— Ничего не приходит в голову, — неопределенно говорю я.
— У тебя плохая память, да? Хоукс усмехается.
- Мне нравится думать о более интересных вещах, чем мелочи моего расписания и время, когда люди покидают вечеринки.
- Что тебе интересно? — спрашивает Хоукс, его челюсть напряжена, а рука все еще лежит на нагрудном кармане куртки.
- Мне любопытно, почему ты разговариваешь со мной, а не с Шоу.
- Думаешь, он напал на Мару? И убил ее соседку по комнате?
— Так говорит Мара.
— Ты ей веришь.
- Она очень проницательна.
Как и этот полицейский. В этом она была права.
Хоукс знает, что здесь что-то не так. Он чувствует связь между нашим странным трио, но не может понять, что они означают.
У него нет доказательств — я не оставил в многоквартирных домах даже отпечатков пальцев. Я уверен, что Шоу был еще осторожнее.
Как бесит необходимость работать в рамках закона. Ваши руки всегда связаны правилами и положениями. Только одна сторона играет честно.
Я вижу напряжение на лице Хоукса. Его бессильный гнев.
Он повидал достаточно преступников, чтобы знать, что я не законопослушный гражданин. Но это верно для большинства богатой элиты этого города. Мы все пренебрегаем правилами ради собственной выгоды. Он не может решить, являюсь ли я очередным богатым придурком или убийцей, которого он ищет.
Я уже убедился, что у Хоукса ничего нет. Никаких улик против меня, ничего, кроме подозрений.
Хоукс вздыхает, пытаясь успокоиться. Готовимся к последнему рывку.
Он наклоняется вперед, его голос низкий и ровный.
- Была ли Эрин проницательна? Предупредила бы она Мару о тебе?
Я фыркаю.
- Никого не нужно предупреждать обо мне. Хорошо известно, что я мудак.
- Вы нажили врагов.
- Всеобщей любовью пользуются только скучные люди.
- Возьмем, к примеру, Карла Дэнверса.
Теперь между нами пропадает холодок, который я должен притворяться, что игнорирую всеми фибрами своего существа.
- ВОЗ? - Я говорю.
- Он был критиком Сирены .
— О, да, — пренебрежительно говорю я.
- Он исчез тринадцать недель назад. Все его вещи до сих пор находятся в его квартире. Никаких сообщений никому.
- Ваша точка зрения?
- Он не был вашим поклонником. Написал о тебе резкую статью на той неделе, когда исчез.
- Люди пишут обо мне каждый день.
— Вы говорили с ним в Оазисе?
Это уловка. Дэнверс был уже мертв в ночь шоу. Его кости находились внутри моей скульптуры и были выставлены на всеобщее обозрение.
Хоукс проверяет, поправлю ли я его, насколько внимательно я следил за исчезновением и насколько хорошо знаю свою временную шкалу.
- Господи, кто знает. В тот вечер я, наверное, разговаривал с пятьюдесятью людьми.
- Но вы не помните , — усмехается Хоукс, его презрительное выражение лица показывает, что именно он думает по этому поводу.
Хватит запутывать. Пришло время Хоуксу нанести ответный удар.
- Это жалко, — усмехаюсь я. - Если это все, что у вас есть… пропавшие искусствоведы, разговоры, которые никто не слышал, и сроки, которые никто не может определить… Полиция Сан-Франциско хватается за соломинку. Мара будет разочарована. Похоже, ты понятия не имеешь, что случилось с ее соседкой по комнате.
Хоукс огрызается:
- Наш профайлер говорит, что человек, создавший это тело, считает себя художником и гением. Звучит знакомо?
- Ух ты.
Я закатываю глаза. - Они тоже догадались, что это был белый мужчина? Надеюсь, Капитан Очевидность не получит рождественский бонус.
— Вы думаете, это смешно? - Хоукс шипит.
— Ну, вы чертовски несерьёзны, — говорю я, отодвигая стул и вставая из-за стола. - Потому что это интервью было шуткой.
Подойдя к двери конференц-зала, я распахиваю ее и кричу Дженис: — Проводи офицера Хоукса, ладно, Дженис? Похоже, у него много работы.
При этом я оставляю Хоукса вариться в моем пренебрежении.
Я достаточно хороший актер, поэтому не думаю, что проявил какие-то нервы.
Но, по правде говоря, меня раздражало то, что он связал все с Дэнверсом.
Проклятый Шоу за то, что засунул нас обоих под микроскоп. Это все его гребаная вина. Никогда раньше полицейский не смотрел в мою сторону. Теперь у них есть чертово описание меня. Они будут следить за всем, что я делаю.
Обычно я возвращался в свой офис, чтобы обдумать это в одиночестве. Я настолько зол, что готов откусить голову любому, кто хотя бы на меня посмотрит.
Но я не хочу быть один — я хочу Мару. Я хочу рассказать ей все, что произошло. Я хочу услышать, что она думает.
Я уже был на полпути вверх по лестнице, когда столкнулся с ней, спешащей вниз.
— Мне очень жаль, — выдыхает она.
- Я не мог больше ждать. Я не мог стоять, не зная, что происходит.
- Все в порядке, говорю я. - Ястребы ушли.
- Что он сказал?
Я беру ее за руку.
