Она сжала меня в железных тисках, а потом резко растворилась. Сердце остановилось. И снова бешено заколотилось с такой силой, что я слышал каждый удар в своей голове. Не заметив, как ногтями я впился в свои ладони, я почувствовал горячую жидкость на коже: проткнул до крови. И кровь заставила на долю секунды успокоиться.
Но лишь на долю секунды.
Потом все продолжилось новой волной.
Меня бросило сначала в жар, потом в холод. Я метнулся в угол, ударился головой о стену и, возможно, разбил голову. Заметил, две большие фигуры в чёрных плащах около двери, снова внутренне сжался и вцепился пальцами в шершавые стены. Взвыл, закусил губу, специально ударился головой ещё раз. Бросил затравленный взгляд на знакомые фигуры на двери, но вспомнить, кто это, я не мог, как бы сильно ни напрягал память.
Фигуры не шевелились, но почему-то с каждой секундой приближались, а мое сердце билось, билось и билось, и в груди становилось очень больно. Фигуры стали большими и нависали надо мной с огромными металлическими ножами. Они целились в меня и расплывались прямо в воздухе, оказываясь приклеенными к стенам. Сердце отдало три с половиной удара в секунду.
Кончики пальцев онемели, я резко дёрнул руками вниз и ободрал подушечки до крови, не чувствуя боли. Попытался вскарабкаться вверх по плоской стене, упал плашмя на пол и сдавленно зарычал, готовый в любой момент броситься на непрошенных, неосязаемых гостей.
Вероятно, это были тени Гаспаро и Чезаре, но в тот момент я не помнил их имён. Они были просто тенями, жаждущими моей скорой смерти.
И они растворялись.
Им на смену явились голодные дикие звери. Они скалились и рычали, обнажая окровавленные клыки. Хотели наброситься на меня, но стояли неподвижно. Пол под ногами поплыл, я зачем-то попытался встать на ноги, но не удержался и снова упал, рассматривая кирпичи в стене. Из них тоже стали появляться тонкие неосязаемые ленты. Они обволакивали меня и направлялись к зверям, проникали внутрь них и там исчезали.
Звери продолжали скалиться.
Я продолжал жаться в угол и иногда пытался встать на ноги, чтобы уйти, но снова падал. Падал и вставал, падал и вставал, падал и вставал. Ноги дрожали, подкашивались и совсем не держали. Бросало то в холод, то в жар. Сердце не замолкало ни на секунду, и грудь уже болела от ударов.
Звери продолжали рычать. Почему-то пахли сеном, а потом приобрели лиловый оттенок и стали похожими на волков с чёрными пустыми глазницами. С клыков стекала ярко-голубая кровь, окрашивая в этот яркий цвет пол моей камеры.
Кирпичи в стенах затряслись. В ушах загудело, я слышал грохот, нарастающий с каждой секундой. Стены норовили вот-вот упасть, разрушится, разлететься на миллионы маленьких осколков, но оставались на месте. Грохот стал невыносимым. Лиловые волки рычали слишком громко. Голубая кровь стала сначала слишком жидкой, а потом — слишком вязкой.
Волки стали медведями-гризли с тёмно-зеленой шерстью, а глазницы у них тоже оказались пустыми. Медведи побежали, и один из них, подпрыгнув, рухнул прямо на меня. Его веса я не почувствовал, но чудовищный запах палёной плоти прошиб яркую дыру в сознании: я вдруг понял, что что-то не так, и это не могло быть реальностью. Может быть, думал я, это сон. А может быть — сон наяву. Может быть, вся жизнь — это сон, и сейчас он подходит к концу, и я проснусь, и у меня всё будет хорошо. Ради этого не страшно было потерпеть зелёного гризли, пахнущего сожженной плотью.
Загорелся огонь. Каменные стены горели гигантским пламенем, сметая всё на своем пути, и кирпич наконец-то стал опадать, исчезая в огне. Гризли перестал так пугать, но сердце стучало-стучало-стучало, пот ручьями стекал со лба, грудную клетку сдавило, и я не мог нормально дышать.
А потом вместо стен горела вода. Бескрайнее море, над которым парили птицы. Не чайки, нет, другие птицы. Кажется, вороны. Чёрные и белые. С пустыми глазницами. Но уже не пугали даже они.
Кончики пальцев тряслись и почернели, будто гнилое дерево. Я слышал крик птиц, искусственный, неимоверно громкий, оглушающий, и лежал на спине в горящем море. Огонь и вода обволакивали моё тело, согревая и морозя одновременно. Чёрные пальцы медленно осыпались чёрными осколками. И в голове раздался чей-то пронзительный вой. То выл не я и не лиловые волки, кто-то другой, бесконечно далёкий и близкий. С надрывом, с болью, с мольбой о помощи. Выл, не замолкая ни на секунду, и я сходил с ума от этого воя. Кричал, кричал, кричал.
Никто не слышал. Никто не приходил.
Я был один. Был один всё это время. Но никогда не замечал своего одиночества, возможно, из-за криков за стеной. Ведь эти крики, были ли они фантомные или нет, создавали видимость того, что я не один.
Море горело и было холодным. Его волны ласкали изуродованное шрамами тело, и в нём хотелось раствориться, как те тени несколькими минутами ранее. Но я всё ещё был. Все ещё существовал, и мне являлись и призраки, и люди, и звери. Теперь оставалось ждать демонов и богов, надеясь, что после их визита меня избавят от страданий.
