Мария Федоровна пришла в ужас и после некоторых раздумий сказала: ей кажется, Сталин – бесполое существо и всегда был таким, и если он до сих пор не убил Тимошу, то теперь уж не тронет. Тимоша ведь не еврейка, а в ближайшее время начнут убивать евреев, предположила Мария Федоровна, о которой мало кто знает, что она наполовину еврейка, и дай Бог, чтобы не узнали.
Мария Федоровна встречалась тут как-то с Катериной Павловной, и та ей рассказывала, что Мура живет себе припеваючи в Лондоне, архив до сих пор так и не отдала, несмотря на оказываемое давление. Бумаги, как утверждает Мура, спрятаны были в Эстонии, в какой-то лесной избушке, сгоревшей во время войны. Но это, конечно, неправда, считает Мария Федоровна. И Мура правильно делает, что не выдает архив, ведь скольких людей бы казнили, заполучи его Сталин. Я спросила, а не боится ли Мура стать жертвой покушения. Но Мария Федоровна полагает, что бояться ей нечего. Настоящей шпионкой она, скорее всего, не является, но может вполне пригодиться, ибо вхожа в высшие круги Лондона.
Когда взяли Мейерхольда, рассказывала Мария Федоровна, его жена, знаменитая актриса Зинаида Райх, выразила протест против грубого обращения чекистов, после чего ее зверски убили. Самого Мейерхольда пытали неделями, переломали все кости, он писал Молотову из тюрьмы, что ему уже шестьдесят шесть лет, как же можно так издеваться над стариком. Молотов не ответил, и Мейерхольда расстреляли. Он был прекрасный актер и самовлюбленный, пустой режиссер; никогда мы с Марией Федоровной и Алексеем не могли взять в толк, как уживаются в одном человеке дар Божий и дилетантство.
Я рассказала Марии Федоровне, что последнее письмо Сталину Алексей писал, чтобы спасти Шостаковича, но так и не кончил его – колебался, не навредит ли он композитору своим заступничеством. В том письме упоминал он и Мейерхольда, и Бабеля, собственно, их имена были последним, что он написал. Шостакович все-таки уцелел, а Мейерхольда с Бабелем расстреляли.
Заславский, который печатал в “Правде” гнусные пасквили, по-прежнему занимается своим грязным делом. Но таких негодяев не трогают – не хотят мараться.
А еще Мария Федоровна рассказала, что любезный полпред, с которым я тоже встречалась в Берлине, Николай Николаевич Крестинский, один из самых достойных людей в старой большевистской когорте, тоже расстрелян. Замечательный был человек. Он единственный, кто в первый день на процессе отрицал обвинение в антипартийной враждебной деятельности, хотя от побоев на теле живого места не было; но к вечернему заседанию его так отделали, что он все признал. Жена Крестинского, врач по профессии, и их дочь, та самая девочка в пионерском галстуке, которую мы видели в Берлине, получили большие сроки, мы о них ничего не слышали.
Мне очень хотелось поговорить еще, однако Мария Федоровна торопилась на электричку. Она ехала в Барвиху, на дачу, которую подарил ей Сталин. Ну, прощай, моя Чёртушка, – расцеловала она меня, – ты только не пропадай, звони.