В допетровской Москве и других городах эшафот строили на Красной площади возле Лобного места, сохранившего до сих пор каменное сооружение наподобие погреба. С его крыши читали указы и вели церковную службу (962, 3). Как уже сказано, указ о возведении «эшафота с потребностями, употребя на оное наличные деньги от Главной полиции» (410, 280) полиция получала буквально накануне казни, так что плотники рубили сооружение даже ночью, при свете костров. Это тоже характерный момент публичных казней — эшафот строили обычно в ночь перед экзекуцией. Возможно, так стремились предотвратить попытки сторонников казнимого подготовиться к его освобождению (прокопать к месту экзекуции подземный ход, заложить мину и т. д.).
Эшафот, возвышавшийся на площади, представлял собой высокий деревянный помост. Эшафот Пугачева был высотой в четыре аршина (почти 3 м). Он имел ограждение в виде деревянной невысокой балюстрады. Наверх с земли шла крутая лесенка. Делалось такое высокое сооружение для того, чтобы всю процедуру казни видело как можно больше людей. Помост был вместительным — на нем ставили все необходимые для казни орудия и приспособления. Речь идет о позорном столбе с цепями, виселицах, дубовой плахе, кольях. Сверху специального столба горизонтально к земле прикреплялось тележное колесо для отрубленных частей тела. Все это ужасавшее зрителей сооружение венчал заостренный кол или спица, на которую потом водружали отрубленную голову преступника.
Но казнили и без всякого эшафота Сотни стрельцов в 1698 г. лишились голов или были повешены в самых разных, преимущественно людных местах Москвы: у полковых канцелярий взбунтовавших полков и возле тринадцати въездных ворот Белого города, причем часть трупов висела на бревнах, которые были вставлены в зубцах городских стен, а также под Новодевичьим монастырем и на его стенах (163, 68–69 и др.). В своих записках де Бруин рассказывает о казни тридцати астраханских стрельцов — участников восстания, которую он видел в ноябре 1707 г. Для их казни прямо на землю были положены в виде длинного треугольника пять брусьев, на каждый из них клали свои головы шесть человек. Палач подходил к одному за другим и ударом топора отсекал им головы (170, 2/7).
Зейдер видел, как палач (скорее всего, это был полковой профос) что-то нес под мышкой, и догадался, что это орудия его будущей казни. Действительно, палач прибывал на казнь со своим инструментом, причем постепенно сложился особый «комплект палача» — так называли в 1840 г. набор предписанных инструкцией палаческих инструментов. Палачу полагался целый фургон, на котором он, скрытый от зрителей, заранее приезжал сам и привозил свои инструменты. (Ранее же палач, как уже сказано, следовал в процессии налобное место вместе со своим «клиентом»), В утвержденный законом в 1840 г. «комплект палача» входили: три кнута с запасными концами, шесть ремней с кольцами для закрепления преступника, три комплекта штемпелей для клеймения преступника (711, 212).
В XVIII в. такой «регулярности», судя по документам, не было, хотя палач-профессионал, который служил и экзекутором при казни, и заплечным мастером в сыске, был снабжен всем необходимым. Впрочем, набор инструментов зависел от вида предстоящей казни. Кроме кнутов, плетей, батогов, розог, клейм (штемпелей) палач имел топор (или меч) для отсечения головы, пальцев, рук и ног, щипцы для вырывания ноздрей, клещи, нож для отсечения ушей, носа и языка и других операций, ремни, веревки для привязывания преступника и т. д. Особой подготовки требовало «посажение» на кол. К числу предметов для этой экзекуции относились тонкий металлический штырь или деревянная жердь. Переносная жаровня и угли требовались палачу, если экзекуция включала предказневые пытки огнем.
Палач был главной (разумеется, кроме самого казнимого) фигурой всего действа. В XVIII в. ни одно центральное или местное учреждение не обходилось без штатного «заплечного мастера». С древних времен палачами могли быть только свободные люди, об этом говорила статья 96 21-й главы Уложения 1649 г., а также боярский приговор 16 мая 1681 г., в котором уточнялось, что речь идет о свободных посадских людях. Решение бояр объясняется трудностями с добровольцами для этой работы. При отсутствии охотников власти насильно отбирали в палачи «из самых молодчих или из гулящих людей, чтобы во всяком городе без палачей не было». Олеарий пишет, что при нехватке палачей власти брали на эту работу мясников (526, 29). В армии обязанности палача выполнял профос — служащий военно-судебного ведомства. Всю же экзекуционную службу в полках возглавлял генерал-экзекутор.
