В основном ломали руки и ноги. О казни голландца Янсена сказано: «Руки и ноги ломаны колесом» (212, 44). В 1714 г. Ромодановский распорядился по делу преступника Кирилова: «Колесовать руки и ноги» (88, 258; 325-2, 103).
О казни на Красной площади 21 октября 1698 г. стрельцов Ивашки Колокольцева и Алешки Сучкова известно, что у них «руки и ноги переломаны и посажены на колеса, что на столбах». Казнь колесованием, как считает М.М. Богословский, в России впервые применили как западную новинку именно при казни стрельцов в 1698 г. (163, 120, 116). Допускаю, что действительно это могло быть новинкой с Запада: Петр во время своей заграничной поездки 1697–1698 гг. интересовался орудиями казни, но отмеченную выше экзекуцию над Янсеном в 1696 г. все же нужно считать первой зафиксированной казнью колесованием. В России восприняли германский вариант казни колесом. В Италии и Франции для ломанья костей использовали лом или специальную булаву, а вместо поленьев применяли косой «крест святого Андрея» с вырезами для удобства ломания костей. После Петра I эта казнь еще применялась в России, но, в отличие от других стран Европы, довольно редко, и к середине XVIII в. исчезла совершенно.
Приговор «Колесовать руки и ноги» чаще всего относился к процедуре «колесования живова». По-видимому, так казнили в 1697 г. сообщников Соковнина и Цыклера «Они за такие свои проклятые дела и вымыслы вяшщим мучением колесованы» (284-15, 367), что означает колесование заживо. Этот вид казни считался очень жестоким. После того как преступнику ломали руки и ноги, его клали на укрепленное на столбе колесо, где он медленно умирал. Из некоторых описаний следует, что переломанные члены преступника переплетали между спицами укрепленного на столбе колеса (815, 42). Ломая кости, палачи при этом стремились не повредить внутренних органов, чтобы не ускорить смерть и чтобы мучения затянулись. Положенные на колеса преступники жили иногда по нескольку дней, оставаясь в сознании. Желябужский писал, что колесованные в 1697 г. стрельцы «не много не сутки на тех колесах стонали и охали» (290, 265). О подобном же упоминает Корб, а также Юль в 1710 г. Датчанин писал, что преступникам «сломали руки и ноги и положили на колеса — зрелище возмутительное и ужасное! В летнее время люди, подвергающиеся этой казни лежат живые в продолжении четырех-пяти дней и болтают друг с другом. Впрочем, зимою в сильную стужу… мороз прекращает их жизни в более короткий срок» (810, 180). Берхгольц видел такую же казнь в октябре 1722 г. Он записал в дневнике, что трое преступников получили лишь по од ному удару колесом по каждой руке и ноге и затем были привязаны к колесам на высоких столбах. Один, по-видимому, умер сразу, но двое были весьма румяны и «так веселы, как будто с ними ничего не случилось, преспокойно поглядывали на всех и даже не делали кислой физиономии. Но больше всего меня удивило то, что один из них с большим трудом поднял свою раздробленную руку, висевшую между зубцами колеса (они только туловищем были привязаны к колесам), отер себе рукавом нос и опять сунул ее на прежнее место, мало того, запачкав несколько каплями крови колесо, на котором лежал лицом, он в другой раз, с таким же усилием, снова втащил ту же изувеченную руку и рукавом обтер его» (150-2, 199). Более гуманным был приговор, в котором указывалось: «После колесования, отсечь голову». Так в 1739 г. колесовали И.А. Долгорукого (385, 743).
По-видимому, как и при обычных переломах, колесованного можно было спасти. В 1718 г. положенный на колесо Ларион Докукин согласился дать показания. Его сняли с колеса, лечили, а потом допрашивали. Вскоре он либо умер, либо ему отрубили голову. Как сообщал австрийский дипломат Плейер, на следующий день после казни 17 марта 1718 г. лежавший на колесе Александр Кикин, увидев проходящего мимо Петра, просил «пощадить его и дозволить постричься в монастырь. По приказанию царя его обезглавили» (325-1, 168–169, 567, 224). Счастливцем мог считать себя приговоренный к «колесованию мертвым», ибо казнь начиналась с отсечения головы, после чего ломали уже бездыханное тело. Вообще, колесо занимало особое место в процедуре казни и служило средством дополнительного надругательства над останками преступника — отрубленную голову или отсеченные члены трупа надолго водружали на колесо для всеобщего обозрения. Эго предусматривал закон: «…и на колеса тела их потом положить» (626-4, 361, 362). Так было с телом Пугачева: его отрубленные члены выставили на колесах в разных частях Москвы, а на месте казни, как описывает современник, «один из палачей залез наверх столба и насадил голову мятежника на железный шпиль», венчавший колесо (573, 80; см. 150-4, 11).
