13
Мара
Ночью, лежа в постели в темноте, я могу сказать, что Коул еще не спит. Никаких медленных, тяжелых вздохов, только тишина, которая говорит мне, что он думает о чем-то изо всех сил.
Я тоже усиленно думаю.
Наверное, на ту же тему.
Мы оба видели эти фотографии сегодня утром. И мы оба знаем, что это значит.
Шоу начинает новый цикл убийств, практически без перерывов с момента последнего. Это означает, что еще две девушки принесены в жертву его голоду. Может больше.
Сколько времени понадобится офицеру Хоуксу, чтобы получить необходимые ему доказательства?
Коул говорит, что Хоукс даже не следит за Шоу. Вместо этого он следит за нами.
Я боюсь, что Шоу сорвет мое шоу. Его не пригласили, но я уверена, что ему бы хотелось снова появиться и злорадствовать нам в лицо.
Я ненавижу его. Ненавижу, что он беспрепятственно бродит вокруг, становясь с каждым днем все более злобным и жестоким.
Я могла бы спасти эту девушку. Ей было двадцать четыре, на год моложе меня. Студент-медик, судя по всему.
Если бы я сразу согласилась с Коулом, Шоу, возможно, уже был бы мертв. Он никогда не смог бы схватить ее, на каком бы тротуаре или переулке он ее ни нашел.
Мой отказ от насилия был опорой моего собственного самоощущения. Доказательства того, что я был хорошим человеком.
Теперь мне интересно, не трусиха ли я.
Идея встретиться с Шоу и принять против него реальные меры пугает меня. Мне никогда не переставали сниться кошмары о той ночи, когда он схватил меня. Я никогда не чувствовала большего страха, чем когда его бычье тело помчалось ко мне, слишком быстро, чтобы бежать или даже закричать, прежде чем он ударил меня так сильно, что мне показалось, что моя голова взорвалась.
На этот раз Коул будет со мной.
Но даже Коул не с нетерпением ждет боя с Шоу. Он лучше меня знает уровень жестокости и хитрости Шоу. Застать его врасплох будет непросто.
Если я ничего не предприму, то наверняка, как восход солнца, увижу еще одну статью об убитой девушке.
— Коул, — говорю я, нарушая тишину.
Он тут же отвечает:
- Да?
- Мы должны убить Шоу.
Он выдыхает небольшой глоток воздуха, что может быть забавно.
- Я знаю это. Я знал это с самого начала. Наконец-то ты догоняешь.
- Ну, я сейчас здесь. Как мы делаем это?
— Ты еще не готова.
Это так бесит, что я в раздражении переворачиваюсь, опираясь на локоть, пытаясь разглядеть выражение его лица в темноте.
- О чем ты говоришь?
— Если ты согласна, что нам нужно это сделать, то ты поможешь мне. У нас больше всего шансов на успех, работая вместе. Но ты не готова.
Это возмутительно. Я наконец-то согласилась делать то, что он хочет, и теперь он трахается со мной.
- Думаешь, ты собираешься меня тренировать? Типа, черт возьми, Мияги?
— Я собираюсь тебя подготовить.
Я не знаю, что это должно означать. И я не уверен, что хочу это знать.
- У нас нет на это времени! Шоу собирается убить еще одну девушку. Или меня! —говорю я, надеясь, что это подстегнет его.
Коул вздыхает.
- Ты думаешь в терминах обычного человека. Мы с Шоу не так думаем. Наш временной горизонт бесконечен. Теперь, когда элемент неожиданности исчез, его не волнует, понадобится ли мне неделя, месяц или двадцать лет, чтобы уничтожить меня. На самом деле он предпочел бы продлить его. Он наслаждается игрой, вот и весь смысл…
Меня бросает в дрожь, когда я осознаю, что, хотя мы с Коулом начинаем понимать друг друга, именно Шоу по-прежнему разделяет с ним наибольшее сходство взглядов.
- Я не хочу смотреть, как складываются тела, — говорю я Коулу. - Мы должны что-то сделать.
- Мы сделаем это, — уверяет меня Коул. - Очень скоро.
Мое шоу состоится за две недели до Рождества.
Впервые мое искусство будет выставлено само по себе, не имея возможности спрятаться среди других картин.
Я испытываю тошнотворное чувство страха, когда мы с Коулом едем в галерею в Лорел Хайтс, гадая, что произойдет, если никто не придет.
Однажды я увидела автора, сидящего в одиночестве за столом в Костко с высокой стопкой книг, и ни одного человека, заинтересованного в подписании одной из них. Ее выражение обнадеживающего предвкушения, когда я приблизилась, а затем сокрушающее разочарование, когда я прошла мимо, до сих пор остается одной из самых печальных вещей, которые я когда-либо видела.
Я не хочу быть таким автором.
— Не волнуйся, — говорит Коул, сжимая мое бедро и поворачивая руль другой рукой. Эти вещи всегда упакованы. Особенно, когда я нанимаю поставщиков провизии даже лучше, чем Бетси, и у них столько шампанского, что можно утопить лошадь.
— Это меня действительно утешает, — смеюсь я. - Если картины дерьмовые, то, по крайней мере, еда будет хорошей.
- Я бы никогда не подвел тебя с едой, — торжественно обещает Коул. - Я знаю, что это твой главный приоритет.
