Грузинов был казнен мучительнейшим образом — запорот кнутом до смерти (374, 260).
Дело Грузинова и уникально, и типично одновременно. Типичность его выражается в том, что неизменяемая, нереформируемая по своей сути власть самодержавия со всеми характерными для нее проявлениями деспотизма, самовластия, каприза, никогда не ограничивалась законом, и поэтому степень жестокости или гуманности самодержавной власти определяли сугубо личные свойства монарха. Екатерина II, как известно, пыталась создать гуманную модель самодержавия «с человеческим лицом», но с приходом к власти ее неуравновешенного сына раздался, выражаясь словами Гавриила Державина, «рев Норда сиповатый» и число политических преступников, ссыльных резко возросло, кнут снова коснулся тела дворянина, наказания вновь ужесточились, что видно из дела Грузинова При Александре I сыск, отражая изменения в проявлениях самодержавия, вновь «мягчеет». И такие перепады жестокости и гуманности продолжались весь XIX век, а потом перешли в век XX. Материалы, приведенные выше, позволяютс уверенностью утверждать, что политический сыск рожден политическим режимом самодержавия, это его проявление, опора, инструмент, это основа самодержавной власти в том виде, в котором она сложилась в XV–XVII вв., окончательно оформилась в XVIII в. и благополучно просуществовала до начала XX в., сохраняя в неизменности свою природу.
Аннотированная опись фонда 371 (Преображенский приказ), по-видимому, восходит к реестру дел сыскного учреждения за 1705–1724 гг. и позволяет сделать некоторые выводы о составе преступлений по делам, которые из дня в день рассматривались ведомством Ромодановского. Наиболее полными являются записи за 1722–1724 гг. Опуская имена и конкретные данные, приведу составленный мною конспект реестра за 1724 г., в котором отмечаю только дату, состав преступления и помету — вынесенный приговор: февраль, 1-го: «Ложное Государево слово» — кнут; «Ложное Государево слово в измене» — кнут; 2-го: «Ложное Государево дело» — кнут; 3-го: «Ложное Государево слово» — кнут; 4-го: «Ложное Государево слово» — кнут; «Продерзостные слова» — кнут, «Ложное Государево слово» — кнут; «Ложное Государево дело» — кнут; 6-го: «Ложный извет… в непристойных словах» — кнут; 7-го: «Ложное Государево слово и дело» — кнут. И так минимум 771 человек за три года (минимум потому, что не всегда ясно из записи, сколько человек привлечено к конкретному делу). В Таблице 7 Приложения все подобные данные сведены воедино. Из нее следует, что людей арестовывали в основном за два вида преступлений: за ложный извет («ложное Государево слово и дело») и за «непристойные слова». Из 580 подследственных 460 обвинялись в ложном доносительстве, 201 человек был привлечен за произнесение «непристойных (вариант — «предерзостных», «дерзких») слов» о Петре I. И только 2,4 % (14 человек) посадили за прочие преступления («О взятках», «О краже интереса», побег, выдача фальшивых документов и т. д.).
Таблица 1 Приложения фиксирует приговоры, вынесенные в Тайной канцелярии по конфетным преступлениям в 1732–1733 гг. Из общего списка преступлений заметно выделяются четыре: «Непристойные слова», «Ложное Слово и дело», «Недонесение» и «Небытие у присяги». По этим обвинениям приговорено 326 из 395 человек, или 82,5 %. Однако внесем некоторые коррективы. Дело в том, что в 1732–1733 гг. после вызвавшего смуту воцарения Анны Ивановны велось много дел священников и причетников, которые игнорировали процедуру приведения подданных к присяге, за что и поплатились в основном батогами. В другие годы такие преступления достаточно редки. Поэтому значительная группа приговоров церковникам (подробнее см. Табл. 2 Приложения) искажает общее соотношение видов преступлений. Если мы исключим из подсчетов эти 116 приговоров, то увидим, что из 279 оставшихся преступников на долю «Непристойных слов» приходится 66 (или 23,7 %), на долю «Ложного Слова и дела» 88 (или 31,5 %) и, наконец, на долю «Недонесения» — 56 (или 20 %). По этим группам преступлений и следовали весьма жестокие наказания. Из 210 человек, обвиненных в этих преступлениях, к кнуту и ссылке в Сибирь приговорено 47 человек, или 22,4 %, к смертной казни — 11 человек, или 5,2 %. Больший процент смертных приговоров приходится только на самозванцев и раскольников. Внутри «фаворитной группы» государственных преступлений более жестоко наказывали говоривших «непристойные слова» (7 преступников наказаны смертной казнью и 22 преступника биты кнутом и сосланы, что из общего числа сказавших нечто «непристойное» (66 человек) составляет 44 %, тогда как ложные доносчики наказаны более гуманно (четырех казнили смертью, а 13 сослали в Сибирь с наказанием кнутом). Так было наказано всего лишь 19,3 % от общего числа преступников из этой группы (88 человек). Можно сказать, что «по-доброму» обошлись в Тайной канцелярии с теми ложными доносчиками, которые не сумели «довести» свой извет. Из их общего числа (56 человек) к смерти не был приговорен никто, а в Сибирь с предварительным наказанием кнутом отправилось 12 человек, или 21,4 %.
