(150-2, 242). М.И. Семевский дает еще одну версию казни А.В. Кикина в 1718 г. Правда, не ссылаясь на источник, он пишет, что бывший сподвижник Петра был разорван железными лапами (666, 350). Такая казнь существовала в Западной Европе в XVI–XVIII вв. Железный снаряд («кошачья лапа», или «испанское щекотало» — Spaish Tickler) был величиной с человеческую ладонь, напоминал грабельки и укреплялся на деревянной ручке. Преступника растягивали на доске с помощью веревок и затем рвали его тело этой лапой (815, 106–107).
Выше уже говорилось, что признание упорствующим преступником своей вины, отречение его от прежних взглядов власть воспринимала с удовлетворением и могла облегчить участь приговоренного либо перед казнью (назначали более легкую казнь), либо во время экзекуции. Тот, кто просил пощады, раскаивался или давал показания, мог рассчитывать на снисхождение, получить, как тогда говорили, «удар милосердия». Такому покаявшемуся преступнику облегчали мучения отсекали голову или пристреливали (399, 111; 290, 265). В некоторых случаях «удар милосердия» открывал казнь, причем тайно от зрителей преступника умерщвляли с помощью бечевки или убивали с первого же удара. Таким было упомянутое «четвертование сверху». По секретному указу Екатерины II именно так поступили с Пугачевым в 1775 г. Зрители, слышавшие приговор и думавшие, что четвертование начнется «снизу», то есть с рук и ног, были ошарашены происшедшим. Многие сочли, что палач ошибся и его накажут. Генерал-прокурор Вяземский, распоряжавшийся казнью, воспользовался тем, что в приговоре, как он рапортовал Екатерине, «сказано глухо, что четвертовать, следовательно и намерен я секретно сказать Архарову (генерал-полицмейстеру. — Е.А.), чтоб он прежде приказал отсечь голову, а потом уже остальное». Вяземский ошибается — в приговоре ясно сказано, что Пугачева «живого колесовать» (779, 145–147).
Наказанный батогами должен был, по словам Перри, после каждого удара кричать «Виноват!». Даже во время мучительной казни преступников призывали к покаянию (546, 440). После того как в 1724 г. обер-фискала Нестерова четвертовали «живова», или «снизу», к нему подошел священник и стал уговаривать признать свою вину, «то же самое, от имени императора, сделал майор Мамонов, обещая несчастному, что в таком случае ему окажут милость и немедленно отрубят голову». Нестеров же упорствовал в своем непризнании. Поэтому его не лишили жизни сразу, а грубо поволокли туда, где только что казнили сообщников бывшего обер-фискала, и, бросив лицом в лужу крови, отрубили ему голову (150-4, 11). Власть добивалась от казнимого не только раскаяния, но и дополнительных показаний. Страшные физические мучения делали самых упрямых колодников покладистыми если не в пыточной камере, то на колесе или на колу, когда мучительная смерть растягивалась на сутки. И это позволяло вытянуть из полутрупа какие-то ранее скрытые им сведения. Поэтому рядом с умирающим всегда стоял священник, а иногда и чиновник сыскного ведомства, готовый сделать запись признания или раскаяния. Священник для увещевания назначался заранее. В 1724 г. в Тайную канцелярию «призван был… протопоп Алексей Васильев, которому объявлено, что осмого дня сего ж февраля имеет быть учинена смертная казнь роспопе Игнатью Иванову, чтоб он был при том для увещания как и преж сего при таких экзекуциях бывало». При этом смертному показанию, как и исповедальному признанию, была определена высшая цена; «Ростригу Игнатья Иванова определено казнить смертью, а что он, рострига при смерти станет объявлять, тому и верить» (9–4, 10, 26 об.-27, 34).
Редчайший случай произошел с майором Глебовым, уличенным в 1718 г. в сожительстве с бывшей царицей Евдокией и в иных государственных преступлениях. На следствии Глебов держался мужественно, обвинения от себя отводил, но главное — не раскаялся в своих поступках и не просил у государя прощения. Это вызвало страшное раздражение Петра I. Глебова подвергли пыткам, похожим на те, которые применял к своим врагам Иван Грозный. Тем не менее майор так и не покаялся ни перед государем, ни перед церковью. В манифесте 6 марта 1718 г. сказано, что Глебов «с розыска не винился», и поэтому он обвинялся в «бесстрашии» и «бесприкладном (т. е. беспримерном. — Е.А.) преступлении».
К нему, приговоренному и посаженному на кол 15 марта 1718 г. на Красной площади, приставили архимандрита Спасского монастыря Феофилакта Лопатинского и иеромонаха Маркела Родышевского, чтобы они, постоянно находясь у места казни, приняли покаяние преступника. Но церковники так и не дождались раскаяния Глебова Лишь однажды умирающий «просил в ночи тайно» Маркела причастить его, но тот отказал казненному в просьбе. Утром 16 марта Глебов умер (752, 219). Позже Петр расправился с Глебовым еще и посмертно: ему объявили анафему — вечное церковное проклятие. В указе Петра об этом от 15 августа 1721 г. сказано, что Глебов «по жестокости своей и непокаянному сердцу, когда, по Его и.в. правам достойная ему, Глебову, казнь чинена, свойственнаго по христианской должности покаяния не принес и причастия Святых тайн не точию не пожелал, но и отвергся и клятве церковной, яко злолютый преступник и таковыя святыя тайны презиратель и отметник сам себя подверг» анафеме. С тех пор по всем церквям должны были возглашать: «Во веки да будет анафема!» — упоминая рядом с Гришкой Отрепьевым и Ивашкой Мазепой и Степку Глебова (734, 443).
