лся в людях, их мелочных желаниях и стремлениях, – а особенно в девочках-подростках.
Первым его крупным успехом стала Синтия. Ей было всего пятнадцать лет, когда он помогал одному из учителей в «Силах небесных» окунуть ее во время крещения во Флэт-Фиш-Крик. Тем же вечером он трахнул эту субтильную сучку под розовым кустом на территории колледжа, а через год женился на ней, чтобы ее родители не совали нос в то, что он с ней делает. За последние три года научил ее всему, что, по его представлениям, мужчина способен сделать с женщиной. Сколько он на это угрохал часов – уже и не счесть, но зато выдрессировал, как собачку. Стоило только щелкнуть пальцами – и она уже слюнями исходила по тому, что он предпочитал называть своим «жезлом».
Он взглянул, как она лежит, свернувшись в нижнем белье на липком кресле, которое шло в комплекте с этой помойкой, на ее поросшую шелковистым волосом щелку, плотно обтянутую тонкой желтой тканью. Синтия щурилась, читая вслух по складам статью про группу Dave Clark Five в журнале «Хит-парадер». Однажды, думал он, придется научить супругу читать, если он оставит ее себе и дальше. В последнее время Тигардин обнаружил, что держится вдвое дольше, если его юные трофеи читают Священное Писание, пока он засаживает им сзади. Престон обожал, как они читают священный текст сразу перед тем, как взрывается его жезл, как начинают стонать и заикаться, выгибать спины, как пытаются не сбиться – потому что он может очень расстроиться, если они ошибутся. Но Синтия? Бля, да даже умственно отсталая второклассница из самой глухой дыры в Аппалачах читает лучше! Каждый раз, когда мать вспоминала, что ее сын, Престон Тигардин, с четырьмя годами курсов латыни за спиной, женился на безграмотной дурочке из Хохенвальда, у нее чуть не случался нервный срыв.
Так что это спорный вопрос, оставлять Синтию или нет. Иногда он смотрел на нее и секунду-другую даже не мог вспомнить, как ее зовут. Распотрошенная и ошалевшая после множества экспериментов, она, когда-то свежая и упругая, теперь превращалась в поблекшее воспоминание – как и возбуждение, которое она когда-то в нем вызывала. Но самой главной претензией к Синтии было то, что она больше не веровала в Иисуса. Престон мог стерпеть что угодно, только не это. Ему было нужно, чтобы женщина верила, что во время соития с ним совершает грех, что подвергает себя непосредственной опасности угодить в ад. Разве может возбудить тот, кто не имеет понятия об отчаянной битве добра и зла, целомудрия и похоти? Каждый раз, когда Престон трахал какую-нибудь девицу, он чувствовал свою вину, чувствовал, будто тонет в вине, хотя бы одну долгую минуту. Это чувство было для преподобного Тигардина доказательством, что у него еще есть шанс попасть в рай, каким бы ни был порочным и жестоким: главное – отречься на последнем издыхании от своей низменной блудливой жизни. Все сводилось к вопросу времени, отчего возбуждало еще больше. Но Синтии стало все равно. Сегодня трахать ее – все равно что совать жезл в бездушный жирный пончик.
Зато взять эту девчонку Лаферти, думал Престон, переворачивая страницу в учебнике по психологии и потирая привставший под пижамой член. Господи, вот это всем верующим верующая. Прошлые два воскресенья в церкви он пристально к ней приглядывался. Да, смотреть там не на что, но в Нэшвилле ему попадалось и что похуже, когда он на месяц пошел волонтером в приют для бедных. Престон потянулся, достал из пачки на кофейном столике крекер и засунул в рот. Подержал на языке, как облатку, чтобы он растаял, превратился в сырую безвкусную кашицу. Да, мисс Ленора Лаферти сойдет – по крайней мере, пока он не доберется до одной из девчонок Ристеров. Он еще вызовет улыбку на этом печальном скорченном личике, когда снимет с нее выцветшее платьице. Если верить церковным сплетням, когда-то ее отец был в этом округе священником, но потом – по крайней мере, как рассказывают, – убил мать девочки и исчез. Оставил бедняжку Ленору совсем малюткой с той старушкой, которая так распереживалась из-за куриной печени. С этой девчонкой, предвидел Престон, будет все очень просто.
Он проглотил крекер, и вдруг по его телу пробежала искорка счастья – от белобрысой макушки до самых пяток. Слава богу, слава богу, что столько лет назад мать решила сделать из него священника. Сколько же здесь ждет юного свежего мяса, если правильно разыграть карты. Старая кошелка каждое утро завивала ему волосы, учила гигиене и заставляла репетировать различные выражения лица перед зеркалом. Учила с ним каждый вечер Библию, возила по разным церквям и красиво одевала. Престон ни разу не играл в бейсбол, зато умел по собственному желанию вызывать у себя слезы; ни разу не ввязывался в драку, зато разбуди его посреди ночи – и прочтет наизусть всю Книгу Откровения. Так что да, черт возьми, он исполнит матушкину волю, поможет пока ее больному унылому зятю, поживет в этой развалюхе и даже притворится, что ему нравится. Видит Бог, он ей еще покажет «рвение». А потом, когда Альберт опять встанет на ноги, потребует денег. Наверняка придется ее обмануть, подкинуть какую-нибудь брехню, но пока эта мысль вызывает в нем хотя бы укол совести – все хорошо. Что угодно, лишь бы попасть на Западное побережье. Вот что стало его новой навязчивой идеей. В последнее время он столько слышал по новостям. То, что там творилось, нужно было видеть лично. Свободная любовь и беглые девчонки, живущие на улицах, с цветами в спутанных волосах. Для такого одаренного человека, как Престон, они казались легкой добычей.
