Е.А.) по должности судебный вопрос и розыск чинит где, каким образом, как и от кого такое учинено преступление» (652-4, 411). Екатерина II провела впечатляющую судебную реформу. И тем не менее по-прежнему при отсутствии питающих всякое правосудие традиций состязательности независимый суд надолго оставался мечтой в России.
Как известно, между политической формой правления и формой правосудия всегда существует прямая и непосредственная связь. Власть самодержца не допускала мысли о появлении независимого суда, основой которого мог выступать только закон. «Краткое изображение процессов или судебных тяжеб» являлось составной частью Артикула воинского и было важнейшим для русского судопроизводства в течение полутора столетий. Артикул воинский — этот военно-судебный закон Петра I — и после его смерти широко использовался в гражданских судах. Он придал и восстановленному в 1723 г. состязательному суду (и, естественно, политическому сыску) сильный оттенок военно-полевого судебного действа. Это также мало способствовало становлению гражданского общества и его законов. Впрочем, справедливости ради отметим, что развитие законодательства о суде и сыске в XVII — начале XVIII в. противоречиво, эклектично. Некоторые элементы состязательности не только сохранились, но и оказались включенными в процедуру сыска, что сближало сыск с судом (626-4, 405). Об этом будет сказано ниже.
Тем не менее последующее законодательство оставило нормы Петра I об исключительности розыска в системе правосудия почти в неизменном виде. В проекте Уложения 1754 г. говорится, что судья производит розыском все дела, которые покажутся ему «подозрительными», и что розыск распространяется на «важные преступления», среди которых были и преступления об оскорблении чести Величества (596. 1–2). Как бы то ни было, общая эволюция процессуального законодательства в сторону усиления сыскного начала и те перемены в судопроизводстве, которые произошли в эпоху Петра I, — все это имело огромное значение для политического сыска, который использовал в своей деятельности нормы общегражданских и военных законодательных актов. Рассмотрим весь процесс политического сыска начиная со стадии, называемой «роспрос».
Уже на первой стадии сыскного процесса начинаются различия с нормами права состязательного суда. Изветчика по политическому делу, в отличие от челобитчика в общеуголовном или гражданском процессе, сразу же арестовывали и сажали в тюрьму. Так же поступали с ответчиком и указанными изветчиком свидетелями. Идя с доносом в ближайшую канцелярию или крича «Слово и дело» на площади, доносчик порой не подозревал, что его ожидает. Для начала несколько месяцев он проводил в тюрьме, подчас в компании с отпетыми преступниками. В случае возражений, упрямства, «запирательства» ответчика (и это бывало часто) изветчику предстояло подтвердить извет собственной кровью на пытке и, возможно, после этого стать калекой. Более того, если вся затея с доносом проваливалась, то изветчика, автоматически ставшего по закону ложным доносчиком, ожидали палач, эшафот, галерное весло или сибирский рудник.
Доносчик не мог быть спокоен, даже когда ему удалось благополучно доказать извет. За затяжку доноса ему могли, как сказано выше, урезать денежную премию или вообще лишить награды. В некоторых случаях вместо обещанной в указах благодарности на прощание его «угощали» и плетьми. Так, в 1736 г. выпороли двух изветчиков — дьякона и пономаря из Свияжского уезда, донесших на своего попа Тимофея Никитина. Суть доноса была в том, что в день тезоименитства императрицы Анны поп «за пьянством всеношного бдения, и литургии, и молебна не отправлял». Извет был доказан, поп уличен, сознался, получил порцию плетей и был сослан на полгода в монастырь, «в тяжкие труды». Однако плети получили и доносчики — «зато, что они того попа после того торжества на другой и на третий день к отправлению оного священослужения не принуждали, и о том его неслужении вскоре нигде на него не донесли, и чтоб впредь, видя такое неисправление, не молчали» (44–10, 153).
В сыскном процессе попросту отсутствовали процедурные проблемы с передачей в суд челобитной, извещением ответчика, вызовом свидетелей. Словом, в сыске не было всего того, что так тщательно регламентировалось в процессуальном праве состязательного суда. Все участники дела сидели в колодничьих палатах сыскного ведомства, и чтобы они предстали перед следствием, нужно было только кликнуть дежурного офицера охраны, чтобы тот привел колодников из темницы. При этом, естественно, существовали свои бюрократические правила, которыми руководствовался политический сыск и которые заменяли процессуальные нормы обычного суда.
Так, как уже сказано выше, доношение, поступившее в сыскное ведомство из другого учреждения, приобщалось к делу, его краткое содержание записывалось в книгу входящих дел старшим из присутствующих секретарей или канцеляристов. На доношении делалась помета: «Подано (дата, — Е.А.), написано в книгу, принять и роспросить» (48, 1). Последнее слово относилось к тем людям, которые уже сидели в тюрьме. Так начинался розыск. Этот важный в данной книге термин имеет два основных значения. В одном случае «розыском» назывался весь следственный процесс в сыскном ведомстве: с первого допроса и до вынесения приговора по делу. Во втором случае (и этим понятием пользовались чаще) под «розыском» подразумевали ту часть расследования дела, которая проводилась до начала пытки. В этом случае розыск назывался «распросом», чаще — «роспросом», или, переводя на современный язык, расспрашиванием, расспросом, допросом без пытки.
