— Это будет трудно. У тебя везде камеры и шпионы. Ты и здесь меня выследил.
— Мне плохо без тебя.
Голос Константинова звучит так потерянно, что Анечка помимо воли чувствует жалость к этому большому человеку, совсем, наверное, не привыкшему просить и унижаться. Хотя кто его знает, мелькает тут же злая мысль: когда он ездит, как они говорят, «за стенку», не ползает ли он там на коленях перед кем-то еще более важным?
— Леша, чего ты хочешь?
— Хочу… отдать тебе эту чертову скрипку. Делай с ней что хочешь, только… прости меня, вернись ко мне.
Капельки пота выступили на лбу у банкира. Он смахивает их рукавом — эта сцена явно тяжело ему дается.
— Где ты взял скрипку? Убил мистера Лэма?
— Это не понадобилось. Можно я как-нибудь потом расскажу подробности?
— Если ты хочешь ее мне отдать, почему не принес сюда?
— Если честно, я надеялся заманить тебя к себе, — признается Константинов.
— Я не хочу ехать к тебе без Тома.
— Твоего этого итальянца? Он здорово дерется. Но драться сейчас не с кем.
— Он мог бы дать тебе по морде. Твои охранники его чуть не изуродовали.
— Непонятно, зачем он полез с ними в драку. Мы на одной стороне, просто он мешал мне делать то, для чего у меня намного больше возможностей. Поедем ко мне; я клянусь, что отдам скрипку и отпущу тебя на все четыре стороны. Только позавтракаем вместе. А потом ты сама решишь, что тебе делать.
А в самом деле, чем ей это грозит? Вряд ли в «Фор Сизонс», где Константинов всегда останавливался в Нью-Йорке, ее сейчас скрутят, упакуют в чемодан и отправят в Москву. Если вдуматься, он не сделал ей ничего плохого — ну, надел на ногу спутниковый браслет на пару месяцев, но ведь не противился, когда она его сняла, — просто дал понять, что ее неверность сделала ему больно. Анечка привыкла к Константинову; еще недавно он внушал ей уверенность и, может быть, еще какое-то уютное, не слишком сильное чувство. Она смотрит на него, машинально наматывая волосы на палец, и уже знает, что согласится с ним поехать. Хотя бы потому, что он не нужен ни ей, ни Бобу в качестве врага.
— Хорошо, поехали. Позавтракаем, и мне надо будет вернуться. Том с ума сойдет, если узнает, что ты приходил. И что я с тобой поехала.
— Ну да, он, наверно, считает, что я сам сатана.
Константинова явно интересует, спит ли она с Молинари, но он не решается задавать наводящие вопросы, чтобы не спугнуть ее. А Анечка, приняв решение, уже не хочет, чтобы Молинари застал их в квартире. В спальне она скидывает халат, стаскивает ночную рубашку, быстро облачается в одно из своих шелковых платьев, на этот раз голубое в горошек, наскоро причесывается, подкрашивает глаза, подхватывает сумочку — и вот она готова к завтраку в «Фор Сизонс».
Они с Константиновым как раз входят в холл гостиницы, когда Молинари возвращается домой из кондитерской, где завтракал со Штарком.
— Никогда бы не подумал, что ты такой сладкоежка, — замечает Штарк, глядя, как Молинари заглатывает банановый пудинг.
Кондитерская на Бликер-стрит — не самый очевидный выбор для брутального самца в тяжелых ботинках. Прежде чем идти сюда, Иван вычитал в Интернете, что «Магнолию» показывали в «Сексе в большом городе».
— Я служил в морской пехоте, — отвечает Молинари. — Знаешь, как в армии хочется сладкого?
Штарк не знает: с таким зрением его, конечно, признали негодным к военной службе.
— Ты жрешь, как будто вчера демобилизовался. Или вышел из тюрьмы.
— И ты ешь, не стесняйся, здесь очень вкусно.
Штарк откусывает от своего кекса: слишком приторно, приходится поспешно вливать в себя чай.
— Нет, это только для морских пехотинцев, — качает он головой. — Ладно. Что бы ты делал дальше?
— Я бы заказал для нас и мистера Лэма столик в Blue Note. Потом позвонил бы ему и пригласил сходить с нами в четверг послушать блюз из дельты… как там эта река называется?
— Нева, Том. Нам с тобой надо съездить в Россию. Тебе понравится. И сладкие пирожные там тоже есть.
— Ты же сбежал оттуда?
— Это ненадолго. Слушай, а что ты вообще знаешь про этого Лэма?
— Почти ничего. В Интернете очень мало упоминаний. Я спрашивал у одного знакомого торговца антиквариатом, — вроде бы он коллекционирует инструменты и выдает их музыкантам на время, поиграть. В порядке благотворительности. Но другие коллекционеры про него мало знают, он держится особняком, а инструменты покупает в основном на аукционах.
— У него какое-то сатанинское имечко. Эбдон, Абаддон…
— Да уж, — смеется Молинари. — Ну и воображение у тебя. Просто имя. Не думай об этом. Остался последний шаг — уговорить этого Эбдона встретиться с Ивановым и все уладить. Тогда даже ты не сможешь отрицать, что мы отработали на все сто процентов. И наконец позволишь мне взять у клиента деньги, которые он и так давно бы заплатил.
