Я взглянул через стол на Мадлен, стараясь, чтобы она увидела вопрос в моих глазах. Вторжение зла? О чем это? О голосах в танке? или еще о чем— то? Но внимание Мадлен было сосредоточено на котле, из которого Элоиза разливала суп по тарелкам, и она старательно избегала моего пристального взгляда, пока отец не кончил говорить.
— Верхнее поле уже замерзло, — произнес Огюст, причмокнув губами. — Я вспахал гектар сегодня с утра, вместе с почвой наверх выворачивались кусочки льда. Уже лет десять здесь не было таких холодов.
— Наступают плохие зимы, — вступила Элоиза. — Собаки тоже знаю это.
— Собаки? — переспросил я.
— Да, они самые, месье. Когда собаки жмутся к домам и воют по ночам, это значит, что три года подряд будут суровые холода.
— Вы верите в это? Или это просто домыслы французских фермеров?
Элоиза уставилась на меня:
— При чем здесь вера? Это правда. Проверенная моим личным опытом.
Огюст добавил:
— Элоиза умеет понимать природу, мистер Мак Кук. Она может вылечить вас супом из одуванчиков или заставить крепко спать с помощью репейника и тимьяна.
— Она может вызывать, духов?
Мадлен вздохнула. Элоиза открыла рот, но ничего не сказала. Она изучала меня водянистыми старческими глазами и улыбалась.
— Я надеюсь, вы не осуждаете меня за навязчивость. Но все вокруг танка просто дышит какой— то таинственностью, и если вы можете вызвать духов…
Элоиза покачала головой.
— Только священник может вызывать, — важно произнесла она, — и только тот, который поверит вам, но наш священник уже очень стар и вряд ли решится делать такие вещи.
— Вы действительно верите, что танк был подбит?
— Это зависит от того, что вы подразумеваете под словом «подбит», мсье.
— Ну ладно, спрошу прямо: насколько я понимаю, здесь по ночам иногда слышны таинственные голоса. Это правда?
— Некоторые говорят, что правда, — ответил Огюст.
Я взглянул на него.
— А что говорят остальные?
— Остальные об этом вообще ничего не говорят.
Элоиза осторожно зачерпнула ложкой суп.
— Никто не знает об этих танках ничего определенного. Но они не были похожи на обычные американские танки. Они очень отличались от обычных, и отец Антуан, наш священник, сказал нам, что они явились от l'enfer, прямо из ада.
— Элоиза, разве об этом мы должны говорить сейчас? Мы же не хотим испортить ланч, — вмешалась Мадлен.
Но Элоиза подняла руку, останавливая ее:
— Это неважно. Молодой человек хочет знать о танке, так почему бы нам не рассказать обо всем?
— Чем они отличались? Мне он показался обычным танком из регулярных войск.
— Да, — начала объяснять Элоиза, — они были выкрашены целиком в черный цвет, хотя сейчас это трудно заметить, потому что ржавчина и непогода давно содрали краску. Их было тринадцать. Я знаю, потому что считала их, когда они показались на дороге из Ла— Вей. Тринадцать, тринадцатого июля. Большинство американских танков проезжали с открытыми люками, и солдаты бросали нам консервы, сигареты и нейлоновые чулки. Но в этих танках люки никогда не открывались, и мы ни разу не видели, кто ими управляет.
Мадлен уже покончила со своим супом и сидела, откинувшись на спинку стула. Она была очень бледна, и стало совершенно ясно, что весь этот разговор о танках ей не нравится.
— Вы говорили с другими американцами об этих танках? Они вам что— нибудь сообщили?
Огюст ответил с набитым ртом:
— Они не знали или не хотели говорить. Они просто сказали: «Особая дивизия», И все.
— Только один из них отстал, — вставила Элоиза. Тот самый, который до сих пор стоит здесь, на дороге. У него порвалась гусеница, и он остановился. Но американцы ничего не сделали, чтобы починить его и забрать с собой. Вместо этого они на следующий день вернулись и заварили башенный люк. Да, они его заварили, затем английский священник произнес над ним молитву, и танк был оставлен ржаветь.
— Вы полагаете, что военные покинули танк?
Огюст отломил большой кусок хлеба.
— Кто знает? Американцы никому не позволили там находиться. Я много раз обращался в полицию и к мэру, но все мне говорили, что танк трогать нельзя. Так он и стоит.
Мадлен сказала:
— И с тех пор, как он тут стоит, деревня постепенно вымирает.
— Всех пугают голоса?
Мадлен пожала плечами:
— Некоторые утверждают, что голоса были. Но больше всего угнетает сам танк. Это ужасное свидетельство событий, которые каждый из нас старается забыть.
— Эти машины не должны были останавливаться, продолжала Элоиза. — Они обрушили огонь на немецкие танки вдоль всей реки, а когда те начали отступать, они догоняли их и безжалостно расстреливали. Всю ночь были слышны вопли горящих людей. Утром танки ушли. Кто знает, куда и как? Но они стояли у нас один день и одну ночь, и никто на земле не заставил бы их вернуться. Я знаю, что они спасли нас, мсье, но до сих пор содрогаюсь, когда думаю о них.
— Кто слышал голоса? Эти люди знают, о чем голоса говорили?
