Марио с итальянским матросом взяли аккордеоны, а мы отыскали где-то человека с шарманкой. От жуткого шума задрожал весь дом. Перегородка между комнатой Изабеллы и соседней рухнула.
Регулировщик и одна из девиц приняли серьезное решение покинуть этот мир вдвоем. Приготовились совершить самоубийство. Мы помогли им наполнить ванну, но когда подержали их немного под водой, они передумали. Карл разозлился, стукнул их лбами и назвал бесхарактерными идиотами, которые сами не знают, чего хотят.
Совокупляющиеся пары лежали в коридоре и на лестнице. Марио поставил грязные ноги на мою работающую поясницу. Он не собирался мешать нам с Анной, но, когда он откидывался назад, сунув голову между пышных грудей Луизы, ставить их было больше некуда. Потом растянул до отказа аккордеон и сплюнул отрыгнутое пиво в цветочную вазу; желтые цветы в ней протестующе закачали головами.
Du hast Gluck bei den Frauen, bel ami,
Gar nicht elegant, gar nicht charmant…[158]
Назвать это пением было нельзя. То был дикий, восторженный рев. После каждой строки Марио переводил дыхание. Пуловер его задрался, обнажив большой волосатый живот.
Отто с девицей появились из-под кровати, где провели довольно долгое время. Потом Отто затолкал ее обратно далеко не чистой ногой. Девица приехала из Варшавы и осела в Риме со многими другими беженцами. Она неустанно рассказывала о поместье своего знатного отца.
— А теперь помолчи, Зося, — крикнул Отто. — Надоело слушать о твоих треклятых клячах и ландо. Я никогда не буду править белыми лошадьми.
Он повернулся спиной к кровати, и одна из девиц села ему на плечи, свесив голые ноги. Отто ухватил ее под коленки и запел:
Wir lagen vor Madagaskar
Und hatten die Pest au Bord…[159]
Он пел о тяжкой участи ловца сардин, который, проведя всю ночь в бурном море, вытаскивает усталыми руками сети и находит там всего одну рыбку; кормить многочисленных детей ему больше нечем.
К нам присоединились две девицы из высшего общества со своими прожигающими жизнь друзьями. Им надоели антиквариат и изящный хрусталь — захотелось видеть грязные ногти, слышать грязную брань, ощущать запах прокисшего пива. Одна из них сказала, что ее мать отравилась вместе с любовником.
— Моя мать была шлюхой. Ну и черт с ним. Не хочешь трахнуть меня? — спросила она Карла и забросила руки ему на шею. Они заняли позицию в коридоре.
Подошел шатавшийся Отто, его поддерживали две голые девицы.
— Не доверяйте дворянам, — выкрикнул он, обвиняюще указывая пальцем на одного из парней. — Они все лжецы. Притворяются коммунистами и уговаривают нас, честных трудяг, поднимать красные флаги.
Одна из светских девиц со смехом повисла у меня на шее. Отто попытался помочь ей расстегнуть молнию и разорвал донизу юбку.
— Черные трусики, короткая нижняя юбка! — выкрикнул он, схватил девицу за руку и швырнул на кровать. — Надавать бы им пинков в задницу, липовым пролетариям. — И крикнул ее другу: — Разве ты сейчас не коммунист, красавчик?
Карл запел:
Die Neger in Afrika sie rufen alle laut:
Wir wollen heim ins Reich![160]
— Ты коммунист? — угрожающе заорал Отто.
Парень кивнул. Вскинул сжатую в кулак руку и гордо выкрикнул что-то вроде «Рот фронт».
— Детская игра, — презрительно произнес Отто. Достал из бушлата пистолет и бросил парню. — Тогда выйди на улицу, найди гестаповца или полицейского вермахта и прикончи. Только ты, конечно, не осмелишься. Знаю я вас, шваль из гостиных. Знамена, офицеры-кадеты, паркетные лейтенанты, тьфу! Ни у кого из вас нет мужества древних римлян.
Аккордеоны смолкли. Все вдруг заинтересовались происходящим. Отто продолжал свое. Он был типичным матросом-подводником и ненавидел все, связанное с высшим обществом; слово «интеллектуальный» действовало на него, как красная тряпка на быка.
Ученого вида девица в очках попыталась вмешаться, Отто грозно сверкнул на нее глазами, и она опомнилась, лишь когда обнаружила, что сидит в дальнем конце коридора.
Молодой человек, которому не мешало бы постричься, вышел с пистолетом в дверь. Двое попытались удержать его.
Ко мне подошла еще одна девица.
— Сбрось свой мундир, пошли со мной, — предложила она. — Война скоро кончится.
Я погладил ее по бедру. Она легла на кровать, свесив ноги, я лег на нее.
Отто все еще рычал:
— Коммунисты! Ничего подобного! Они поднимут руки, завидев тылового полицейского со свастикой на заднице.
Вошел регулировщик с коллегой.
— Черт возьми, какое невезение! — злобно воскликнул он. — Два прокола, оба в передних колесах. Мы с Бруно следовали за двумя девицами в спортивном автомобиле. Они бросали назад гвозди. Такое можно ожидать только от хулиганья. За рулем сидел Бруно, и мы врезались в дерево. Но я знаю одну из этих девиц: ее отцу придется раскошелиться. — И осушил бутылку пива. — Я был в Киренаике, — сказал он Отто. — У меня в ноге засела пуля, поэтому я смог вернуться к работе регулировщика.