Первым на «роспрос» приводили изветчика. Вначале он (как потом и ответчик, и свидетели) давал присягу и «по заповеди святого Евангелия и под страхом смертной казни» клялся на священной книге и целовал крест, обещая, что намерен говорить только правду, а за ложные показания готов нести ответственность вплоть до смертной казни. Затем изветчик отвечал на пункты своеобразной анкеты: называл свое имя, фамилию (прозвище), отчество (имя отца), социальное происхождение («из каких чинов») и состояние, возраст, место жительства, вероисповедание (раскольник или нет). Вот начало типичного протокола Тайной канцелярии: «1722 года октября в… день, Ярославского уезда Городского стану крестьянин Семен Емельянов сын Кастерин распрашиван. А в распросе сказал: зовут-де его Семеном, вотчины Семена Андреева сына Лодыгина Ярославского уезду, Яковлевской слободы крестьянской Емельянов сын Козмина сына Кастерина, и ныне живет в крестьянех; от рождения ему, Семену, пятьдесят лет и измлада прежде сего крестился он троеперстным сложением…» (325-2, 97).
М. И. Семевский упоминает в своей книге, что эти первоначальные допросы велись по «печатной форме» (664, 21), однако мне такая форма ни разу не попалась, хотя нужно признать, что сложившийся на практике формуляр «первой страницы» дела явно существовал. Далее в протокол вписывалась суть извета, начинавшаяся словами «Государево дело за ним такое…». В конце протокола изветчик расписывался. Если вначале писали черновик «роспроса», то подпись ставилась позже, уже на беловике. За неграмотного участника сыскного процесса расписывался по его просьбе кто-нибудь другой, естественно, не из числа оставшихся на свободе. Чаще всего им был один из колодников или из подьячих сыскного ведомства; «К подлинным роспросным речам, вместо Гаврила Ферапонтова, по его велению, Степан Пагин руку приложил» (537-2, 3). В случае с «княжной Таракановой» известно, что протокол допроса вначале прочитали преступнице, а потом она его подписывала (441, 593). Примечательна подпись Стефана Яворского, которого допрашивали по делу Любимова о сочинении акафиста в честь царевича Алексея. Стефан в своих ответах был тверд, обвинения в пособничестве Любимову отметал и в конце допроса подписался: «Писал больною, но не трепещущею рукою в С.Петербурге года 1721, марта 24. Смиренный митрополит Рязанский» (322, 262).
Рассмотрим обычное, традиционное, рутинное начало сыскного дела по политическому доносу. Не будем при этом, конечно, забывать, что наиболее крупные, особо важные сыскные дела (в частности, неизветные, возбужденные верховной властью) начинались и велись часто иначе, чем обычное дело по поводу кричания в кабаке «Слова и дела» пьяным солдатом или посадским. Для расследования особо тяжких государственных преступлений назначались, как уже сказано выше, особые следственные комиссии. Их делопроизводство отличалось от типового следственного делопроизводства постоянных органов сыска, о чем пойдет речь ниже.
Итак, перед следователями стоял изветчик Было бы ошибкой думать, что его принимали в сыскном ведомстве с распростертыми объятиями, а если и принимали так, то все равно сажали в тюрьму, допрашивали и пытали. За ним устанавливался тщательный присмотр, рекомендовалось обходиться с ним внимательно, но без особого доверия. В главе о доносе сказано об «изменном деле» 1733 г. смоленского губернатора Черкасского. Отравленный в Смоленск генерал А.И. Ушаков повез с собой изветчика Федора Миклашевича, которому предстояло уличать Черкасского в преступлениях. В инструкции, данной Ушакову, об изветчике сказано особо; «С доносителем Миклашевичем подтверждается вам поступать со всякою ласкою, дабы он в торопкость не пришел, и держать его всегда при себе, однакож пристойным и тайным, и искусным образом надзирать, чтоб он не ушел, обнадеживая его часто нашим всемилоствейшим награждением» (693, 213).
Инструкция Ушакова отражает своеобразие положения изветчика в политическом деле. Он был необходимейшим элементом сыска (без него дело могло полностью развалиться, что и бывало не раз), но вместе с тем власти изветчику никогда не доверяли. До самого конца положение изветчика, по существу, оставалось крайне неустойчивым. С одной стороны, его защищал закон, но, с другой стороны, при неблагоприятном для изветчика повороте расследования закон из щита для него превращался в меч. Доказать извет— вот что являлось, согласно законодательству, главной обязанностью изветчика в процессе. Поэтому он еще назывался