Тут на него нашел приступ кашля, переломил пополам, но в этот раз Сайкс успел закрыть рот платком и скрыть кровь. Отдышавшись, выпрямился и огляделся с красным и потным от натуги лицом. Было слишком стыдно признаться, что он умирает. Чернота в легких, с которой он боролся много лет, наконец его одолела. Через неделю-другую, максимум через месяц, если верить врачам, он встретится с Создателем. Сайкс не мог бы честно сказать, что ждет встречи с нетерпением, но знал, что прожил жизнь лучше многих других. В конце концов, разве он не протянул на сорок два года дольше, чем бедолаги, погибшие при обвале шахты, который привел его к призванию? Да, он счастливчик. Священник вытер слезу и сунул окровавленную тряпку в карман штанов.
– Ну, – сказал он, – ни к чему вас более задерживать. У меня все.
24
Рой поднял Теодора с коляски и перенес через полосу грязного песка. Они были на северном конце общественного пляжа Сент-Питерсберга, к югу от Тампы. Бесполезные ноги калеки болтались, как у тряпичной куклы. Он пропах мочой, и Рой заметил, что двоюродный брат больше не пользуется бутылкой из-под молока – просто дует в прогнивший комбинезон, когда надо сходить по нужде. По дороге пришлось несколько раз положить Теодора на землю и передохнуть, но наконец они добрались до кромки воды. Две полные женщины в широкополых шляпах привстали и посмотрели на них, потом торопливо собрали свои полотенца и кремы и направились на стоянку. Рой вернулся к креслу и захватил ужин – две литровых бутылки белого портвейна и сверток с вареным окороком. Они украли все это в бакалее в паре кварталов отсюда сразу после того, как их высадил дальнобойщик с грузом апельсинов.
– Мы же здесь как-то раз отсиживали? – спросил Теодор. Рой проглотил последний ломтик мяса и кивнул.
– Три дня, кажется, – в ту ночь копы взяли их за бродяжничество. Они проповедовали на углу улицы. В Америке уже хуже, чем в России, кричал им той ночью какой-то худой лысый человек, пока их вели мимо его камеры к их собственной. И почему полиции разрешено бросать человека в кутузку только за то, что у него нет денег и адреса? А если деньги с адресом человеку в хуй не уперлись? Где же эта свобода, о которой столько говорят? Копы каждое утро выводили этого протестующего и заставляли целый день таскать стопку телефонных справочников вверх-вниз по лестнице. Если верить другим заключенным, только за прошлый год его арестовывали за бродяжничество двадцать два раза и уже устали кормить этого сраного коммунягу. Пусть хотя бы попотеет за свою болонскую колбасу и кукурузную кашу.
– Не помню, – сказал Теодор. – Что была за тюрьма?
– Неплохая, – ответил Рой. – Вроде на десерт давали кофе. – На вторую их ночь копы привели здорового накачанного мужика с изрезанной мордой по кличке Прыщеед. Его сунули в камеру с коммунягой, в конце коридора, сразу перед отбоем. Все в тюрьме слышали про Прыщееда, кроме Роя и Теодора. Он славился по всему побережью Мексиканского залива.
– Почему его так называют? – спросил Рой поддельщика чеков с закрученными усами, который сидел в соседней камере.
– Потому что этот гондон валит тебя на землю и давит тебе прыщи, – ответил тот. Подкрутил навощенные кончики черных усов. – На мое счастье, у меня всегда была хорошая кожа.
– На черта он это делает?
– Он их ест, – откликнулся другой, из противоположной камеры. – Поговаривают, что он каннибал и у него по всей Флориде закопаны объедки, но я не верю. Ему просто нравится внимание, вот и все.
– Господи, таких сукиных детей расстреливать надо, – сказал Теодор. Взглянул на шрамы от угрей на лице у Роя. Усатый покачал головой.
– Такого хрен убьешь, – сказал он. – Видели когда-нибудь отсталых, которые могут машину на своем горбу протащить? Я однажды летом работал у Нейплса на аллигаторовой ферме, где был такой. Как в раж входил – из пулемета не остановишь. Вот и Прыщеед такой же, – потом донесся шум в конце коридора. Очевидно, коммуняга не собирался сдаваться без боя, и это слегка развеселило Роя и Теодора, но спустя пару минут они услышали, как он плачет.
На следующее утро пришли трое широкоплечих мужиков в белых халатах и с дубинками, нарядили Прыщееда в смирительную рубашку и утащили в дурдом на другом конце города. Коммуняга после этого прекратил жаловаться на закон, ни разу не ныл о свежих царапинах на лице или волдырях на ногах, просто молча таскал телефонные справочники по лестнице, будто благодарный за то, что ему поручили такую ответственную работу.
Теодор вздохнул, оглядел синий залив, где вода в тот день была гладкой, как стекло.
– Звучит неплохо – кофе на десерт. Может, еще раз к ним попасться, передохнуть.
– Блин, Теодор, не хочу я ночевать в тюрьме. – Одним глазом Рой приглядывал за коляской. Пару дней назад он пролез в дом к каким-то старикам и позаимствовал эту коляску, когда отвалились колеса у прошлой. Задумался, сколько километров толкал Теодора с тех пор, как они покинули Западную Виргинию. Хотя в счете он был не силен, на его взгляд, они прошли уже под миллион километров.
– Я устал, Рой.
Теодор странно себя вел с тех пор, как прошлым летом из-за него они лишились работы в бродячем цирке. В заднюю часть шатра, пока Рой спереди пытался выжать деньги из зрителей, забрел мальчишка со сладкой ватой в картонном рожке – лет пяти-шести. Теодор божился, что мальчик просил помочь ему застегнуть штаны, но даже Рой в это не верил. Уже через минуту Билли Брэдфорд загрузил их в свой «кадиллак» и ссадил в нескольких милях посреди полей. Они даже не успели распрощаться с Блинчиком и Женщиной-Фламинго; с тех пор они пытались прибиться к другим труппам, но среди циркачей слишком быстро разошлись слухи о калеке-педофиле и его приятеле-жукоеде.
– Сходить за твоей гитарой? – спросил Рой.
– Не, – махнул рукой Теодор. – Сегодня не тянет на музыку.
– Тебе плохо?
– Не знаю, – сказал калека. – Просто как будто никаких просветов не видно.
– Хочешь апельсинов, которые нам отсыпал дальнобойщик?
– Ни хрена. Обожрался ими так, что хватит до Судного дня. До сих пор с них понос прошибает.