Теперь о технике болевых и калечащих наказаний. При наказании кнутом приговоренного взваливали на спину помощника палача или привязывали к «кобыле» или столбу посредине площади. Англичанин Джон Говард, который в 1781 г. видел в России казнь кнутом мужчины и женщины, вспоминал: «Женщина была взята первой. Ее грубо обнажили по пояс, привязали веревками ее руки и ноги к столбу, специально сделанному для этой цели, у столба стоял человек, держа веревки натянутыми. Палачу помогал слуга и оба они были дюжими молодцами. Слуга сначала наметил свое место и ударил женщину пять раз по спине… Женщина получила 25 ударов, а мужчина 60. Я протеснился через гусар и считал числа, по мере того, как они отмечались мелом на доске. Оба были еле живы, в особенности мужчина, у которого, впрочем, хватило сил принять небольшое даяние с некоторыми знаками благодарности. Затем они были увезены обратно в тюрьму в небольшой телеге». А.С. Пушкин также пишет, что приговоренных вместе с Пугачевым к кнутованию привязывали к столбу (608, 80).
Описание «кобылы» известно по данным середины XVIII — начала XIX в. Г. И. Студенкин описывает ее как «толстую деревянную доску, с вырезами для головы, с боков для рук, а внизу для ног». Она «поднималась и опускалась на особом шарнире так, что наказуемый преступник находился под удобным для палача углом наклона. Палачи клали преступника на кобылу, прикрепляли его к ней сыромятными ремнями за плечи и ноги и, пропустив ремни под кобылу чрез кольцо, привязывали ими руки, так что спина после этой перевязки выгибалась» (711, 216; см. 678, 169). Поляк-конфедерат видел в Сибири нечто похожее на «кобылу» в 1769 г. Он писал, что к этому снаряду «прикрепили ослушников за руки, ноги и шею» и в таком положении начали стегать (588, 290–291).
Издатель записок пастора Зейдера в 1802 г. пояснял читателю, что в России «на месте казни стоит вкось вделанная в раму толстая доска, называемая плахою. На ней находятся три отверстия, которые, при помощи ремней крепко утверждаются голова и руки, ноги также туго привязаны. Преступника, присужденного к такому наказанию, обнажают до бедер и привязывают к доске так, чтобы все мускулы спины были совершенно натянуты» (520, 480). И хотя издатель записок Зейдера и называет «машину» плахой, думаю, что это именно «кобыла», описанная выше Студенкиным (см. 728, 236, 311, 99). До «кобылы» кнутование проходило на «козле». В приговоре 1616 г. о наказании за «непригожие слова» сказано: «Бить на козле кнутом» (500, 3). Этот приговор многократно упоминается в Уложении 1649 г. (статья 22 20-й главы; статьи 14–19 25-й главы). Как выглядело это орудие, неизвестно, и сказать точно, когда «кобыла» вытеснила «козла», мы не можем. По некоторым данным, в провинции били кнутом на перевернутых дровнях (463, 197; 194, 76).
Вместе с тем в течение XVII в. и почти всего XVIII в. использовалась и техника битья кнутом «на спине». О ней повествуют в своих записках Адам Олеарий, Г.А. Шлейссинг и другие иностранные путешественники. Преступника раздевали до пояса и клали на спину помощника палача, который держал его за руки. Ноги же связывали веревкой, которую крепко держал другой человек, чтобы преступник не мог двигаться. За осужденным в трех шагах стоял палач и бил его длинным и толстым кнутом. Невилль уточняет картину, хотя саму экзекуцию он ошибочно принимает за пытку: «Испытуемого привязывают к спине сильного мужчины, который прямо стоит на ногах, опираясь руками в подобие скамьи на высоте его головы. В этом состоянии приговоренный получает 2 или 300 ударов кнута по спине». «На спине» секли Н.Ф. Лопухину и А.Г. Бестужеву в 1743 г. (489а, 156; 660, 196–197). Уильям Кокс, наблюдавший кнутование в 1778 г., писал, что к ногам преступника привязывали гири (392, 27). Была и третья разновидность казни кнутом — «в проводку», т. е. на ходу, когда преступника, водя по оживленным торговым местам, били при движении кнутом («водя по всем улицам, учинить им жестокое наказанье, бить кнутом нещадно» — 587-13, 9707).
Разные виды битья могли сочетаться. В этом случае в приговоре отмечалось: «Бить на козле кнутом и в проводку» (197, 30, 32). Так, кажется, поступали с самозванцами в 1760-х гг.: Ивана Евдокимова в 1764 г. водили по деревням, где он ранее «возглашал» себя Петром II, и давали ему по указу «в каждом месте по 5 ударов». В 1766 г. по указу Екатерины II с самозванцем Кремневым поступили также: его приговорили к наказанию кнутом, причем в указе отмечается «воспитательно-устрашающий» характер экзекуции: «В страх другим такого отчаянного свойства людем во всех тех селах, где он о себе показанные ложные разглашения чинил, при собрании народа, который ему безрассудно повиновался и легкомысленно верил, сечь кнутом в каждом селе по нескольку ударов». В 1773 г. сибирский губернатор Чичерин предписал самозванца Г. Рябова, бежавшего из Нерчинска, и его сообщников, «начав с острога, и по всем переулкам [Тобольска] сечь кнутом и, вырезав ноздри, сослать в Нерчинск вечно в ссылку с таким притом повелением, чтобы во всяком от Тобольска городе чинить им наказание кнутом же»