(9–1, 56–57). В деле же вдовы Кобылина все было иначе. Как пишет дьячок, челобитье Марины Кобылиной — сплошная ложь: к моменту подачи жалобы в 1727 г. сын ее Григорий уже умер, да и не скиталась она «меж двор», потому что вскоре вышла замуж. Как только она получила от знавшего все эта обстоятельства Казаринова указ на владение деревней, то тотчас продала крепостных людей из нее капитану Михаилу Маслову — родному брату обер-секретаря, а землю поместья — его же двоюродному брату Максиму Прокофьеву. Всю эту сделку одобрил — «покрыл» — воевода Волоколамска Иван Козлов, который, как выяснил дьячок, приходился Масловым родным дядей! Так что рисковавший жизнью дьячок-доносчик оказался в момент раздела имущества казненного по его извету человека совсем лишним и должен был удовольствоваться только коровой и курами (277, 22–25).
Думаю, что дьячок присочинил от себя немного, примерно такой же механизм раздела отписных деревень с личным участием кабинет-секретаря А.В. Макарова, других высокопоставленных чиновников и их родственников подробно описан в подброшенном в конце 1724 г. подметном письме на имя Петра I (677, 150–158). Есть сведения о махинациях с отписными вотчинами и в делах сыска. Генерап-фискап А. Нестеров в 1718 г. писал царю, что он знает, как дьяки Поместного приказа, «преступая В.в. имянной указ, роздали собою без указу по своим пометам выморочный земли и деревни, в чем от меня обличены за что им В.в. и указ учинен и те деревни в розных уездех ис тех их роздачь взяты и отписаны по-прежнему на Вас… а ныне я, раб Ваш, усердием моим проведал и усмотрил в Поместном приказе выморочныя же деревни». На этом основании Нестеров просил «найденные» им вотчины отдать ему (9–9, 1).
Все, что получали при разделах владений государственного преступника высокопоставленные приказные вроде Маслова, Макарова и им подобных, можно считать мелочью, крохами со стола господ. А именно «набольшие господа» получали из отписанных владений самые жирные куски. Первыми челобитчиками, просившими якобы присмотренные ими «деревенишки», обычно были следователи, которые вели дело и ведали отпиской имущества в казну. П.А. Толстой, А.И. Ушаков, А.И. Румянцев получили согни крестьян и лучшие деревни опальных В.В.Долгорукого, Александра Кикина и других преступников по делу царевича Алексея. О пожаловании следователей отписным царь в начале 1719 г. подписал особый указ (633-11, 377–379). Первый биограф Толстого Виллардо не без оснований писал в своей книге, что его герой как раз и обогатился за счет конфискаций по делу царевича Алексея (186, 25). Петр I не раз, присутствуя в Тайной канцелярии и в других учреждениях, работал над списками отписного и распоряжался, кому что дать, подписывал указы по прошениям разных людей об отдаче им конфискованных в Петербурге и Москве домов, земель и вещей (752, 575-57; 633-11, 295 296). По челобитным просителей видно, что бедные челобитчики просили из имущества преступников немного, зато влиятельные люди стремились оторвать кус покрупнее. По делу царевича Алексея следователи П.А. Толстой, Г. Г. Скорняков-Писарев, А.И. Ушаков получили самые лучшие земли, приказные Тайной канцелярии получили дворы опальных чиновников. Среди пожалованных из отписного мы видим служителя дома Петра I Афанасия Татищева (он получил дом Александра Кикина и некоторые его вещи). Еще один служитель, Василий Олсуфьев, овладел с разрешения царя отписным московским двором. Заимел отписной «дворишко» даже камер-паж Екатерины Семен Маврин. Кормилииа-«мама» царской семьи Авдотья Ильина выпросила себе «дворовое приморское место» царевны Марии Алексеевны, а любимый царем корабельный мастер Филипп Пальчиков получил неплохую «деревеньку». Царь оказался великодушен даже к подавшей челобитную любовнице ссыльного В. В. Долгорукого и указал дать «бывшей метре-се Софье Ивановой дочери денег» (9–1, 17–39, 54, 68; 102а, 199). Такой раздел земель, имущества, «людишек» происходил после каждого политического дела, идет ли речь об опале Долгоруких или Волынского (304, 170).
Из политических дел следует, что конфискованные имения являются разменной монетой, призом, который хватает каждый, кто оказался в этот момент поближе к власти. В ноябре 1727 г. Петр II предписал вернул. Лопухиным отобранные у них по делу царевича Алексея в 1718 г. владения. До этого они были у П.А. Толстого, после ссылки его весной 1727 г. их взял себе секретарь и приживальщик А.Д. Меншикова Андрей Яковлев, у которого после крушения Меншикова осенью 1727 г. деревни Лопухиных также отобрали (633-69, 729). Но вряд ли Лопухины подали бы челобитье о «повороте» своих владений, если бы к власти не пришел Петр II — внук Евдокии Лопухиной, если бы Меншиков был «в силе» или земли после Яковлева прибрал бы влиятельный вельможа с устойчивым положением при дворе.