- Ну давай же. Давай выпьем, и я тебе расскажу.
Мы покидаем здание, бросив быстрый взгляд на тротуар, чтобы убедиться, что Хоукс все еще не скрывается поблизости.
Я веду Мару в темный паб, где подают ее любимый домашний сидр.
Мы сидим друг напротив друга в темном и тихом углу, дубовая столешница уже липкая задолго до того, как Мара проливает на нее немного сидра.
Кратко резюмирую разговор между мной и детективом. Я рассказываю ей все, даже ту часть, что касается Дэнверс.
— Хоукс прав? — шепчет Мара.
- Да, — признаюсь я. - Я убил его.
Дыхание Мары сбивается на вдохе, а затем выдыхается дрожащей дрожью.
- Может ли он это доказать?
- Возможно нет.
Единственное доказательство заключено внутри Хрупкого Эго. Для меня было безумием продавать его. В тот момент мое собственное эго превысило все разумные пределы.
Никто не знает о костях, кроме Шоу.
Еще одна причина, по которой он должен умереть.
- Полицейский — крестоносец, — говорю я Маре. — Он не собирается бросать это.
Мара смотрит на меня из-под веера своих темных ресниц.
— Ты и его убьешь? — тихо спрашивает она.
— Я бы предпочел этого не делать.
Хоукс делает свою работу, и у него это не так уж плохо. Никто больше не заметил Дэнверса.
Когда, черт возьми, я взял для себя это правило — не убивать людей, которых уважаю? Это неудобно.
— Пожалуйста, не надо, — говорит Мара с облегчением.
— Но пойми это, — говорю я ей низким и холодным голосом.
- Я сделаю то, что должен сделать. Никто не заберет тебя у меня… и никто не заберет меня у тебя.
Теперь она ерзает на своем месте.
Она не хочет, чтобы я сидел в тюрьме, но она также не хочет участвовать в убийстве порядочного человека.
— Вероятно, до этого не дойдет.
Мара отпивает напиток, ее горло судорожно сжимается.
Она знает, что лучше не просить меня обещать.
9
Мара
После совместной выпивки мы с Коулом ненадолго расходимся, чтобы он мог передать свою работу комитету по скульптуре.
Это один из наших первых моментов разлуки с тех пор, как я переехала к нему. Я знаю, что он позволяет это только потому, что я в безопасности скрываюсь в студии, а Дженис охраняет внизу и повсюду камеры наблюдения.
Я никогда не смогу сказать, в какой степени его собственничество обусловлено Шоу, а в какой — его собственной одержимостью.
Какой бы ни была причина, это не улица с односторонним движением.
Еще я нездорово привязываюсь к Коулу.
Когда он рядом, я чувствую себя непобедимой. Я могу обратиться к нему за помощью или советом. Впервые в жизни я в полной безопасности. Никто не осмелился бы трахаться со мной или даже бросить в мою сторону грязный взгляд под устрашающим взглядом Коула.
Несмотря на то, что мы так сильно отличаемся друг от друга, мне очень комфортно в его обществе. Его отсутствие ощущается как оторванный кусок меня. Я хочу, чтобы его снова прикрепили как можно скорее.
Минуты текут медленно.
Некоторое время я работаю над своей картиной, но чувствую себя унылой и вялой. Я продолжаю смотреть на грудь малиновки, которая теперь приобрела правильный оттенок пыльно-оранжевого цвета.
Мне нравится, что Коул оставил свой след в моей работе небольшим и тонким способом.
Это заставляет меня любить эту картину еще больше.
Моя работа никогда не была самореферентной. Я хранила свои воспоминания внутри себя. Я не искал в них материала — я вообще не могла на них смотреть.
Это Коул взломал замок, в конце концов заставив меня взломать его.
Как ящик Пандоры, все зло и уродство вылилось наружу.
Я думала, это убьет меня.
Вместо этого я вытащила осколок из груди, и оттуда вышел целый чертов кол. У меня течет кровь, но, может быть, теперь я наконец исцелюсь.
Рисование этих сцен меня не угнетает. Это похоже на катарсис, на терапию. Когда я записываю это на холст, воспоминания живут вне меня. Где я могу его просмотреть, когда захочу, но оно больше не гноится, отравляя меня изнутри.
Картины намного лучше, чем все, что я делала раньше. Они мрачные и убедительные. Они притягивают тебя. Ты смотришь и смотришь, перед глазами крутится калейдоскоп эмоций. Каждый ракурс — новое изображение.
Я горжусь ими.
Я горжусь собой.
Я бы никогда не попала сюда без Коула. Ни в студии, ни на шоу, ни даже в том, чтобы положить кисть на холст с этим источником вдохновения, переполняющим меня.
Коул говорит, что я его зажигаю, наполняю энергией.
Ну, то же самое верно и для меня.
Его темная сила струится сквозь меня: сильная, убедительная, неотразимая. Ты не можешь отказать Коулу в том, чего он хочет. И ты тоже не можешь мне отказать. Уже нет.
Мой телефон гудит в кармане комбинезона.
Я вытаскиваю его, чувствуя прилив волнения при виде имени Коула, хотя его нет всего час.
- Что они сказали? - Говорю я в качестве приветствия.
- Маркусу Йорку, похоже, понравилось, — отвечает Коул.