Именно по причине вони рядом с прудом не строили никакого жилья, несмотря на страшную скученность Слободки. От прежних времен сохранилось лишь несколько стоящих на отшибе домов. Они находились довольно далеко от пруда. И каждый словно представлял собой отдельное царство. Местные жители Слободки не любили эти дома, они всегда пользовались дурной славой.
Теперь же все знали, что в них поселились воры. Дома стали бандитскими притонами, и даже днем их обходили стороной. А по ночам вокруг них часто слышались пьяные крики и выстрелы. Развлекаясь во время оргий, бандиты просто так, для забавы, стреляли вверх. Страшное место обжигало людей, как огнем. И те, кто не был связан с бандитским миром, боялись Ставки и ненавидели их.
Старая чадящая лампа под потолком ярко освещала большую комнату на первом этаже одного из бандитских домов. Он был двухэтажным. Но поскольку за ним никто не смотрел, второй этаж пришел в полную негодность, и бандиты даже заколотили его. Это было обиталище Туза, знаменитого короля Слободки. Начинал Туз как карточный шулер – еще с самой юности чистил фраеров на пароходах и круизных яхтах. Затем, повысив класс, перешел работать в престижные игорные дома в центре Одессы. Туз не брезговал и тем, что в свободное от игры время подчищал бумажники и карманы клиентов игорных заведений. Так он и попался на примитивной краже.
Получил пять лет. В тюрьме вошел в авторитет среди других воров. И, выйдя на волю, вернулся на родную Слободку, где сколотил банду. Постепенно Туз отошел от карточной игры, занимаясь откровенным разбоем. Он работал жестко, и вскоре руки его были уже по локоть в крови. По разным причинам Туз жестоко расправлялся с жертвами налетов.
Но, в отличие от бывшего короля Пересыпи Сала, который принимал заказы на убийства и держал в банде настоящих убийц, Туз никогда не занимался мокрыми делами профессионально. Все его жертвы были как бы случайными, без этих убийств вполне можно было обойтись. Однако Туз не обходился. В воровском мире его побаивались и не любили. Ведь даже отпетым уголовникам, прошедшие не одну тюрьму, не нравится, когда убивают просто так.
Чадящая керосином лампа освещала деревянную обшивку стен (когда-то дом был богатым), остатки кожаного дивана возле стены, разломанный шкаф с батареей бутылок, стулья и огромный, занимающий чуть ли не полкомнаты, стол посередине.
На одной части стола были разложены рваные рыбацкие снасти, на другой – куча денег. Здесь находились крупные купюры, мелкие засаленные бумажки, грязные медяки и просто затертая мелочь. Над столом склонились Туз и его верный адъютант Бублик. Они считали деньги, раскладывая их по кучкам: крупные – отдельно, медяки – отдельно. В углу комнаты, на груде тюфяков, сидела четверо людей из банды Туза. Они пировали.
На грязных газетах была разложена снедь: жареные куры, куски мяса, лососина, пироги, балык. Стояли бутылки с самогоном. Бандиты ели громко, чавкая, рыгая и давясь. Время от времени врали что-то друг другу. В сторону Туза никто не смотрел. До занятия главаря им не было никакого дела.
Туз сердился. Мелкие монеты падали из его рук. С ворчанием он поднимал их, укладывая на место.
– Больше дать не смогли, – говорил Бублик, – сказали, неурожайный был месяц. Улов был мелкий – духи да сигареты, на таком много не заработаешь.
– Лодки проверял?
– А то! Ткнул ножом для острастки. Не соврали они, Туз. Ничего там не было.
– А в лодках, в лодках-то что?
– Соль. Соль, как и сказано было.
– Вот ты дурья башка! Как можно жить таким адиётом? Да они разгрузились, шоб ты мне был здоров, по договору с таможенниками! А тебе соль подсунули.
Очевидно, Бублик, по приказу Туза, напал на контрабандистов, но обманулся в своих ожиданиях.
– Время плохое, Туз, – Бублик с сожалением покачал головой, – контрабанду сейчас мало кто возит, а в заливе гайдамаки забирают. Они там выставили свой пост. Плохое получается дело. Надо бы оставить их до чужой торбы – нехай себе когти рвут. На них за много не доработаешь.
– Поучи жену щи варить, босота!
– Так… того… нету у меня жены.
– Тьфу, дурень! Ладно. За неделю опять до них пойдешь – вон Лопату прихватишь да с ним еще троих. Пусть Лопата прижмет их чуток, они всю мошну и вытрясут.
– А если не вытрясут, Туз, что тогда?
– Тогда лодки сожжем. Запарился я с ними церемониться!
– А никак они пожалуются Японцу?
– А пускай! Японец на Слободке не хозяин! Я тут стоял и буду стоять – и до Японца, и за Японца.
– Так он Сала, того… Убрал.
– Сала любой был готов, того… в расход. Он сам нарвался. А здесь ему не за так. Слободка моя была отроду. И нечего за него хипишить. Доскворчишься – язык отрежу.
Бублик покорно вздохнул, Туз продолжал считать деньги. Бандиты затянули какую-то блатную песню. Раздался странный скрежет. Бублик встрепенулся.
– Туз! Слышишь за звук?
– Да не скворчи зубами – юшка выступит! То камыш на ветру. Весь двор камышом зарос. Все порубить собираюсь, да руки не доходят.