- Лучше мне перестать делать это своим приоритетом. Кажется, я прибавил фунтов восемь с тех пор, как переехал в ваш дом.
- Мне это нравится, — говорит Коул. - Это делает твои сиськи больше.
Я хлопаю его по плечу. - Заткнись!
Коул хватает пригоршню рассматриваемой груди и скользит рукой вниз по моему топу быстрее, чем я успеваю его отбросить.
- Я накормлю тебя чертовским сыром, — поддразнивает он меня.
Я не могу перестать смеяться.
- Пожалуйста, не надо. Я буду весить четыреста фунтов.
- Я хочу утонуть в твоей груди. Какой прекрасный способ умереть.
Мы подъезжаем к обочине, слишком рано, чтобы я мог больше волноваться.
Я с облегчением вижу, что галерея уже забита людьми, включая Соню, стоящую у двери в великолепном блестящем коктейльном платье, и Фрэнка и Генриха, прячущихся прямо за ней.
Генрих выскакивает и обнимает меня. Фрэнк делает то же самое, глядя на Коула наполовину с восхищением, наполовину с сохраняющейся нервозностью.
- Спасибо, что пришли! Я плачу, крепко обнимая их обоих.
- Джосс и Бринли тоже здесь, — говорит мне Фрэнк.
Я предполагаю, что это означает, что Джоанны нет. Ничего другого я не ожидала, но все равно жжет.
Галерея кипит от плейлиста, который я выбирал всю неделю.
Коул посоветовал мне самому выбирать музыку, хотя я не был уверен, что она понравится кому-то еще.
- Да кого это волнует, — говорит он. - Это то, что вы играли, когда рисовали пьесы, поэтому песни будут соответствовать произведению. Они уже идут вместе, независимо от того, имел ли ты в виду это или нет.
Он прав.
Heart Shaped Box – Neovaii
Когда из динамиков льется кавер-версия Heart-Shaped Box , жуткая минусовка музыкальной шкатулки идеально подходит к моей огромной картине обугленного плюшевого мишки, стеклянные глаза оплавлены, а мех местами все еще дымится.
До этого момента я не осознавала, как название картины перекликается с текстом песни:
Плотоядные орхидеи пока никого не прощают
Порезался о волосы ангела и дыхание ребенка.
Это мне больше всего мешало рисовать. Это просто чертов медведь, но меня переполняло чувство вины за то, что то, что я любила, встретило такой горький конец. Я почти не закончила, отложила картину в сторону, потом передумала, снова развернула ее и поставила обратно на мольберт. Я наклонила его, « Помню и не забываю».
Всего в эту серию входит восемь картин, каждая больше предыдущей. Я хочу, чтобы зритель почувствовал себя затмеваемым полотнами, подавленным ими. Как будто они сами уменьшились до детского размера.
Я рисовала со скоростью, которую никогда не могла себе представить, когда мне приходилось втискиваться в искусство между бесконечными рабочими сменами, уже утомленным к тому времени, когда я подняла кисть на холст.
Некоторые картины реалистичны, другие содержат элементы сюрреализма.
Одна из них называется «Две Мары» и является отсылкой к знаменитому портрету Фриды Кало.
В моем случае первая версия Мары стоит перед большим зеркалом. «Настоящая» Мара избита и в синяках, с широко раскрытыми глазами, выражающими страх. Ее отражение в зеркале выглядит на десять лет старше: блестящие волосы, одетая в прозрачное черное платье, глаза темные и свирепые, вся аура потрескивает ужасной силой волшебницы.
Картину с девушкой в ночной рубашке я назвала «Похороны», как предложил Коул.
Следующая — та же девушка, в той же ночной рубашке, сидит босиком в автобусе, ноги грязные и исцарапанные, голова устало прислонена к окну.
Все взрослые слепо смотрят в ее сторону, на их пустых лицах нет ничего, кроме мазка краски. «Занимайтесь своим делом», — гласит титульная карточка.
Видеть все мои картины вместе, правильно развешанными и освещенными, — это самое захватывающее событие, которое я когда-либо испытывала.
Я смотрю в окно своего будущего — мечты, на которую я отчаянно надеялась, но верила лишь наполовину.
Вот оно сейчас передо мной, и я до сих пор не могу в это поверить.
- Как ты себя чувствуешь? — спрашивает меня Коул.
— Пьяная, а шампанского не сделала и глотка.
На этот раз, когда мы с Коулом совершаем обход, я начинаю запоминать имена и лица людей, а они начинают запоминать меня. Мне почти комфортно беседовать с Джеком Бриском, который забыл, что когда-либо пролил напиток на мое платье, и спрашивает, не хочу ли я показать его на его коллективной выставке весной.
- Это исключительно женское шоу, — помпезно говорит Бриск.
- Поддержка женских голосов. Никто не любит женщин больше, чем я.
- Очевидно, — говорит Коул. — Вот почему ты был женат четыре раза.
- На самом деле пять, — говорит Бриск, заливаясь смехом. - Я мог бы финансировать ООН всеми своими алиментами.
Симпатичную молодую девушку на руке Бриска с обручальным кольцом, которое выглядит совершенно новым, этот разговор, кажется, не так уж забавляет. Когда она убегает, а Джек Бриск гонится за ней, Соня подходит ко мне и говорит: — Она просто злится, потому что она первая, с кем он подписывает брачный договор.