– Давно, давно нужно было устроить!
– Я, признаться…
– Ксаверий Антонович! Вы будете медиум! Ведь да? Да?
– Господа, – кокетничал Ксаверий Антонович, – я ведь, в сущности, такой же непосвященный… Хотя…
– Э-э, нет! У вас столик на воздух поднимался!
– Я, признаться…
– Уверяю тебя, Маня собственными глазами видела зеленоватый свет!..
– Какой ужас! Я не хочу!
– При свете! При свете! Иначе я не согласна! – кричала крепко сколоченная, материальная Софья Ильинична. – Иначе я не поверю!
– Позвольте… Дадим честное слово…
– Нет! Нет! В темноте! Когда Юлий Цезор выстучал нам смерть…
– Ах, я не могу! О смерти не спрашивать! – кричала невеста Боборицкого, а Боборицкий томно шептал:
– В темноте! В темноте!
Ксюшка, с открытым от изумления ртом, внесла чайник. Madame Лузина загремела чашками.
– Скорее, господа, не будем терять времени!..
И сели за чай…
…Шалью, по указанию Ксаверия Антоновича, наглухо закрыли окно. В передней потушили свет, и Ксюшке приказали сидеть на кухне и не топать пятками. Сели, и стала темь…
Ксюшка заскучала и встревожилась сразу. Какая-то чертовщина… Всюду темень. Заперлись. Сперва тишина, потом тихое, мерное постукивание. Услыхав его, Ксюшка застыла. Страшно стало. Опять тишина. Потом неясный голос…
– Господи?..
Ксюшка шевельнулась на замасленном табурете и стала прислушиваться…
Тук… Тук… Тук… Будто голос гостьи (чистая тумба, прости, господи!) забубнил:
– А, га, га, га…
Тук… Тук…
Ксюшка на табурете, как маятник, качалась от страха к любопытству… То черт с рогами мерещился за черным окном, то тянуло в переднюю…
Наконец не выдержала. Прикрыла дверь в освещенную кухню и шмыгнула в переднюю. Тыча руками, наткнулась на сундуки. Протиснулась дальше, пошарила, разглядела дверь и приникла к скважине… Но в скважине была адова тьма, из которой доносились голоса…
– Ду-ух, кто ты?
– А, бе, ве, ге, де, е, же, зе, и…
Тук!
– И! – вздохнули голоса.
– А, бе, ве, ге…
– Им!
Тук… Тук, тук…
– Им-пе-ра! О-о! Господа…
– Император На-по…
Тук… Тук…
– На-по-ле-он!!. Боже, как интересно!..
– Тише!.. Спросите! Спрашивайте!..
– Что?.. Да, спрашивайте!.. Ну, кто хочет?..
– Дух императора, – прерывисто и взволнованно спросила Леночка, – скажи, стоит ли мне переходить из Главхима в Желеском? Или нет?..
Тук… Тук… Тук…
– Ду-у… Ду-ра! – отчетливо ответил император Наполеон.
– Ги-и! – гигикнул дерзкий квартирант.
Смешок пробежал по цепи.
Софья Ильинична сердито шепнула:
– Разве можно спрашивать ерунду!
Уши Леночки горели во тьме.
– Не сердись, добрый дух! – взмолилась она. – Если не сердишься, стукни один раз!
Наполеон, повинуясь рукам Ксаверия Антоновича, ухитрившегося делать два дела – щекотать губами шею madame Лузиной и вертеть стол, взмахнул ножкой и впился ею в мозоль Павла Петровича.
– Сс-с!.. – болезненно прошипел Павел Петрович.
– Тише!.. Спрашивайте!
– У вас никого посторонних нет в квартире? – спросил осторожный Боборицкий.
– Нет! Нет! Говорите смело!
– Дух императора, скажи, сколько времени еще будут у власти большевики?
– А-а!.. Это интересно! Тише!.. Считайте!..
Та-ак, та-ак – застучал Наполеон, припадая на одну ножку.
– Те… эр… и… три… ме-ся-ца!
– А-а!..
– Слава богу! – вскричала невеста. – Я их так ненавижу!
– Тсс! Что вы?!
– Да никого нет!
– Кто их свергнет? Дух, скажи!..
Дыхание затаили… Та-ак, та-ак…
…Ксюшку распирало от любопытства…
Наконец она не вытерпела. Отшатнувшись от собственного отражения, мелькнувшего во мгле зеркала, она протиснулась между сундуками обратно в кухню. Захватила платок, шмыгнула обратно в переднюю, поколебалась немного перед ключом. Потом решилась, тихонько прикрыла дверь и, дав волю пяткам, понеслась к Маше нижней.
Маша нижняя нашлась на парадной лестнице у лифта внизу вместе с Дуськой из пятого этажа. В кармане у нижней Маши было на 100 тысяч семечек.
Ксюшка излилась.
– Заперлись они, девоньки… Записывают про императора и про большевиков… Темно в квартире, страсть!.. Жилец, барин, барыня, хахаль ейный, учительша…
– Ну!! – изумлялись нижняя и Дуська, а мозаичный пол покрывался липкой шелухой…
Дверь в квартире № 3 хлопнула, и по лестнице двинулся вниз бравый в необыкновенных штанах. Дуська, и Ксюшка, и нижняя Маша скосили глаза. Штаны до колен были как штаны, из хорошей диагонали, но от колен расширялись, расширялись и становились как колокола.
Квадратная бронзовая грудь распирала фуфайку, а на бедре тускло и мрачно глядело из кожаной штуки востроносое дуло.
