Его жена Виви была совсем не похожа на мужа. Она выглядела изящной и элегантной, но в интеллекте явно уступала супругу.
- Присаживайтесь, мистер Линкольн, - пригласила она. - Мы так рады, что вы приехали! Мы с Нериссой очень близкие друзья…
У нее были холодные глаза и манеры опытной светской дамы. В ее тоне было куда меньше теплоты, чем в словах.
- Виски? - предложил ван Хурен.
Я сказал: «Да, спасибо», - и получил полный стакан воды, куда плеснули столовую ложку скотча.
- Боюсь, я не видел фильмов с вашим участием, - сказал ван Хурен. Судя по его виду, он об этом не жалел.
А жена его добавила:
- Мы вообще редко ходим в кино.
- Это очень разумно, - сказал я самым нейтральным тоном и сразу поставил хозяев в тупик: они не знали, как это понимать.
На самом деле с людьми, которые пытаются меня принизить, мне разбираться как-то проще, чем с теми, которые засыпают меня комплиментами. По крайней мере, я чувствую, что первым я ничем не обязан.
Я уселся на софу, обитую золотой парчой, и отхлебнул так называемого виски.
- Нерисса вам сообщила, что она… больна? - спросил я.
Оба неторопливо уселись. Ван Хурен отодвинул небольшую подушку. Для этого ему пришлось развернуться. Он ответил через плечо:
- Да, она нам недавно писала. Говорит, у нее что-то не в порядке с лимфатическими железами.
- Она умирает, - коротко сказал я и в первый раз увидел искреннюю реакцию хозяев. Они перестали думать обо мне. Они подумали о Нериссе. Ужас и горе, отразившиеся на их лицах, были неподдельными.
Ван Хурен так и застыл с подушкой в руке.
- Вы уверены?
Я кивнул:
- Она мне сама сказала. Ей осталось не больше двух месяцев.
- О боже! - сказала Виви. Ее скорбь проглянула из-под светского лоска, точно колючка из букета орхидей.
- Просто не верится! - воскликнул ван Хурен. - Она всегда была такой живой! Такой веселой! Такой энергичной!
Я вспомнил Нериссу, какой я видел ее в последний раз. Живость ее угасла, и сама жизнь уходила из нее капля за каплей.
- Она беспокоилась насчет лошадей, - сказал я. - Тех, что достались ей от Портии.
Но им было не до лошадей. Ван Хурен покачал головой, положил наконец свою подушку и застыл, глядя в никуда. Крепко сбитый мужчина, на вид лет пятидесяти, с пробивающейся сединой на висках. Когда он сидел в профиль, было видно, что нос у него с горбинкой, но не крючковатый. Решительные, хорошо очерченные полные губы. Руки с квадратными ухоженными ногтями. Темно-серый костюм, явно не из магазина готового платья.
Дверь из холла внезапно открылась, и в комнату вошли юноша и девушка, очень похожие друг на друга. На лице молодого человека - лет двадцати на вид - застыло угрюмое выражение молодого бунтаря, которому, однако, не хватает Духа покинуть богатый отцовский дом. Девушка, лет пятнадцати, отличалась наивной прямотой ребенка, которому еще не приходило в голову всерьез бунтовать против родителей.
- Ой, извините! - сказала девушка. - Мы и не знали, что у нас гости!
Она подошла к нам. На ней были джинсы и бледно-желтая маечка. Брат ее был одет примерно так же.
- Это мой сын Джонатан и моя дочь Салли, - сказал ван Хурен.
Я встал и пожал девушке руку. Ее это, похоже, позабавило.
- Ух ты! - сказала она. - Вам кто-нибудь говорил, что вы похожи на Эдварда Линкольна?
- Да, - ответил я. - Я он и есть.
- Кто?
- Эдвард Линкольн.
- Да ну? - Девушка всмотрелась внимательнее. - Ух ты! Господи помилуй! И правда!
Потом осторожно спросила, боясь, что я ее дурачу:
- Вы что, действительно Эдвард Линкольн?
- Мистер Линкольн - знакомый миссис Кейвси, - вмешался отец.
- Тети Нериссы? Ах да! Она однажды говорила, что хорошо с вами знакома… Она такая лапочка, верно?
- Верно, - согласился я, снова опускаясь на софу.
Джонатан посмотрел на меня в упор холодным, равнодушным взглядом.
- Я на такие фильмы, как ваши, не хожу! - доложил он.
Я вежливо улыбнулся и ничего не ответил. Это была традиционная фраза людей, желающих меня уязвить. Разные недоброжелатели вкладывали в нее разные дозы агрессии. Я ее слышал чуть ли не каждую неделю. И давно убедился на собственном опыте, что самое разумное - промолчать.
- А я хожу! - сказала Салли. - Я их целую кучу пересмотрела. А вы правда сами скакали на лошади в «Шпионе в тылу», как написано в афишах?
- Угу, - кивнул я.
Салли оценивающе посмотрела на меня:
- А с недоуздком не проще было бы?
Я невольно рассмеялся:
- Нет, не проще. Я знаю, в сценарии было написано, что лошадь очень хорошо слушалась повода, но на съемках мне подсунули тугоуздую.
- Салли у нас маленькая великая лошадница, - сочла нужным сообщить ее матушка. - Она выиграла приз по классу пони в Пасхальном шоу Ранда.
- На «Роедда-Риф», - уточнила Салли.
