— Почему?
— Просто так, потому что все вступают — не могла. А веры в партию, крепкой веры, настоящей — не было у меня. Недостойной я себя считала, вот как…
— Ба, а эта девочка, которую вы спасли, она как — жива осталась?
— Жива, конечно. Мы её сдали на руки тётке. После войны — виделись, она к нам приезжала. Потом — переписывались, а потом — растерялись. Сейчас уже не знаю, жива ли она.
Бабушка прикрыла глаза.
— Иди, Паша, — сказала она. — И пусть люди будут для тебя — все равны. Хоть чёрные, хоть жёлтые. Святые, когда исцеляли страдающих, не видели разницы. Но ве твоя — да будет в тебе, как звезда. И пусть не поколеблет её ни пуля, ни злато. Это не мои слова, но я согласна с автором…
Глава 17
Василий Андреевич, по весне, совсем стал ослабевать. Совсем стал худым, и ел плохо. Всякая пища вызывала у него боли в животе.
Ночью, уже в конце мая, стало ему плохо. Стало его кровью рвать. Антонина перепугалась и вызвала «Скорую».
Увезли Андреича. А утром пришла Антонина домой — вся чёрная. В маленькой бабушкиной комнатке все и собрались.
— Что там, мама? Как отец? — дело было в субботу, и мальчишки дома были.
— Плохо, ребята. Совсем плохо с отцом. Сейчас кровотечение пытаются остановить. Меня выгнали, а его в реанимацию перевели.
— А что говорят?
— А что? Говорят, что на девяносто процентов — там уже рак распадается! Куда, говорят, глядели? Почему не приходили раньше?
Антонина отвернулась к окну.
— А почему мы раньше-то не приходили? — продолжала она. — А потому что думали, что ничего подобного с нами быть не может! Или мы слепые все были, и не видели, что чахнет человек рядом с нами? Я не видела? Вы не видели? Или твой опыт, мама, ничему нас не научил?
И тут Антонина заплакала навзрыд.
— Я, я во всём виновата! Я же чувствовала! Возиться не хотелось, по врачам его таскать…
— Ма, перестань. Ты не виновата ни в чём, — вступился за мать Васька. — Отец сам не хотел идти. Ты же его сколько раз; уговаривала.
— Плохо уговаривала…
— Ма, ты сказала, что на девяносто процентов — это рак. А на десять? — спросил Пашка.
— А на десять — язва желудка, большая язва.
— Ма, так, может, там будет язва?
— Дай-то Бог, Паша, дай-то Бог. Надо Андрею позвонить. Да надо же ехать туда… Денег надо искать где-то. Там нужны деньги — за операцию платить. Сказали — потом скажем, сколько. А у нас — и денег-то нет, как всегда. На работу надо к Васе позвонить. На одну, и на вторую… Может, они помогут… Надо же делать что-нибудь… У Антонины подкосились ноги, и она опустилась на бабушкин диванчик.
— Подожди, дочка, — сказала бабушка Шура. — Не надо тебе сейчас в больницу. Иди, напейся валерьянки, и поспи, хотя бы часа два. А то ты всю ночь на ногах, и ещё неизвестно, сколько тебе ночей предстоит. А в больницу мы отправим Васю, как самого крепкого. А ты, Паша, иди в церковь. Иди, иди! И закажи там все молебны, какие положено. Ты в этом разбираешься — больше всех. Дай ему денег, Антонина. И к священнику подойди, проси, чтобы молились за болящего Василия. Понял?
— Понял, ба…
— Иди, иди, с Богом. А я позвоню Андрею, всё ему спокойно расскажу. И насчёт денег — тоже поговорю. И с Андреем, и н работу Васину позвоню. А ты, Тоня, как от дохнёшь — поедешь, да Ваську сменишь.; Всё, Тоня, успокойся. Всё!
