По дороге домой заехал на кладбище. Ленору похоронили рядом с матерью. Памятник еще не поставили. Он смотрел на сухую коричневую почву, отмечающую место упокоения, и вспоминал, как они с Ленорой приходили сюда последний раз на могилу Хелен. С трудом припомнил, как она в тот день пыталась с ним заигрывать – по-своему, неловко, заговаривала то об их сиротстве, то о предначертанной любви, – и снова на нее рассердился. Если б он тогда обратил внимание, думал он, если б над ней меньше издевались, может, все бы повернулось по-другому.
На следующее утро Эрвин ушел из дома в обычное время, делая вид, что собирается на работу. Хотя и чуял нутром, что виною всему Тигардин, надо было убедиться. Он начал следить за каждым движением священника. За неделю видел, как этот ублюдок три раза трахнул Памелу Ристер на старом проселке в стороне от Рэггед-Ридж-роуд. Она ходила к нему полями от родительского дома, каждый второй день ровно в полдень. Тигардин сидел в спортивной машине и любовался на себя в зеркало, пока она не являлась. После их третьей встречи Эрвин целый день собирал из сухостоя и бурьяна засидку в паре ярдов от высокого дуба, под которым парковался священник. По своему обычаю Тигардин торопил девчонку домой, как только они заканчивали утехи. Ему нравилось постоять под деревом, облегчить мочевой пузырь и послушать какую-нибудь легковесную попсу бабблгам-поп по радио. Время от времени Эрвин слышал, как он разговаривает сам с собой, но слов разобрать не мог. Через двадцать – тридцать минут машина заводилась, Тигардин разворачивался в конце проселка и ехал домой.
На следующей неделе священник добавил в список побед и младшую сестру Памелы, но встречи с Бет Энн проходили в церкви. К этому времени Эрвин уже отбросил сомнения, и, проснувшись воскресным утром под колокольный звон над ущельем, решил, что время пришло. Боялся, что, если ждать дальше, он струсит. Эрвин знал, со старшей Тигардин всегда встречается по понедельникам. Уж чему-чему, а своим привычкам этот кобель следовал неукоснительно.
Эрвин сосчитал, сколько денег отложил за последнюю пару лет. В кофейной банке под кроватью было триста пятнадцать долларов. После воскресного ужина поехал к Слот-Машине и купил литр виски, весь вечер пил с Ирскеллом на крыльце. «Добрый ты ко мне, мальчик», – сказал старик. Эрвину пришлось сглотнуть несколько раз, чтобы не расплакаться. Он думал о завтрашнем дне. Это последний раз, когда они выпьют вместе.
Вечер выдался чудесный, самый прохладный за несколько месяцев. Он зашел в дом, позвал Эмму, и она посидела с ними – со своей Библией и стаканом чая со льдом. С ночи, когда умерла Ленора, она не возвращалась в церковь Святого Духа в Коул-Крике.
– Кажись, осень в этом году наступит раньше, – проговорила она, помечая строчку в книге костлявым пальцем и глядя через дорогу на листья, которые уже становились ржаво-бурыми. – Надо бы запастись дровами заранее, а, Эрвин?
Он посмотрел на нее. Она все еще разглядывала деревья на склоне.
– Ага, – сказал он. – Не успеешь оглянуться, как уже холода. – Он ненавидел себя за то, что обманывает бабушку, притворяется, будто все будет хорошо. Как же хотелось с ними попрощаться – но если закон объявит на него охоту, то им лучше не знать ничего. Ночью, когда все легли, он упаковал кое-какую одежду в спортивную сумку и положил в багажник. Облокотился на перила крыльца и прислушался к слабому рокоту поезда с углем, идущего на север за соседней грядой холмов. Вернувшись, сунул сотню долларов в жестяную банку, где Эмма держала иголки и нитки. Спать не ложился и наутро вместо завтрака только хлебнул кофе.
В засидке Эрвин провел уже два часа, но вот через поле пронеслась девчонка Ристеров – может, минут на пятнадцать раньше. Она казалась встревоженной, то и дело поглядывала на часы. Когда показался Ти-гардин, медленно притормозивший в колее, она не запрыгнула к нему в машину, как всегда делала раньше. Вместо этого встала в нескольких метрах и подождала, пока он заглушит двигатель.
– Ну, садись, милая, – услышал Эрвин священника. – Что у меня тут для тебя есть!
– Я не останусь. Мы влипли.
– Что такое?
– Мы договорились, что ты будешь держаться подальше от моей сестры, – сказала девушка.
– Ох, блядь, Памела, да это же ерунда.
– Нет, ты не понял, – ответила она. – Она рассказала матери.
– Когда?
– Час назад. Я уже думала, что не улизну.
– Вот ведь мелкая сучка, – выругался Тигардин. – Я ж ее почти не трогал.
– Она не то рассказывает, – Памела нервно поглядывала на дорогу.
– Что именно она сказала?
– Поверь, Престон, она выложила все. Испугалась, потому что кровь не останавливалась, – девушка показала на него пальцем. – Уж лучше надейся, что ничего там ей не испортил и что она сможет рожать.
– Блядь, – сказал Тигардин. Он вылез из машины и походил взад-вперед несколько минут, сложив руки за спиной, как генерал в ставке, планирующий контрнаступление. Достал из кармана штанов шелковый платок и промокнул губы. – И как думаешь, что сделает твоя мать?
– Ну, зная ее, после того как отвезет Бет Энн в больницу, первым делом позвонит гребаному шерифу. И чтоб ты знал – он мамин двоюродный брат.