Сопоставляя эти данные с приведенными выше материалами за 1722–1724 гг., отметим, что в числе преступников 1732–1733 гг. стало довольно много (пятая часть) «неизветчиков», тогда как в реестре 1722–1724 гг. их почти нет. Думаю, что увеличение числа данных преступлений непосредственно связано с появлением законов о преследовании людей, которые не доносят о государственных преступниках. Как и в 1732–1733 гг., в 1722–1724 гг. «ложный извет» наказывается более сурово, чем «непристойное слово»: смертная казнь — 19 человек, или 4, 1 % от общего числа приговоренных (460 человек), 354 человека — кнут (или 77 %). В группе «Непристойные слова» — более мягкие наказания: смертная казнь — только у 2,8 % (3 человека из 106), кнут— 50 % (53 человека из 106), зато плети, батоги получили 27,4 % (29 человек), а в группе «Ложный извет» это сравнительно легкое наказание составляет всего 4,6 % (21 из 460 человек).
Таблицы 3–4 Приложения показывают, что выделяются три особо «криминальные» группы населения: крестьяне, солдаты и церковники. Из общего числа приговоренных преступников (395) надолго крестьян приходится 94 (23,8 %), надолго солдат 50, т. е. 12, 6 % от всех наказанных поэтам «статьям». Церковников-преступников было 148 человек (или 37,5 %), в основном обвиненных в «небытие у присяги» (100 человек) (см. Табл. 2). Без всех учтенных в Таблице 116 человек, которые не присягнули Анне Ивановне, преступников-крестьян и солдат было бы в процентном отношении значительно больше — 58,3 % (144 из 247 человек). Крестьяне и солдаты более всего совершили преступлений по статьям «Непристойные слова», «Ложное Слово и дело» и «Недонесение». Из 210 человек, обвиненных в этих преступлениях, надолго крестьян приходится 63 человека, на долю солдат — 46 человек, всего их 109 человек, или почти половина от всех преступников, обвиненных по этим тяжким «статьям». Данные о такой высокой «политической криминальности» крестьян и солдат кажутся мне достаточно репрезентативными, и они подтверждаются другими данными. Дело в том, что сохранились ведомости Тайной канцелярии о преступниках, наказанных в 1725–1740 гг. с указанием их социальной принадлежности (хотя и без указания конкретной «статьи» преступлений) (см. Табл. 4 Приложения). Из 818 наказанных преступников (а это в основном сосланные в Сибирь, без учета казненных, а также выпущенных на свободу) на долю крестьян приходится 265 человек, на долю солдат — 76 человек, итого 341 человек, или почта треть от всех сосланных преступников.
Причины особой «политической криминальности» этих групп разные. Число крестьян было во много раз больше, чем других категорий населения, а среди них больше всего было крепостных — из общего числа крестьян-преступников (267 человек) на их долю приходится 136 человек, или 50,9 %, что в целом соответствует пропорции крепостных к общему числу крестьянского населения России в XVIII в. Иначе говоря, число преступников-крестьян отражает их численность в общей массе населения. Иначе обстояло дело с солдатами при средней численности армии в рассматриваемое время не более 200 тысяч штыков. Во-первых, их, как служилых, преследовали и наказывали строже, чем крестьянина. Не исключено, что и доносительство на сослуживцев в казарме было развито сильнее. Из Таблицы 2 с ясностью следует, что «ложных доносчиков» среди солдат в абсолютном исчислении было больше, чем среди других категорий населения (28 человек), а в относительном исчислении они составляли больше половины от всех 50 солдат-преступников. Следовательно, среди служивых «неложных» доносчиков было еще больше. Не менее важно и другое наблюдение. Таблицы 2 и 4 показывают, что при подавляющей, доходящей до 92 % численности крестьян от всего населения страны в XVIII в. политических преступников-крестьян было относительно мало: поданным 1732–1733 гг. — 23, 8 % (Табл. 2) и по данным 1725–1741 гг. — 31, 3 % (Табл. 4). Основную массу политических преступников составляли как раз не крестьяне, в первую очередь — солдаты, затем церковники, посадские, подьячие, дворяне. Все вместе они составляют по данным 1732–1733 гг. 72,2 % (307 из 395 человек), а поданным 1725–1740 гг. 70 % (586 из 818 человек). Особую роль играли церковники. По данным 1732–1733 гг. они, благодаря неприсяге, вообще идут на первом месте (37,5 %) среди категорий населения, представители которых состояли в преступниках (Табл. 2), но если учитывать только преступления по «фаворитной» группе («Непристойные слова», «Ложное Слово и дело», «Недонесение»), то они устойчиво располагаются после крестьян и солдат — 34 человека (Табл. 2). Также они занимают третью строчку и поданным 1725–1740 гг. (Табл. 4). По-видимому, это связано с тяжестью их преступлений — ведь раньше, по данным 1732–1733 гг., большинство церковников (100 из 148 человек) получили за «небытие у присяги» легкое наказание в виде порки плетью (Табл. 3).