Престон заложил страницу старой дядиной пачкой из-под табака и закрыл книгу. «Файв Бразерс»? Господи, кем надо быть, чтобы уверовать в такую хрень? Он чуть не рассмеялся Альберту в лицо, когда старик сказал, будто эта пачка имеет целительную силу. Престон взглянул на Синтию – та уже задремала, с подбородка свесилась ниточка слюны. Щелкнул пальцами, и ее глаза распахнулись. Она нахмурилась и попыталась опять закрыть глаза, но тщетно. Сопротивлялась как могла, но все-таки поднялась с кресла и встала на колени перед диваном. Престон стянул пижамные штаны, раздвинул толстые волосатые ноги. Когда она заглотила его жезл, преподобный Тигардин произнес про себя молитву: Господи, даруй мне полгода в Калифорнии – и потом я вернусь домой и исправлюсь, осяду с добрыми людьми, клянусь могилой матери. Он надавил Синтии на затылок, услышал, как она давится и захлебывается. Потом мышцы ее горла расслабились, и она перестала сопротивляться. Он держал, пока от нехватки воздуха лицо у нее не стало алым, а потом и лиловым. Ему это нравилось, просто чертовски. Вы только гляньте, как она старается!
34
Однажды по дороге домой из школы Ленора зашла в церковь Святого Духа в Коул-Крике. Передняя дверь была раскрыта нараспашку, а в тени – так же, как вчера и позавчера – стояла древняя английская спортивная машина священника Тигардина, подарок его матери по случаю поступления в колледж Сил небесных. Стоял теплый майский денек. От Эрвина она спряталась – следила украдкой из окна школы, пока он не бросил ждать и не уехал без нее. Вошла в церковь, подождала, пока глаза привыкнут к полумраку. Новый священник сидел на одной из скамей, у середины прохода. Похоже, молился. Она подождала, пока он не скажет «аминь», а потом медленно двинулась вперед.
Тигардин почувствовал ее присутствие за спиной. Он терпеливо поджидал Ленору уже три недели. Почти каждый день приходил в церковь и открывал дверь ко времени, когда заканчивались уроки. В большинстве случаев она проезжала мимо на дерьмовом «бел-эйре» со сводным братом или кем он там ей приходился, но раз или два он видел, как она возвращается домой одна. Тигардин услышал тихие шаги по полу из необработанного дерева. Когда она подошла ближе, уловил фруктовый запах «Джуси Фрут» изо рта; когда речь заходила о девицах и их запахах, у него просыпалась чутье, как у гончей.
– Кто здесь? – вскинул он голову.
– Это Ленора Лаферти, отец Тигардин.
Он перекрестился и повернулся к ней с улыбкой.
– Вот это сюрприз, – сказал он. Потом присмотрелся тщательнее. – Девочка, да ты, кажется, плакала.
– Это ничего, – покачала головой Ленора. – Это все школьники. Любят дразниться.
Миг он смотрел мимо, подыскивая подходящий ответ.
– Да они, подозреваю, просто завидуют, – сказал он. – Зависть пробуждает худшее в людях, особенно в неокрепших юных душах.
– Нет, сомневаюсь, что они завидуют.
– Сколько тебе, Ленора?
– Почти семнадцать.
– Помню себя в этом возрасте, – сказал он. – Вот он я, преисполненный верой, и все вокруг подкалывают день и ночь. Ужас, какие только мысли не посещали голову.
Она кивнула и села на скамью на другой стороне прохода.
– И что же вы сделали?
Он пропустил мимо ушей вопрос, будто бы погрузившись в мысли.
– Да, тяжелое было время, – сказал он наконец с долгим вздохом. – Слава богу, оно закончилось, – тут он опять улыбнулся. – Ты никуда не торопишься в следующие пару часов?
– Нет, не очень, – сказала она.
Тигардин встал, взял ее за руку.
– Что ж, пожалуй, тогда нам с тобой пора прокатиться.
Двадцать минут спустя они припарковались на старом проселке, который Престон приглядел еще с самого прибытия в Коул-Крик. Когда-то тот вел на сенокос где-то в миле от большой дороги, но теперь все здесь заросло джонсоновой травой и чапыжником. За последние две недели он видел здесь только свои колеи. Самое то, чтобы безнаказанно возить девушек. Заглушил машину, помолился, потом положил теплую мясистую ладонь Леноре на колено и сказал ей то, что она хотела слышать. Черт, все равно они хотят слышать примерно одно и то же, даже те, у кого только Иисус в голове. Он бы и хотел, чтобы она покобенилась побольше, но с ней оказалось настолько просто, насколько он и предвидел. Однако несмотря на простоту и богатый опыт в этом деле, все время, пока Престон ее раздевал, он слышал каждую пташку, каждое насекомое, каждого зверя в лесах как будто на целые мили вокруг. В первый раз с новенькой всегда было так.