Тигардин положил руки девчушке на плечи и заглянул ей в глаза.
– Но ты-то про нас ничего не рассказывала?
– Думаешь, я спятила? Лучше сдохнуть.
Тигардин отпустил ее и осел на машину. Оглядел поле перед ними. Задумался, почему его больше никто не возделывает. Представил себе старый полуразрушенный двухэтажный дом, какие-нибудь ржавые сельскохозяйственные агрегаты в сорняках, может, вручную выкопанный колодец с холодной чистой водой, накрытый гнилыми досками. Всего на миг представил, как ремонтирует ферму, ведет простую жизнь, проповедует по воскресеньям, а всю неделю мозолистыми руками работает в поле, читая по вечерам после ужина душеспасительные книги на крыльце, пока в тенистом дворе резвятся нежные чада. Он слышал, как девушка сказала, что уходит, и когда наконец повернулся, ее уже не было. Потом взвесил, насколько велика вероятность, что Памела врет – пытается отпугнуть от младшей сестры. С нее бы сталось, но если она сказала правду, то у него в лучшем случае всего час-два, чтобы собрать вещички и убраться из округа Гринбрайер. Он уже хотел завести машину, когда услышал голос:
– Так себе из тебя священник, а?
Тигардин поднял взгляд и прямо перед дверцей машины увидал мальчишку Расселов, который целился в него из какого-то пистолета. У самого Престона оружия никогда не водилось, и все, что он знал, – от него жди беды. Вблизи парень казался выше. Ни унции жира, заметил священник, темные волосы, зеленые глаза. Интересно, как бы отозвалась о нем Синтия? Хоть Престон и знал, что это глупость – при том, сколько телок под него легло, – но тут почувствовал укол ревности. Грустно было понимать, что больше ему никогда не выглядеть так, как этот парень.
– Какого черта ты делаешь? – спросил священник.
– Следил, как ты трахал ристеровскую девчонку, которая только что от тебя ушла. А попытаешься завести машину, я тебе руку к хренам отстрелю.
Тигардин отпустил ключ зажигания.
– Ты не понимаешь, что говоришь, мальчик. Я ее не трогал. Мы только беседовали.
– Сегодня, может, и нет, но приходуешь-то ты ее регулярно.
– Что? Ты за мной шпионил? – Может, мальчишка из этих, как их, из вуайеристов, подумал он, вспомнив термин из своей коллекции нудистских журналов.
– Я знаю каждый твой шаг за последние две недели.
Тигардин посмотрел в лобовое стекло на большой дуб в конце колеи. Задумался, не врет ли сопляк. В уме подсчитал, сколько раз за последние пару недель встречался с Памелой. Как минимум шесть. Ничего хорошего, но в то же время от сердца у Престона отлегло. Парень хотя бы не видел, как он дрючит его сестру. Трудно сказать, что бы тогда выкинул этот чокнутый пентюх.
– Ты все неправильно понял, – сказал он.
– А как тогда понимать? – спросил Эрвин. Снял оружие с предохранителя.
Тигардин начал было объяснять, что шалава сама не оставляла его в покое, но потом одернул себя, напомнив: надо быть осторожнее в выражениях. Может, отморозок втюрился в Памелу? Не в этом ли дело? Ревность. Он попытался вспомнить, что об этом писал Шекспир, но слова не шли на ум.
– Кстати, а ты не внук миссис Рассел? – спросил священник. Бросил взгляд на часы на приборной доске. Мог бы уже быть на полпути домой. По розовому, чисто выбритому лицу побежали жирные ручейки пота.
– Вот именно, – кивнул Эрвин. – И Ленора Ла-ферти была моей сестрой.
Тигардин медленно повернул голову, сфокусировал взгляд у парня на пряжке. Эрвин так и видел, как у него в голове вертятся шестеренки, смотрел, как он несколько раз сглотнул.
– Жалко ее, бедняжку, – сказал священник. – Каждый вечер молюсь за упокой ее души.
– За ребенка тоже молишься?
– Что-то ты напутал, дружок. Я тут совершенно ни при чем.
– Тут – это где?
Священник заерзал на тесном сиденье машины, глянул на немецкий «Люгер».
– Она ко мне приходила, сказала, хочет исповедаться, говорила, у нее ребенок. Я пообещал, что никому не скажу.
Эрвин отступил на шаг и сказал:
– Не сомневаюсь, жирный ты сукин сын, – потом выстрелил три раза – пробил шины со стороны водителя и всадил последнюю пулю в заднюю дверь.
– Стой! – завопил Тигардин. – Стой, твою мать! – он поднял руки.
– Хватит врать, – Эрвин подошел вплотную и прижал ствол к виску священника. – Я ведь знаю, это от тебя она понесла.
Тигардин отдернул голову от оружия.
– Ладно, – сказал он. Сделал глубокий вдох. – Я клянусь, я обо всем хотел позаботиться, правда, а потом… а потом вдруг узнаю, что бедняжка покончила с собой. Она свихнулась.
– Нет, – ответил Эрвин, – ей просто было одиноко. – Он прижал ствол к затылку Тигардина. – Но не переживай, ты не будешь страдать, как она.
– Так, погоди, чтоб тебя. Господи Иисусе, парень, ты чего, убьешь священника?
– Никакой ты не священник, никчемный говна кусок, – процедил Эрвин. Тигардин заплакал, из глаз впервые с самого его детства хлынули настоящие слезы.