Бравый, лихо закинув голову с золотыми буквами на лбу, легко перебирая ногами, отчего колокола мотались, спустился к лифту и, обжегши мимолетным взглядом всех троих, двинулся к выходу…
– Лампы потушили, чтобы я, значит, не видела… Хи-хи!.. и записывают… большевикам, говорят, крышка… Инпиратор… Хи! Хи!
С бравым что-то произошло. Лакированные ботинки вдруг стали прилипать к полу. Шаг его замедлился. Бравый вдруг остановился, пошарил в кармане, как будто что-то забыл, потом зевнул и вдруг, очевидно раздумав, вместо того, чтобы выйти в парадное, повернулся и сел на скамью, скрывшись из Ксюшкиного поля зрения за стеклянным выступом с надписью «швейцар».
Заинтересовал его, по-видимому, рыжий потрескавшийся купидон на стене. В купидона он впился и стал его изучать…
…Облегчив душу, Ксюшка затопотала обратно. Бравый уныло зевнул, глянул на браслет-часы, пожал плечами и, видимо соскучившись ждать кого-то из квартиры № 3, поднялся и, развинченно помахивая колоколами, пошел на расстоянии одного марша за Ксюшкой…
Когда Ксюшка скрылась, стараясь не хлопнуть дверью, в квартире, в темноте на площадке вспыхнула спичка у белого номерка – «24». Бравый уже не прилипал и не позевывал.
– Двадцать четыре, – сосредоточенно сказал он самому себе и, бодрый и оживленный, стрелой понесся вниз через все шесть этажей.
В дымной тьме Сократ, сменивший Наполеона, творил чудеса. Он плясал, как сумасшедший, предрекая большевикам близкую гибель. Потная Софья Ильинична, не переставая, читала азбуку. Руки онемели у всех, кроме Ксаверия Антоновича. Мутные, беловатые силуэты мелькали во мгле. Когда же нервы напряглись до предела, стол с сидящим в нем мудрым греком колыхнулся и поплыл вверх.
– Ах!.. Довольно!.. Я боюсь!.. Нет! Пусть! Милый! Дух! Выше!.. Никто не трогает ногами?/. Да нет же!.. Тсс!.. Дух! Если ты есть, возьми la на пианино! – Грек оборвался сверху и грянул всеми ножками в пол. Что-то с треском лопнуло в нем. Затем он забарахтался и, наступая на ноги взвизгивающим дамам, стал рваться к пианино… Спириты, сталкиваясь лбами, понеслись за ним…
Ксюшка вскочила как встрепанная с ситцевого одеяла в кухне. Ее писка: «Кто такой?» – очумевшие спириты не слыхали.
Какой-то новый, злобный и страшный, дух вселился в стол, выкинув покойного грека. Он страшно гремел ножками, как из пулемета, кидался из стороны в сторону и нес какую-то околесицу.
– Дра-ту-ма… бы… ы… ы.
– Миленький! Дух! – стонали спириты.
– Что ты хочешь?!
– Дверь! – наконец вырвалось у бешеного духа.
– А-а!.. Дверь! Слышите! В дверь хочет бежать!.. Пустите его!
Трык, трак, тук, – заковылял стол к двери.
– Стойте! – крикнул вдруг Боборицкий. – Вы видите, какая в нем сила! Пусть, не доходя, стукнет в дверь!
– Дух! Стукни!!
И дух превзошел ожидания. Снаружи в дверь он грянул как будто сразу тремя кулаками.
– Ай! – взвизгнули в комнате три голоса.
А дух действительно был полон силы. Он забарабанил так, что у спиритов волосы стали дыбом. Вмиг замерло дыхание, стала тишина…
Дрожащим голосом выкрикнул Павел Петрович:
– Дух! Кто ты?..
Из-за двери гробовой голос ответил:
– Чрезвычайная комиссия.
…Дух испарился из стола позорно – в одно мгновенье. Стол, припав на поврежденную ножку, стал неподвижно. Спириты окаменели. Затем madame Лузина простонала: «Бо-о-же!» – и тихо сникла в неподдельном обмороке на грудь Ксаверию Антоновичу, прошипевшему:
– О, черт бы взял идиотскую затею!
Трясущиеся руки Павла Петровича открыли дверь. Вмиг вспыхнули лампы, и дух предстал перед снежно-бледными спиритами. Он был кожаный. Весь кожаный, начиная с фуражки и кончая портфелем. Мало того, он был не один. Целая вереница подвластных духов виднелась в передней.
Мелькнула бронзовая грудь, граненый ствол, серая шинель, еще шинель…
Дух окинул глазами хаос спиритической комнаты и, зловеще ухмыльнувшись, сказал:
– Ваши документы, товарищи…
Боборицкий сидел неделю, квартирант и Ксаверий Антонович – 13 дней, а Павел Петрович – полтора месяца.
№ 13 – дом Эльпит-Рабкоммуна
Так было. Каждый вечер мышасто-серая пятиэтажная громада загоралась ста семьюдесятью окнами на асфальтированный двор с каменной девушкой у фонтана. И зеленоликая, немая, обнаженная, с кувшином на плече, все лето гляделась томно в кругло-бездонное зеркало. Зимой же снежный венец ложился на взбитые каменные волосы. На гигантском гладком полукруге у подъездов ежевечерне клокотали и содрогались машины, на кончиках оглоблей лихачей сияли фонарики-сударики. Ах, до чего был известный дом. Шикарный дом Эльпит…
Однажды, например, в десять вечера стосильная машина, грянув веселый мажорный сигнал, стала у первого парадного. Два сыщика, словно тени, выскочили из земли и метнулись в тень, а один прошмыгнул в черные ворота, а там по скользким ступеням в дворницкий подвал. Открылась дверца лакированной каретки, и, закутанный в шубу, высадился дорогой гость.
В квартире № 3 генерала от кавалерии Де-Баррейн он до трех гостил.