— Мне что до этого? — проворчал Отто. — Я военный моряк. Мы, моряки, несем основную тяжесть этой треклятой войны.
— Ничего не знаю об этом, — добродушно сказал грязный регулировщик и протянул ему бутылку пива. — Мои родные поколениями служили в полиции. Отца застрелил в Неаполе какой-то гнусный сутенер. Деда тоже убили. Он был сержантом-карабинером. Тело бросили в канаву.
— Это меня не волнует, — сказал Отто. — Я всегда не мог терпеть полицейских. Они во всех странах одинаковые.
— Я никому не делаю зла, — запротестовал регулировщик. — Но вот девица, которая бросала гвозди, — ей придется туго. Завтра же.
— Если она из высшего общества, — сказал, икнув, Карл, — то долой ей башку. Пожалуй, я и два моих друга пойдем, поможем разделаться с ней.
Все было залито пивом. Одну из девиц вырвало. На ней были голубые трусики. Марио всунул ей в задницу желтый цветок, но ей было так плохо, что она не заметила этого.
Потом Марио и оба полицейских стали, шатаясь, спускаться по лестнице; каждый горланил свою песню. Было пора открывать бар. На первом этаже они начали ссориться, обвиняя один другого в краже у него пива; потом добрая натура Марио взяла верх, и он расплакался. Попытался утереть глаза о полицейскую кобуру. Потом они не могли отпереть дверь бара и решили разбить замок выстрелом из полицейского пистолета. Как только замок был сломан, нашлись ключи. Тут началась новая бурная ссора: Марио требовал компенсации за замок и утверждал, что регулировщик подрывает работу его заведения. Грозился подать в суд за причиненный ущерб. Потом вдруг они вновь стали друзьями.
Я лежал с Элизабеттой под кроватью. Голова у меня раскалывалась, хотелось умереть. Отто стоял на коленях перед унитазом; стульчак охватывал его шею, словно хомут. Карл с Ритой сидели в гардеробе и спорили о высоте потолка. Карл утверждал, что он слишком низкий и не соответствует требованиям.
— Пошли, пьяные вы свиньи, — крикнул Марио. — Надевайте брюки. Пора на мессу. Остальные уже двинулись.
В церкви Святого Андрея стояла приятная прохлада. Мы все с трудом уселись на две скамьи, и наши лица приняли серьезное выражение.
Рита походила на Деву Марию. По крайней мере, на наше представление о Деве Марии.
Один за другим мы подходили к алтарю. Отто протянул Карлу свою фляжку. Идти на мессу для них было чуть ли не подвигом, и им требовалась взаимная поддержка.
Моя девица из высшего общества стояла на коленях рядом со мной.
Отто неуклюже сложил руки на груди. Я смотрел на крест — и вдруг поймал себя на том, что бормочу:
— Спасибо, Господи, за то, что помог нам вчера ночью, когда явились охотники за головами. Помоги и тем, кого они схватили.
В эту минуту на лицо Распятого упали солнечные лучи. Каким усталым Он выглядел! Кто-то взял меня за руку. Это оказался Марио, все еще в пуловере, с шейным платком. От него несло пивом.
— Пошли, Свен. Ты что, заснул?
— Пошел к черту, — проворчал я.
Хватка стала сильнее, чуть ли не жестокой. Подошел Отто. Рубанул меня ребром ладони по затылку.
— Не наглей, сопляк. Без глупостей в церкви. Не делай вид, будто лично знаком с Богом.
Они вытащили меня. Карл хотел стащить серебряный поднос, но Отто и Марио сочли, что это будет слишком.
— Если встретить на улице священника с подносом подмышкой, это дело другое. Приложить ему по затылку и рвать когти с подносом; но в церкви красть нельзя. Существуют какие-то границы.
Карл сдался, но был разочарованным и злобным — до того злобным, что сильно ударил по голове шарманщика, от чего тот уронил шарманку, и заорал на него:
— Как ты смеешь крутить свою пошлую музыку возле церкви, нечестивый макаронник?
Часа через два мы простились с Марио и девицами, решив осмотреть достопримечательности. Посетили несколько баров и таверн, где не снимали ранцев и рюкзака.
Вскоре мы остановились выпить пива и посетить бордель. Оказались также на выставке картин, но это было ошибкой. Карлу понравилась картина с изображением обнаженной женщины, но, услышав цену, он захотел избить членов комитета выставки. Те пригрозили вызвать полицию. Такие всегда грозят полицией. Если б они предложили нам по стакану пива, им бы не пришлось заменять толстое листовое стекло в четырех больших окнах.
Мы зашли в фешенебельный ресторан на виа Кавор и обнаружили, что не нравимся метрдотелю и четырем официантам. Началось с того, что гардеробщица отказалась принимать ранцы и вещмешок. Атмосфера ухудшилась, когда Отто решил сменить носки в фойе, но взрыв произошел, когда нас отказались обслуживать. Карл разозлился и обложил официантов всевозможными ругательствами, потом бросился на кухню, схватил большое блюдо равиоли