В обществе к палачам относились с презрением и опаской, хотя законы утверждали, что палачи «суть слуги начальства» (626-4, 364). В России, как и в Западной Европе, общества кнутобойцев и палачей честные люди избегали, но работа эта была выгодной и денежной (526, 291). Примечательна запись в журнале Тайной канцелярии от 1738 г.: «Объявление заплечных мастеров Федора Пушникова, Леонтия Юрьева при котором привели в Тайную канцелярию города Ядрина посацкого человека Дмитрея Братанцова в назывании онаго Юрьева разбойником» (10-3, 51 об.). Палаческие обязанности являлись пожизненными и, возможно, потомственными. Среди палачей были свои знаменитости. Исследователь Сибири С.В. Максимов пишет, что распространенная в Сибири фамилия Бархатов принадлежит потомкам знаменитого московского ката. Об обер-кнутмейсгере (старшем палаче) Петра I рассказывает в своем дневнике Берхгольц. Этого человека называли «витащий» (термин непонятный, но, как пишет Берхгольц, «было бы слишком грязно рассказывать и при этом достаточно известно»). Он упал с лестницы и умер, что очень огорчило императора, которому он служил не только на эшафоте и в застенке, но и при дворе, исполняя роль шута (150-1, 166–167; 150-1 97).
Палачами могли стать только люди физически сильные и неутомимые — заплечная работа была тяжелой. Палачу нужно было иметь и крепкие нервы — под взглядами тысяч людей, на глазах у начальства он должен был сделать свое дело профессионально, т. е. быстро, сноровисто. Из некоторых источников видно, что в момент казни палач испытывал большую психологическую нагрузку. Как вспоминает современник, во время чтения приговора о казни полковника Евграфа Грузинова, Ивана Апонасьева и других их товарищей в Черкасске 27 октября 1800 г. «сделалось так тихо, как будто никого не было. Определение прочитано, весь народ в ожидании чего-то ужасного замер… (добавим от себя, что в момент казни люди снимали шапки. — Е.А.). Вдруг палач со страшною силою схватывает Апонасьева и в смертной сорочке повергает его на плаху, потом, увязавши его и трех товарищей-гвардейцев, стал, как изумленный, и несколько времени смотрит на жертвы… Ему напомнили о его обязанности, он поднял ужасный топор, лежавший у головы Апонасьева. И вмиг, по знаку белого платка, топор блеснул и у несчастного не стало головы» (375, 575). Напряжение было так велико, что палачи и перед экзекуцией, и по ходу ее (особенно если она затягивалась) пили водку, чем себя взбадривали (678, 170; 608, 79).
Профессия палача требовала специфических навыков и приемов, которым обучали его коллеги — старые заплечные мастера. Твердость руки, сила и точность ударов отрабатывались на муляжах и изображениях. А. Г. Тимофеев пишет, что палачи тренировались на берестяном макете человеческой спины. Как и ровно разглаженный холмик сырого песка, мягкая береста позволяла судить о точности удара Во время фактической отмены смертной казни в 1741–1761 гг. палачи двадцать лет никого не казнили и утратили квалификацию. Поэтому для казни В.Я. Мировича в 1764 г. в полиции тщательно отбирали одного палача из нескольких кандидатов. Накануне он «должен был одним ударом отрубить голову барану с шерстью, после нескольких удачных опытов, допущен к делу и… не заставил страдать несчастного». Французские палачи отрабатывали удары на бойнях (566, 480).
По-видимому, навыки палача не ограничивались умением владеть кнутом или топором, но требовали и некоторых познаний в анатомии, что было необходимо при пытках и во время казней. Это видно из записок Екатерины II, которая писала о том, что от искривления позвоночника ее лечил местный данцигский палач, который в этом случае выполнял роль, по-современному говоря, мануального терапевта (з313, 5). Из записок палача времен Французской революции Г. Сансона известно, что его предок Шарль, парижский палач конца XVII в., устроил в своем доме анатомический театр из тел своих казненных «пациентов» и упорно занимался в нем изучением организма человека и даже лечил людей (642-1, 120). Кроме того, палаческая обязанность предполагала известную театральность экзекуции. Палач, одетый в красную рубаху, был одним из главных действующих персонажей «театра казни» и картинно играл свою центральную роль (об этом подробнее см. в моей статье «Народ у эшафота»).
В XIX в. найти людей, готовых браться за топор, стало непросто. Все чаще вместо вольнонаемных заплечных мастеров палаческие функции стали исполнять преступники, которым за это смягчали наказание. Так, сосланный в середине XVII в. в Сибирь убийца Данилко Коростоленок был «поверстан в палачи и в бирючи» (644, 78). Из материалов 1830 г. следует, что власти предписывали назначать преступников в палачи, «не взирая уже на их несогласие» и с «обязательством пробыть в этом звании по крайней мере три года». Тогда же столичных палачей стали командировать в провинцию для совершения экзекуций (587-2, 868; 711, 201; 741, 628–629). Позже, когда начались казни народовольцев и эсеров, поиск палачей превратился для правительства в огромную проблему (см. 763, 50 и др.). По-видимому, и в армии было не легче найти палача. Из дела 1728 г. о колоднике Б. Андрееве видно, что он за пьянство, драки был четырежды бит батогами, определен в солдаты Белозерского полка, но и там за кражу рубахи его гоняли шесть раз через полк, после чего он был «написан в профосы и служа с месяц, из полку бежал», совершил шесть татеб, да показал за собой ложное «Слово и дело»