Сильнейшие из сильнейших, они явились ко мне, когда море потухло и когда чёрные деревянные пальцы осыпались до запястий и выросли вновь. Две фигуры — чёрная и белая — стояли рядом со мной, напоминая ангела и демона. Море превратилось в камень, застыло; огонь погас, оставляя после себя лишь пепел. Фигуры улыбались, смеялись, и их смех звучал в моей голове. Мне казалось, я был глухим. И в то же время слышал каждый шорох.
Их смех, словно смех сумасшедших, ударялся о стенки моего сознания ударами молота. Перед глазами начинало двоиться, и фигур уже было не две, а четыре. Белые улыбки, пустые глазницы. Серый туман. Чёрные и белые вороны.
Я лежал в исчезнувшем море, которое когда-то полыхало адским пламенем. Видел перед собой тех, кто в будущем — тогда я не знал этого — определил мою жизнь. Их имена на периферии сознания мелькали неизвестными мне образами в виде воронов. Ты думаешь, кто это был?.. Бермуда и Габриэль Грэдис. Один — в чёрном, второй — в белом. Они явились ко мне, когда я даже не догадывался об их существовании. Дьявол и Бог во плоти. Тогда они были безликими — лишь размытые образы в густом тумане.
Все звуки разом стихли, и я погряз в ошеломляющей тишине. Оба молчали и просто смотрели на меня.
Дьявол и Бог во плоти.
Я снова кричал, кричал, кричал. Не слыша собственного крика, не слыша ударов своего сердца, не слыша завывающего за окном ветра. Ничего. Абсолютно.
Хотелось бежать, сломя голову, куда глаза глядят, и в то же время не двигаться. Хотелось визжать во всю глотку и в то же время — слушать тишину. Хотелось привычной боли, но ещё хотелось чьей-то любви.
Хотелось всего и сразу. И не хотелось ничего.
Меня разрывало изнутри невидимая сила, но я не ощущал боли. Лишь чувствовал чужие прикосновения изнутри, которые цепкими пальцами хватались за органы и тянули куда-то вниз. Иногда щекотали, иногда сжимали сильнее, чем нужно, но не причиняли боли. Только сводили с ума.
Каменные стены воздвиглись снова и сужались, сужались, сужались, пока не оставили маленького закутка, на котором умещался я и сразу напротив меня — они. Потолок падал. Но не касался ни Дьявола, ни Бога. Они обратились в воронов, кричащих разными человеческими голосами, и улетали ввысь, исчезнув за облаками.
Это повторялось снова и снова. Двадцать один день каждую секунду.
Они вливали в меня високкан, и всё возвращалось опять.
А на двадцать второй день все вышло из-под контроля.
ГЛАВА 23
«ИСПОВЕДЬ: СИЛА ШЕСТИ ПУТЕЙ»
— После двадцати одного дня под действием високкана вы получили силу Шести Путей? — Мартин выглядел уставшим, говорил устало и источал усталость каждой клеточкой тела.
История Рагиро — из ряда вон. Она была больной и болезненной, обделённой любви и улыбкой, зато переполненной ненавистью и злобой. И это не было концом. Там, впереди, было ещё много всего, о чём Рагиро хотел рассказать.
Они сидели рядом друг с другом в абсолютном молчании, а небо за решёткой приобретало оранжевый оттенок. Солнце скоро взойдет над горизонтом. Последнее солнце его жизни.
— После двадцати одного дня под действием високкана я получил силу Шести Путей, — эхом повторил Рагиро. — И не смог её контролировать. Она была слишком сильной, настойчивой, необузданной. И никто — ни я, ни кто-то из Инганнморте — не были к ней готовы. Она вырывалась дикими потоками, нескончаемой сильной энергией чёрного-чёрного цвета. Была темнее любой темноты, которую ты когда-либо видел. Не слушалась, хотела жить своей собственной жизнью.
Может быть, если бы меня предупредили, что после окончания испытаний меня переполнит чужеродная сила, которую мне нужно подчинить… может быть, я бы попытался? Не делать того, что делал, или наоборот — сделать все в разы болезненнее для них?.. Не знаю.
Первыми разрушились стены моей комнаты. Кирпич посыпался сначала крохотными частицами, потом — огромными кусками, которые раскалывались при падении. Возможно, кого-то придавило камнями. Во всяком случае, я слышал чей-то протяжный вой. Следом начали осыпаться стены коридоров и соседних комнат. Медленно. Вряд ли в тот момент кто-то из Инганнаморте успел понять, что происходило. Скорее всего, они услышали грохот, но не более. Скорее всего, когда полетела ещё одна стена, они испугались, если вообще были способны на испуг, и стали искать причину проблемы.
Тёмные волокна проникли мне под кожу, в тисках держали каждый орган, сжимали стальной хваткой. Полупрозрачные ленты тянулись от меня во все стороны. Один глаз стало жечь. Сильнее, чем на четвёртом Пути, когда они вонзали иглу. Глаз горел огнём и перестал видеть, из него текла горячая вязкая кровь. Она тоже была чёрной — я заметил это, когда маленькие капли, похожие на слёзы, начали стекать на пол.
Возможно, именно в тот момент глаз стал красным. Я ощущал это физически: красный огонь стал появляться от зрачка и расползался во все стороны кругами, пока не заполонил всё глазное яблоко, а потом сконцентрировался на радужке и так там и остался.