Это название мне ничего не говорило, но явно значило что-то важное. Все выжидающе уставились на меня. В конце концов Джонатан надменно сообщил:
- Это название нашей золотой шахты.
- Что, в самом деле? А я и не знал, что у вас есть золотая шахта!
Я почти нарочно произнес это тем же тоном, каким отец и сын сообщили мне, что не видели моих фильмов. Квентин ван Хурен уловил интонацию. Он повернул голову в мою сторону, и я невольно улыбнулся - одними глазами.
- Да, - задумчиво сказал ван Хурен, продолжая смотреть мне в глаза. - Понимаю.
Уголки его губ приподнялись.
- А хотели бы вы побывать на шахте? Посмотреть, как добывают золото?
Судя по удивлению, появившемуся на лицах остального семейства, это было равносильно моему предложению устроить пресс-конференцию.
- С превеликим удовольствием! - заверил я. - Честно.
- Я улетаю в Велком в понедельник утром, - сказал он. - Велком - это город, где находится «Роедда». Я проведу там всю неделю, но, если вы прилетите со мной в понедельник утром, то сможете в тот же вечер вернуться обратно.
Я сказал, что это было бы замечательно.
К концу обеда согласие между мною и семейством ван Хурен упрочилось до такой степени, что трое из них решили в субботу поехать в Джермистон, чтобы посмотреть на лошадей Нериссы. Джонатан сказал, что у него есть дела поважнее.
- Это какие же? - поинтересовалась Салли.
Джонатан не ответил.
ГЛАВА 7
Пятница оказалась бедна на сенсации, а потому газеты пестрели описаниями происшествия с Катей. Прессу нечасто приглашают на такое зрелище заранее, и потому в большинстве газет оно оказалось на первой странице.
Одна из газет бессердечно предположила, что все это было задумано заранее для подогревания интереса публики, только спектакль зашел чересчур далеко. Правда, в следующем абзаце это предположение опровергалось, но как-то неубедительно.
Читая газету, я задавался вопросом, сколько людей поверят именно этому. Вспоминая лукавую улыбочку Кати, я спрашивал себя, не могла ли она действительно подстроить это сама. Вместе с Родериком.
Да нет, вряд ли она стала бы рисковать жизнью. Или она не сознавала, что рискует…
Я взял «Ранд дейли стар», посмотреть, что они сделали с информацией, переданной Родериком, и обнаружил, что Родерик написал статью сам. «Глазами очевидца событий, нашего корреспондента Родерика Ходжа». Статья была не слишком эмоциональная, если учесть, насколько близко к сердцу принял это сам Родерик. Но именно он, более чем кто-либо, подчеркивал то, что сразу пришло в голову Конраду: если бы Катя не взяла у меня микрофон, током ударило бы меня.
Интересно, насколько этого хотелось самому Родерику? Начать с того, что тогда событие было бы куда занимательнее…
Криво улыбаясь, я дочитал статью до конца. В последнем абзаце сообщалось, что Катя сейчас находится в больнице и состояние ее удовлетворительное.
Я отодвинул газеты. Принимая душ и бреясь, я успел сделать два вывода. Во-первых, в том, что я сделал, не было ничего из ряда вон выходящего и все это совсем не стоит такой шумихи. А во-вторых, теперь мне будет еще труднее объяснить Нериссе, почему вместо доказательств я привезу ей одни только догадки.
Потом я спустился вниз, к столику портье, и спросил, не могут ли они упаковать для меня завтрак и нанять лошадь - я хочу провести день в седле в какой-нибудь приятной местности. Мне ответили: «Пожалуйста!», взмахнули волшебной палочкой, и часам к одиннадцати я уже ехал по проселочной дороге под ярким солнцем в двадцати пяти милях к северу от Йоханнесбурга на вышедшей в отставку скаковой лошади, которая знавала лучшие дни. Владельцы лошади мягко настояли на том, чтобы отправить со мной своего старшего конюха - а то еще заблужусь. Впрочем, конюх почти не говорил по-английски, а я вовсе не знал африкаанс, так что он мне совсем не мешал. Джордж был невысок, хорошо ездил верхом и то и дело расплывался в улыбке.
Мы миновали перекресток, на котором стоял одинокий лоток, нагруженный ананасами и еше какими-то ярко-оранжевыми фруктами. Продавец тоже сиял лучезарной улыбкой.
- Naartjies, - сказал Джордж, указывая на лоток.
Я знаками показал, что не понимаю. Все-таки иногда полезно быть актером.
- Naartjies! - повторил Джордж, спрыгнул с коня и подошел с ним к лотку. Я уловил тот факт, что Джордж собирается что-то покупать, окликнул его и выудил из кармана пятирандовую бумажку. Джордж улыбнулся, быстро сторговался и вернулся с огромной авоськой этих naartjies, двумя спелыми ананасами и большей частью денег.
Мы спокойно поехали дальше, остановились в тенечке, съели по ананасу, разделили пополам холодного цыпленка, которого я привез из гостиницы, и запили все это яблочным соком без сахара из банок, которые дали с собой Джорджу. Naartjies оказались чем-то вроде огромных мясистых мандаринов с зелеными пятнами на кожице. На вкус они тоже были как мандарины, только лучше.
Джордж устроился закусывать в тридцати шагах от меня. Я махал ему, чтобы он подсаживался поближе, но он не послушался.