— Уговорить, думаю, будет нетрудно, — говорит Штарк задумчиво. — Можно просто честно рассказать ему, что мы работаем на страховую компанию и что она примет риск, только если все будет чисто, в том числе будет достигнуто соглашение с Ивановым, вторым законным владельцем. Например, он получит скрипку в пожизненное пользование.
— Если наш Эбдон такой филантроп, как мне рассказывали, он должен согласиться, — кивает Молинари. — Его телефон мне обещали сегодня прислать — может, уже прислали. Но какая потрясающая история с Ивановым! Я знал, что ты везунчик, но не до такой же степени… Где, ты говоришь, вы про него вычитали — в «Тайм-ауте»? То есть о нем буквально было объявление в журнале?
— Никто раньше его не заметил, потому что классические музыканты и, ну, рокеры или блюзмены — это две разные тусовки. Мне бы ни за что не пришло в голову искать его по клубам. А главное, он и сам знал, что там его искать не станут.
— И поэтому вместо нас его нашел Дэвид Геффен, у которого — сколько, миллиарда три? Четыре? Музыканты должны платить нам с тобой, чтобы мы их потеряли, а потом взялись искать.
— Может, и должны, только никогда об этом не узнают. Слушай, здесь толкаются локтями и слишком сладко. Пойду за Софьей, погуляем по городу — погода прекрасная и не жарко. Позвони мне, как назначишь встречу Лэму?
— Ну, пойду тогда, разбужу Анечку, посмотрю, не пришло ли письмо с телефоном. И закажу столик в Blue Note, там можно через сайт.
Дома дверь в Анечкину спальню открыта, ее ночная рубашка и халат валяются на полу, шкаф открыт, ящик для белья выдвинут. Но Молинари пока не тревожится: он знает, что Анечка просто не замечает вокруг беспорядка — это для прислуги. Видимо, тоже решила выйти позавтракать.
Завтрак Константинов заказывает к себе на пятьдесят первый этаж. Это не слишком интимно: остановился он, конечно, в президентском номере, на ста сорока квадратных метрах которого вполне мог бы разместиться небольшой ресторан. Войдя, банкир сразу указывает Анечке на скрипку, лежащую в открытом футляре возле кабинетного рояля, которым оснащен в «Фор Сизонс» только этот номер.
— Давай сыграем дуэтом. Я на скрипке не умею, придется тебе. — Садится за рояль и начинает наигрывать «Незнакомцев в ночи». Анечка знает, что он неплохой пианист — не профессионал, но и не совсем любитель. В молодости играл на танцах, восхищался Йоном Лордом из Deep Purple, мог повторить каждое его соло. Сейчас даже это полезно государеву банкиру: важные люди помнят, как когда-то слушали те же песни. Анечку «Незнакомцами» уже не купить. Она берет в руки скрипку: да, тот самый инструмент, который она почти три месяца назад разглядывала в «Реставрации». Каждая трещинка запомнилась ей.
— Как все-таки ты добыл ее? — спрашивает Анечка Ли.
— Подойди поближе, и я тебе расскажу, — улыбается банкир.
— Леша, я начинаю жалеть, что пришла. Почему бы тебе самому не отдать скрипку Бобу?
— Потому что я не знаю, где он. И думаю, что тебе будет легче его отыскать.
— С чего ты это взял?
— Ну, если бы ты искала меня, например, я бы тут же нашелся.
— Ну перестань. Ты сам на себя не похож. Флиртуешь со мной… Если честно, это довольно жалко выглядит.
— Просто хочу, чтобы ты осталась позавтракать, а не сбежала прямо сейчас.
Анечка знает, что стоит ей уступить хоть в чем-то, как Константинов снова станет собой: протяни палец — откусит руку. Но ей, пожалуй, даже нравится дразнить его неприступностью: это новые ощущения.
— Я согласилась позавтракать.
— Сейчас все принесут. Здесь быстро.
То, что им привозит на тележке подобострастный официант, — это скорее ужин, чем завтрак: тут и икра, и шампанское.
— Ты собрался ужинать со мной в одиннадцатом часу утра?
— Вечером ты могла отказаться, — и разливает «Кристаль» по бокалам. — Давай выпьем за встречу.
— Твой Витек в Москве подсыпал мне в кофе какую-то гадость, от которой я перестала понимать, что со мной творится и куда меня везут.
— Прости меня. Хочешь, я встану на колени?
— Это ни к чему.
Но он все равно, поставив бокал на столик, опускается перед ней на одно колено.
— Выходи за меня замуж, — предлагает он.
Даже год назад Анечка настороженно отнеслась бы к такому предложению. Не в ее правилах было создавать семейные неурядицы, наживать врагов, хоть бы и ради такой волшебной цели — стать женой мультимиллионера. К тому же — ушел к ней, уйдет и от нее, а за деньги при разводе надо будет бороться; Анечка же привыкла от любой борьбы уклоняться. Сейчас она с беззаботным видом отпивает шампанского: в конце концов, оно было в закрытой бутылке.
— Не хочу, — отвечает она. — Ты женат бог знает сколько лет. Зачем мне чужие обноски?
— Я второй раз в жизни предлагаю женщине выйти за меня замуж. Это чего-то да стоит.
Анечка пристально всматривается в его лицо: ни одна складочка не указывает на обиду, а ведь он самолюбив, не мог просто так проглотить «обноски»! Интересно, какие еще унижения он от нее стерпит? Она чувствует, что сейчас включится в новую для себя игру, в которой ей позволено доминировать. Но это лишнее.