— Немного людей теперь ходит по этой дороге ночью. Но мадам Верриер говорила, что как— то одной февральской ночью слышала шепот и смех; старый Генрихус рассказывал о стонах и криках. Я сама как— то несла молоко и яйца мимо танка, так молоко скисло, а яйца стухли. Гастон с соседней фермы, у которого был терьер, однажды проходил мимо танка. Его собака бегала вокруг танка и обнюхивала его, при этом ее всю трясло, и шерсть стояла дыбом. Затем собака облысела и через три дня умерла. Каждый человек здесь расскажет вам какую— нибудь историю о том, что будет, если вы подойдете слишком близко к танку, но сам он этого никогда не сделает.
— А это не пустые домыслы? — спросил я. — Мне кажется, что никаких реальных доказательств нет.
— Вам надо расспросить отца Антуана, — ответила Элоиза. — Если вы действительно горите желанием узнать больше, отец Антуан, возможно, расскажет вам. Английский священник, произносивший молитву над танком, жил в его доме месяц, и я знаю, что они беседовали о танке довольно часто. Отец Антуан был недоволен тем, что танк остался у дороги, но сделать он ничего не мог, разве что попытаться унести его на собственной спине.
Мадлен попросила:
— Пожалуйста, давайте поговорим о чем— нибудь другом. Воспоминания о войне действуют угнетающе.
— Хорошо, — согласился я, — Я благодарю вас за все, что вы мне рассказали. Все это обещает стать отличным рассказом в книге. А сейчас я съем этот великолепный суп.
Элоиза улыбнулась:
— У вас наверняка очень хороший аппетит, мсье. Я помню аппетиты американцев.
Она налила целую тарелку и пододвинула ее ко мне.
Мадлен и ее отец изучали меня с дружелюбными улыбками, но в глазах было ожидание, надежда, что я не стану делать что— нибудь несуразное, не пойду, скажем, к отцу Антуану разговаривать о событиях сорок четвертого года на дороге Ла— Вей.
После ланча и десерта, на который было подано отличное красное вино и фрукты, мы сидели вокруг стола и курили. Огюст рассказал мне о своем детстве в Пуан— де— Куильи. Мадлен подошла и села рядом со мной. Она все больше нравилась мне. Элоиза ушла на кухню и унесла посуду, но через пятнадцать минут вернулась и поставила на стол изящные чашки с вкуснейшим кофе, которое я когда— либо пробовал.
Наконец, когда пробило три часа, я сказал:
— Я прекрасно провел время у вас, но мне нужно возвращаться к работе. Необходимо еще многое начертить, до темноты.
— Вы очень приятый собеседник. — Огюст встал. — Не так часто к нам приезжают люди на ланч. Мне кажется, это потому, что наш дом находится слишком близко от танка и люди не любят ходить в эту сторону.
— Это плохо?
— Не очень удобно.
Пока Мадлен помогала убирать со стола посуду, а Огюст вышел открывать ворота фермы для моей машины, я стоял на кухне, надевая пальто и наблюдая за Элоизой, протиравшей тряпкой запотевшую раковину.
— Au revoir, Элоиза, — сказал я. Она не обернулась, но ответила:
— Au revoir, мсье.
Я сделал шаг к двери, но затем остановился и взглянул на нее вновь.
— Элоиза?
— Да, мсье?
— Скажите правду, что внутри танка?
Я увидел, как напряглась ее спина. Тарелки и вилки с ложками перестали греметь и позвякивать.
— Я в самом деле не знаю, мсье. Правда, — ответила она.
— Но догадываетесь.
Несколько секунд она молчала.
— Возможно, это ничто, вообще ничто. Но возможно, это что— то такое, о чем ни земля, ни небеса не знают.
— Это оставил ад?
Она опять промолчала.
Священник был очень стар, ему было не менее девяти десятков, сидел он за пыльным, обтянутым кожей столом, сгорбившись и листая книгу. Интеллигентное, доброе лицо, и, хотя говорил он мягко и спокойно, его дыхание сопровождалось громкими астматическими хрипами. На голове у него торчали белые волосы, а нос был таким костлявым, что на него можно было повесить шляпу. При разговоре он постоянно что— то теребил своими длинными пальцами.
— Английского священника звали преподобный Тейлор, сказал он и посмотрел в сторону, как будто ожидая, что этот Тейлор появится из— за угла в любой момент.
— Преподобный Тейлор? Но в Англии наверняка около пяти тысяч преподобных Тейлоров.
Отец Антуан улыбнулся:
— Возможно, и так, но я совершенно уверен, что в Англии только один преподобный Тейлор.
Была половина пятого, уже стемнело, но я столько таинственного услышал об этом ржавеющем танке, что отложил все картографические работы на день и поехал на другой конец деревни поговорить с отцом Антуаном. Он жил в огромном, приземистом, типично французском средневековом доме, с гостиной, отделанной темным полированным деревом, на стенах висели писанные маслом портреты мрачных кардиналов, священников и прочих церковных чинов. Куда бы вы ни посмотрели, ваш взгляд натыкался на скорбное застывшее лицо. Провести здесь вечер — то же самое, что провести его у памятника Полу Робинсону в Пеории, Иллинойс.
Отец Антуан говорил: