(376, 133; 661, 527; 8–1, 333 об., 361; 44–16, 298; 44-2, 92).
Немало в обществе было и просто дерзкого «глумства» на тему о происхождении царей. В 1729 г. между попом Михаилом Васильевым и крестьянином Василием Носом произошел следующий, записанный потом в протоколе Тайной канцелярии разговор: «Оной-де Нос спросил ево, попа: “Ты что за человек и из кого родился?”. И он, поп, ему сказал: “Я — поп и родился из попа, понеже как отец, так и дед мой были попы, а ты из мужика родился и мужичей ты сын, и дед-де твой хам есть, и тот же Нос на те ево, поповы, слова ему, попу, говорил: “Коли ты меня называешь мужиком, что я родился из мужика, и дед мой был хам, то и Его и.в. родился из бобыля, и те ево слова слышали свидетели по именом семь человек». Спор кончился в сыске для Носа плохо: кнут, вырезание ноздрей, Сибирь, каторга (8–1, 367 об.).
Земной облик и жизнь монарха — тема, которая была безусловно запретной для разговоров и приводила тысячи людей, которые невольно или умышленно ее касались, в застенок. При знакомстве с делами политического сыска создается впечатление, что подданным было запрещено обращать внимание на возраст, пол государя или государыни. Запрет на это вполне укладывается в традиционную систему сакральных представлений о самодержце как о земном Боге. Как писал в 1736 г. Анне Ивановне один челобитчик, Петр Кисельников: «Желал бы я, грешный, видети лице ваше все-пресветлое, но не смею, Бог наш на небеси, а императорское величество на земли во веки прибывать. Аминь!» (61, 2 об.). В официальной идеологии у государя, как у Бога, нет возраста и очень слабо обозначается пол. Человеческие болезни государя, его физические недостатки, старость, частная, а тем более — интимная жизнь и вообще всякие сведения о человеческой природе земного небожителя были для подданных под строжайшим запретом, являлись табу. Рассуждать о возрасте правящего государя, об естественных пределах, которые кладет небесный Бог жизни Бога земного значило совершать государственное преступление. Непременно наказывали людей, которые рассуждали, сколько еще лет проживет государь, или касались темы неизбежной в будущем кончины самодержца. В этом видели намек на покушение. В ноябре 1718 г. одного из денщиков А.Д. Меншикова допрашивали о том, говорил ли он «недостойные слова такие, что по которых мест государь жив, а ежели умрет, то быть другим, а [кто] имянно не сказал». В 1719 г. был арестован приказчик Мартынов, который сказал: «А государю не долго жить!» (322, 82). В 1725 г. брянского архимандрита Иосифа обвиняли «в желании смерти» Петру I из-за сказанных им слов: «В животе и в смерти Бог знает какова будет и в три года премена». В 1729 г. расследовали дело посадского Петра Петрова, сказавшего про Петра II «в разговорах»: «Бог знает долго ли пожить будет, ныне времена шаткие» (8–1, 303 об., 366; 15, 1 об.). Одним из главных обвинений епископа Досифея состояло в его якобы «желательстве смерти Государевой» (752, 219).
Проблема пола государя (государыни) в XVIII в. оказалась очень острой — нужно помнить, что в послепетровскую эпоху более 70 лет на престоле сидели преимущественно женщины. Общественному сознанию того времени присуще противоречие: общество (в равной степени как мужчины, так и женщины), с одной стороны, весьма низко ставило женщину как существо нечестивое, неполноценное и недееспособное, но, с другой стороны, должно было официально поклоняться самодержице. «О государыне императрице, — писал в проекте 1730 г. о необходимости образования совета при Анне Ивановне В.Н. Татищев, — хотя мы ея мудростию, благонравием и порядочным правительством довольно уверены, однако ж как есть персона женская, к таким многим трудам неудобна; паче ж законов недостает для того на время, доколе нам Всевышний мужескую персону на престол дарует, потребно нечто для помощи Ея величеству вновь учредить» (405, 155).
Чуть позже, в 1731 г., ту же мысль, но по-своему выразил крестьянин Тимофей Корнеев, который сказал по поводу восшествия на престол Анны Ивановны: «Какая-де это радость, хорошо бы-де у нас быть какому-нибудь царишку, где-де ей, императрице столько знать, как мужской пол, ее-де бабье дело, она-де будет такая ж ябедница, как наша прикащица, все-де будет воровать бояром, а сама-де что знает?» Ему, в отличие от Татищева, урезали язык и сослали на Аргунь (8–1, 145). Известно, что Екатерина II отказалась от предложения принять официальный титул «Матери Отечества». Ее сомнения понять можно, ибо эти священные слова в разговорах ее подданных сплошь и рядом сочетаются с непристойностями.
Поддерживаемая ритуалами и запретами сакральность носительницы высшей власти, самодержицы, общие представления о ее жизни как существовании земного Бога — все это приходило в явное противоречие с ее реальным, подчас далеким от божественного, темным происхождением и порой сомнительным поведением. В 1748 г. колодник Фома Соловьев донес на своего охранника гвардейца Степанова, который рассказал ему, Соловьеву, что накануне он, стоял на часах на крыльце перед опочивальней Елизаветы Петровны и видел, как в палату вошли императрица и граф Алексей Разумовский, а потом ему, через лакея, передали приказ сойти с крыльца. Спускаясь вниз, Степанов «помыслил, что всемилостивейшая государыня с Разумовским блуд творят, я-де слышал, как в той палате доски застучали и меня-де в то время взяла дрожь, и хотел-де я, примкнувши штык, того Разумовского заколоть, а означенного лакея хотел же прикладом ударить, только-де я испужался».