«Посажение на кол» было одной из самых мучительных казней. Сергеевский считает, что кол вводился в задний проход и тело под собственной тяжестью насаживалось на него (678, 112). По-видимому, были разные школы сажания на кол. Искусство палача состояло в том, чтобы острие кола или прикрепленный к нему металлический стержень ввести в тело преступника без повреждения жизненно важных органов и не вызвать обильного приближающего конец кровотечения. Кол с преступником закреплялся вертикально. Известно, что при казни Степана Глебова к колу была прибита горизонтальная рейка, чтобы казнимый под силой тяжести тела не сполз к земле. Кроме того, казнимого в декабре Глебова одели в шубу, чтобы он не замерз, и тем самым продлили его мучения. Были и другие ужасающие подробности сажания на кол. Отсылаю интересующихся ими к основанным на исторических источниках произведениям Генриха Сенкевича «Пан Володыевский» и особенно к роману Иво Андрича «Мост на Дрине», где технике сажания на кол посвящено несколько леденящих душу страниц, перечитывать которые невозможно.
Нельзя сказать, что сожжение было в России особенно распространенной казнью, не то, что в Европе, где костры с еретиками горели весь XVII и XVIII в. (151, 187–192). Среди подобных экзекуций в России наиболее известна казнь 1 апреля 1681 г. в Пустозерске, когда в срубе сожгли протопопа Аввакума и трех его учеников — Лазаря, Епифания и Никифора. Смерть в срубе была мучительна, и скорее всего казнимый погибал не от огня, а от удушья. По материалам о казни в 1691 г. Квирина Кульмана известно, что для казни рубили небольшой бревенчатый домик, наполняли его смоляными бочками и соломой, потом преступника вводили внутрь сруба и запирали там. По другим данным, преступников опускали в сруб сверху, «так, что затем нельзя было их ни видеть, ни слышать» (735, 592). Есть сведения и о другой «технологии» этой казни: преступника бросали («метали») в горящий сруб (307, 37). В 1714 г. на Красной площади был сожжен изрубивший икону Фома Иванов. Казнь была сложной. Вначале сожгли руку преступника, к которой было привязано орудие преступления — «косарь», а потом сожгли и самого Фому (525, 187). Берхгольц видел такую же казнь в 1722 г. Преступника, выбившего в церкви палкой икону из рук епископа, казнили в соответствии с обычаем тальона, т. е. казнили вначале член, совершивший преступление.
Для этого приговоренного привязали цепями к столбу, у подножья которого был разложен горючий материал. Правую руку преступника, которой было совершено преступление, прикрепили проволокой к прибитой на столбе поперечине. Руку плотно обвили просмоленным холстом вместе с палкой, которой и был нанесен удар по иконе. После этого подожгли руку. Она сгорела за 7–8 минут, и когда огонь стал перебрасываться на тело преступника, был дан приказ поджечь разложенный под его ногами костер. При этом Берхгольц отмечает необыкновенное самообладание казнимого, который не издал ни одного звука во время этой страшной экзекуции (150-2, 199–200). Так было принято казнить и в других странах. Роберу-Франсуа Дамьену, покусившемуся на жизнь Людовика XV, перед четвертованием в 1757 г. устроили истязание калеными клещами, а потом поливали раны горячей смолой, воском, серой и кипящим маслом. Правую же руку, которую он поднял на короля с привязанным к ней ножом, сожгли на медленном серном огне (642-1, 236).
Сравнительно много было сожжений в царствование Анны Ивановны. После крупнейших московских пожаров 1737 г. заживо сожгли Марфу Герасимову, которую поймали на месте «с тряпицей и горелым охлопком» и уличили как поджигательницу (704-20, 499). В том же году в Петербурге сожгли двоих крестьян, обвиненных в поджогах Петербурга (587-10, 7390). Заживо сжигали вероотступников и чародеев. В 1736 г. на костер возвели «волшебника» Ярова (643, 382). В 1738 г., как уже сказано выше, В.Н. Татищев приговорил к сожжению татарина Тойгильду. На следующий год сожгли перешедшего в иудаизм капитан-поручика Возницына (461). В 1701 г. Григорий Талицкий и его последователь Иван Савин были приговорены к казни на медленном огне, которая называлась «копчение». Об этой казни в 1670 г. упоминал Рейтенфельс: «Копчение, т. е. жгут их на медленном огне» (615, 177). Талицкого и Савина в течение восьми часов обкуривали каким-то едким составом, от которого у них вылезли волосы на голове и бороде, а тело стало истаивать, как свеча Мучения оказались столь невыносимы, что Талицкий, к вящему негодованию Савина, терпевшего во имя идеи такую же нечеловеческую боль, «покаялся и снят был с копчения», а затем четвертован (325-1, 7).
Фальшивомонетчикам заливали горло металлом (обычно это было олово), который у них находили при аресте. Как и других преступников, их тела водружали (привязывали) на колесо, а к его спицам прикрепляли фальшивые монеты. Берхгольц описывает казнь 1722 г., при которой одному из преступников олово прожгло горло и вылилось на землю. На следующий после казни день любознательный иностранец его видел еще живым