Но не все отписное переходило в чье-то частное владение. После казни или ссылки преступника его наиболее ценные вещи забирали в казну, книги и рукописи сдавали в Академию наук или Коллегию иностранных дел, иконы и церковную утварь — в Синод, золотые и серебряные вещи — в Оружейную и Мастерскую палаты, деньги — в Рентрею и на Монетный двор, менее ценное имущество распродавали, лавки и промыслы передавали в ведение Камер-коллегии (304, 170; 102а, 199; 329, 257–258; 437, 208–209). Так же решали и судьбу дворовых без земли. Из конфискованного имения Ф.И. Соймонова дворовые были взяты в солдаты и матросы, а лошади — в Конную гвардию (217, 96). При конфискации и распределении имущества Тайная канцелярия занимала не последнее место. В ее помещении складывались самые ценные и «подозрительные» вещи, конфискованные деньги также зачислялись в ее приход, и бывало, что Петр I распоряжался, что часть денег из отписных выдали на какие-то государственные потребности (9–1, 67, 72 и др.). Более того, политический сыск занимался ростовщичеством. Из конфискованных денег Тайная канцелярия выдавала ссуды частным липам под 12 % годовых (181, 202). Поэтому нужно думать, что в расследованиях политических дел как руководители, так и приказные органов сыска имели свой материальный интерес. Конфискованные товары и пожитки продавались через Главный Магистрат, а деньги присылались в Канцелярию, «понеже во оной канцелярии обстоит в деньгах крайняя нужда» (9–4, 44).
Глава 14Свобода
Эта глава о тех политических преступниках, кто избежал казни «до смерти», провел годы в «дальней деревне», в сибирской ссылке, не умер по дороге и был согласно царскому указу возвращен домой, чтобы получить то, что называлось в России свободой или волей. В основном наш материал относится к «замечательным лицам», известным людям. Мы почти ничего не знаем о том, что происходило с политическими преступниками из «подлых». Сосланные в Сибирь, они исчезали на ее просторах, и если попадали не на каторгу, а на поселение, то женились, обзаводились детьми, постепенно становились сибиряками.
Иначе обстояло с видными жертвами политических гонений, знатными государственными преступниками, которые пострадали по воле правящего государя (государыни), фаворита, оказались втянутыми в крупное политическое дело. Эти люди с нетерпением ждали смены правителя на троне, только тогда они могли рассчитывать на возвращение из «дальних деревень» или Сибири. Конечно, бывали случаи, когда властитель смягчался и миловал своего ссыльного подданного досрочно к какому-нибудь празднику или юбилею. Так было с князем В.В. Долгоруким, сосланным в 1718 г. и возвращенным на службу в 1724 г. Так случилось в 1736 г. с князем С. Г. Долгоруким, за которого хлопотал его тесть П.П. Шафиров, а также с бывшим смоленским губернатором А. А. Черкасским. После двух лет ссылки в Ярославле Елизавета освободила братьев Бирона Карла и Густава, а также его зятя Бисмарка (765, 259). Но такие случаи высочайшего прощения единичны. Большинство же политических ссыльных ждали смерти правителя, который наложил на них опалу. Для них ссылка была в этом смысле по жизнь монарха.
Вступление на престол нового государя традиционно сопровождалось амнистиями и помилованиями. Как только на престол в 1725 г. вступила Екатерина I, тотчас помиловали многих участников дела царевича Алексея, дела Монса 1724 г. и других преступников. Много людей сразу освободила из ссылок и заточения правительница Анна Леопольдовна в 1741 г., а особенно была добра к ссыльным свергшая ее в 1741 г. Елизавета Петровна. Вступивший на престол Петр III 17 января 1762 г. издал указ об освобождении политических противников императрицы Елизаветы, которым пришлось ждать этого дня двадцать лет (310, 126). По указу 5 февраля 1762 г. на свободу вышел Лесток, который даже получил компенсацию — 12 944 рубля 8 копеек и 67 червонцев (83, 135–136). Первым шагом нового императора Павла I в 1796 г. стало освобождение из заточения и ссылки политических противников своей матери, «всех, кроме повредившихся в уме» (433, 76). Однако за его короткое правление узников Тайной экспедиции стало еще больше, чем при Екатерине II, — государь был очень гневлив и подозрителен. Поэтому новый император Александр I в 1803 г. уже освобождал врагов своего отца и делал это опять же выборочно: из 700 человек было освобождено 482, а 164 человека выпускать на волю и не собирались (791, 15; 344, 23).
Из многих дел по освобождению видно, что прощения не было, как правило, не только сумасшедшим, но и совершившим уголовные преступления, наносившие особый вред государственным интересам (фальшивомонетчики), вере и нравственности (раскольники, скопцы, иные сектанты, извращенцы). Но смена правителя на троне не всегда вела к автоматическому освобождению людей, попавших в опалу по политическим мотивам. Это касалось простолюдинов, сосланных в Сибирь за неудачное выражение о том, как Бирон Анну Ивановну «штанами крестил», или что императрица Елизавета — «выблядок». Они не получали помилования потому, что, какой бы государь ни пришел к власти, ругать «непотребными словами» коронованных особ не дозволялось никогда. Не могли дождаться помилования шпионы, изменники. При амнистии 1762 г. Петр III не решился выпустить из Шлиссельбурга ни Иоасафа Батурина, ни муллу Батыршу, ни капитана Петра Владимирова, который сидел только за то, что узнал истерию похождений Ивана Зубарева в Пруссии и о его намерении освободить Ивана Антоновича из холмогорского заточения