На допросе Степанов не отрицал сказанного и уточнил, что он «незнаемо чего испужался и что-де самое время вздумал он, Степанов, означенного Разумовского за то, что, думал он, оной Разумовской с Ея и.в. блуд творят», но не смог этого сделать, так как «вскоре мимо ево прошел дозор и потом вскоре ж он с того караула [был] сменен». Интересны дальнейшие объяснения солдата: «А заколовши-де оного Разумовского, хотел он, Степанов, Ея и.в. донести, что он того Разумовского заколол за то, что он с Ея императорским величеством блуд творит и уповал он, Степанов, что Ея и.в. за то ему, Степанову, ничего учинить не прикажет, и ежели бы-де означенной дозор и смена ему, Степанову, не помешали, то б он того Разумовского подлинно заколоть был намерен» (8–2, 86–87 об.).
Степанов «испужался» не «незнаемо чего», а страшного для человека того времени противоречия между священностью табуизированной особы самодержицы и кощунственностью заурядного полового акта с нею кого-то из ее подданных. Намерения Степанова ясно говорят, что соитие государыни с подданным он расценил как нападение, насилие, от которого хотел защитить государыню, действуя при этом согласно нормам уставов и присяги, для чего, как он понимал, его и поставили на посту у царской опочивальни.
Сколь разрушительно подобные, размножаемые слухами (как тогда говорили, «эхом») скабрезные истории действовали на священный облик государыни в сознании людей, не приходится много говорить. Дворцовые перевороты силами гвардии и стали возможны потому, что гвардейцы, стоя на постах во дворце, видели «оборотную», закулисную сторону полубожественной, на взгляд простецов с улицы, жизни монархов (120, 26). Екатерина II, придя к власти и зная, что ее воспринимают как жену-злодейку, вела себя крайне осторожно и не только отказалась от титула «Матери Отечества», но и от венчания с Григорием Орловым. Она поняла, что ее подданным будет трудно примириться с мыслью, что по церковным законам брака самодержица должна безропотно покоряться одному из своих подданных — государевых рабов, ибо в обществе реально действовал библейский принцип «да убоится жена мужа своего». Серьезным симптомом падения авторитета власти женщины на троне стал заговор Федора Хитрово и его сообщников, хотевших убить Орловых, а императрицу насильно выдать за бывшего императора Ивана Антоновича или за одного из его братьев, сидевших тогда в Холмогорах.
Конечно, не все подданные были так чувствительны, как упомянутый преображенец Степанов. От трепетного священного восприятия личности государыни оказалась далека Соликамская «жонка» (так в делах сыска называли замужнюю женщину) Матрена Денисьева, которая говорила своему любовнику; «Вот-де мы с тобою забавляемся, то есть чиним блудодеяние (пояснение следствия. — Е.А.), так-де и Всемилостивейшая государыня с Алексеем Григорьевичем Разумовским забавляются ж». Еще резче провела эту же параллель солдатская жонка Ульяна; «Мы, грешницы, блядуем, но и Всемилостивейшая государыня с… Разумовским живет блудно». В деле Елизаветы Ивановой записано ее высказывание: «Я — блять, но такая-де Всемилостивейшая государыня живет с Разумовским блудно» (82, 77 об., 93 об., 15 об.).
Разрушение сакральности самодержавия — процесс естественный для конца средневековья, но он резко усилился с того момента, когда в конце XVI в. вымерла династия Рюриковичей и началась борьба за трон. Думается, что пришедшая к власти после Смуты династия Романовых за триста лет своего господства так и не сумела утвердиться в сознании народа как легитимная и авторитетная власть. Нужно согласиться с суждением К.В. Чистова, писавшего, что для возникновения и широкого хождения в народной среде легенд об «истинном царе», добром и справедливом, «необходимо, чтобы правящий царь был признан не “прямым”, не “истинным”, “не прирожденным”» (772, 95). Поведение царей и цариц XVIII в. как бы постоянно подтверждало «неистинность» происхождения членов династии Романовых. Петр I своим «плебейским» поведением, невиданными реформами и малопочтенными в глазах народа адюльтерами сильно разрушил святость восприятия самодержавия. Женщины, сидевшие после него на русском троне, окруженные любовниками и проходимцами, усугубили этот разрушительный процесс. Данные политического сыска XVIII в. убеждают, что для народа не существовало ни одного порядочного, доброго, мудрого, справедливого к людям монарха А уж о моральном облике почти всех государей в общественном сознании имелось устойчивое отрицательное суждение. Люди, сами далекие от праведной, высокоморальной жизни, были необыкновенно требовательны к нравственности своего повелителя или повелительницы. Только просидевший всю свою жизнь в тюрьме Иван Антонович да убитый женой-злодейкой император Петр III вызывали народные симпатии, да и то скорее всего потому, что они не успели поцарствовать и нагрешить. Впрочем, воцарившегося всего на полгода Петра III с самого начала окрестили «чертом» и «шпиеном».