Скрежет усилился. Казалось, кто-то царапает по металлу или стеклу. Неприятный звук действовал на нервы.
– Страшно-то как! – сказал Бублик.
– Пустое, – Туз пожал плечами, – привыкнешь.
– Слышь, Туз, а правду говорят, что здесь бродят злые души? Самоубивец всяких там разных, душегубов… И некрещеных, вурдалаков…
– Да помолчи ты! Ишь, чего выдумал. То камыш шебуршит. Расходился больно… к ночи.
Бублик замер, прислушиваясь. Но звук исчез. Зато отчетливо донеслось привычное и совсем не страшное завывание ветра.
– Вот видишь, говорил я за камыш… – начал было Туз, как дверь распахнулась со страшным грохотом. И все изменилось за одно мгновение.
Дальше все произошло страшно и быстро. На пороге возникли вооруженные люди в масках, плотно закрывающих лицо. Сверкали только разрезы глаз.
Застрочил пулемет. Пули прошили Туза и Бублика навылет. Пулеметная очередь разрывала тела в клочья, и с каждым патроном в воздух вылетали кровавые клочки мяса. Ни Туз, ни Бублик так и не успели осознать, что произошло. Кровь из уже остывающих тел брызнула на разложенные на столе деньги.
Бандиты только и успели, что вскочить со своих тюфяков. Пулемет передвинулся вглубь и застрочил с новой силой. Крики слились с выстрелами точно так же, как кровь и остатки еды. Меньше чем за пять минут все было кончено. Старая чадящая лампа над столом освещала жуткое, кровавое побоище.
Пулемет упаковали в чехол. Пока люди в масках возились с ним, в дверях появилась женщина с коротко стриженными волосами и в длинном кожаном пальто, в которой без труда можно было опознать Марию Никифорову. Даже не поморщившись при виде крови, она обошла стол. Уставилась в мертвое лицо Туза. За ее спиной возник человек в маске.
– Это он, Туз, – человек нерешительно, словно смущенно, кашлянул, – но я не понимаю зачем… Безвредный он был… Как он мог помешать нашим планам…
– Знаю, что не понимаешь, – Никифорова усмехнулась, – а между тем все просто. Теперь банды Молдаванки и Слободки сцепятся друг с другом, и между ними начнется война. Они перебьют друг друга и не будут мешать нашим планам захватить город. И потом – всей этой уголовной сволочи не место в новом революционном обществе! Мы должны очистить мир от таких, как они. И мы это сделаем!
– Но уголовников в Одессе 20 тысяч человек…
– Вот поэтому и нужно их стравить. Пусть убивают друг друга, пока мы зарабатываем деньги для восстания. Уголовники будут заняты своей войной и не станут мешать нам.
– Но как они пойдут друг на друга…
– Да ты совсем тупой! Смотри: Корня убил Туз. Теперь банда Корня ворвалась в логово Туза и всех покрошила из пулемета. Этого достаточно, чтобы началась война. Молдаванка и Слободка терпеть друг друга не могут. Им только нужно дать повод, чтобы они перегрызли друг другу глотки. И мы его сейчас дадим.
Никифорова что-то достала из кармана и бросила на труп Туза. Ее помощник не выдержал:
– Что это?
– Алмаз и кольцо. Алмазная – так сейчас кличут девку, которая возглавила банду Корня. А кольцо – дешевка, такое носят все девки с Молдаванки. Случайно потеряла, когда убегала. Всё, разговоров довольно. Пора уходить. Выстрелы могут привлечь внимание.
– Да тут поблизости нет никого.
– Мы строим новое революционное общество и рисковать не имеем права!
Никифорова и ее люди исчезли из дома так же внезапно, как появились. Лампа продолжала чадить. В ее свете хищно блестел крохотный алмаз и дешевое колечко с синим камешком «сердечные глазки».
Позже тюремные охранники той, ночной, смены так и не смогли вспомнить, кто впервые заговорил о кирпичах, лежащих за стенами. Они там были делом привычным – в Тюремном замке время от времени проводились строительные работы, на которые всегда находились деньги. Странным было другое: то, что кирпичи находились за оградой с внешней стороны здания.
Об этом двум своим товарищам по ночной смене рассказал охранник тюрьмы, который как раз шел на ночное дежурство.
– Опять дыры латать будут, – недовольно проворчал он в караулке, – им бы деньги списать, а нам – головная боль! Ну на кой черт сейчас тюрьму ремонтировать?
– А что ремонтировать-то будут? – машинально спросил один из охранников, просто так, чтобы поддержать разговор.
– Да черт его знает! Смотровую вышку, наверное. Со стороны дороги кирпичи наложены.
Поговорили – и забыли. Только опытный охранник не обратил внимание на одно странное обстоятельство: на вышке по-прежнему находился часовой, словно можно разбирать и ремонтировать вышку с человеком почти на крыше! Но это ему в голову не пришло. А когда в караулке он взял свое ружье и заступил на пост, странные ремонтные работы к ночи просто вылетели из его памяти.
Страшные, тяжелые времена переживала тюрьма, и охранники, и заключенные испытали на себе эту тяжесть. Безвременье, безвластие привели к полной потере контроля над тюрьмой, и вдруг оказалось, что неизвестно, какая из трех властей станет главной. Ведомственное учреждение спихивали друг на друга – то на представителей Временного правительства, то на очередной совет. Гайдамаки же и вовсе от тюрьмы открещивались, как от самого черта.