Все послушались бабушку. Она правильно сказала. Так и следовало поступить. И Тоня пошла на кухню — пить валерианку.
Бабушка сама вышла в прихожую и проводила уходящего первым Пашку. Когда Пашка ушёл, бабушка сказала Ваське, стоящему в дверях:
— Вася, а это правда, что когда ваша команда проиграла, от твоего расстройства в метро пожар случился?
— Ба, и ты туда же… Да он просто случился, этот пожар… И он маленький был,1 совсем небольшой такой пожарчик…
— Но кто-то же решил, что это от тебя?!
— Да это ребята из команды. Они насчёт меня — постоянно закономерности выводят.
— Вот-вот. Если от того, что человек! расстроен, загорается метро… Если такой! человек будет молиться о здравии другого, да с такою же силою будет Бога просить… Проси Бога, Вася… Проси Бога, со всей своей силушки богатырской. Паша — он по-своему будет просить, а ты, Вася, по-своему проси за отца. Рано ему, рано ещё умирать ему… И я буду молиться за него, как могу. Понял ли ты меня, раб Божий Василий, правнук святого?
Васька стоял в дверях, напротив бабушки, возвышаясь над ней чуть ли не на полметра. И после этих слов он пригнулся к бабушкиной сморщенной щеке и прикоснулся к ней губами. А потом он вышел из дома, не говоря не слова.
Глава 18
Антонина сначала заснуть не могла. Всё ворочалась, да перебирала в уме и свою беду, и свою вину, и просто жалость. Болезненную, живую жалость к мужу. Такому маленькому, худому, и беззащитному. Там, на чужой, твёрдой больничной койке…
— Потом она заснула и проспала часа четыре. Этот сон полностью восстановил её силы и вернул ей мужество.
Бабушка Шура оказалась права.
Бабушка же дозвонилась и до Васиных работ и до Андрея, и даже до Алексея. Сына своего, Тониного брата.
Он тоже жил в Подмосковье.
Васька же просидел в коридоре, около реанимации, примерно часа три. Жизнь отделения, со всей его суетой, целых три часа текла перед Васькиными глазами. Больных привозили и увозили. Рядом с некоторыми несли капельницы. Некоторых привозили без сознания. Голых, прикрытых простынями.
— Слушай, пересядь, а, — сказал ему парень лет двадцати пяти, одетый в голубоватую пижаму и в такую же шапочку. — Пересядь, а то я третий раз об твои ноги спотыкаюсь!
Парень, вероятно, ожидал сопротивления. Мол, где хочу — там и сижу. Но Васька пересел. Молча.
Когда парень проходил мимо Васьки примерно раз шестой, он снова обратился к нему. На этот раз — с вопросом.
— Ты кого ждёшь? — спросил парень.
— Я сын… — сказал Васька. — А ты кто?
— А я студент… Я на практике тут. Я смотрю — ты сидишь всё, сидишь… Никого не зовёшь, ничего не просишь…
— Сейчас попрошу, — ответил парню Васька. — Разведай там, как мой батя…
И Васька назвал фамилию.
— Ладно. Сейчас всё узнаю, в лучшем виде.
Парень вышел через пять минут.
— Ты так мог ещё сутки сидеть, никого не спрашивая! — сказал он.
— Что с отцом? — Васька начал приподниматься над стулом.
— Да сиди, сиди! Ничего страшного. Пока. Твоего батю уже на операцию взяли. Его подняли внутренним лифтом. Только что. А потом должны снова сюда спустить, в реанимационное отделение, только на послеоперационную половину.
— А что там у него? Рак? Или язва? Это ты можешь узнать?
— Много хочешь, и всё бесплатно. Васька посмотрел на парня, и сказал:
— Вероятно, тебе надо заплатить… за информацию…
— Да ладно тебе! — парень махнул на Ваську рукой. — Как только узнаю, я тебе скажу.
И Васька снова остался наедине с белой стеной коридора.
И Васька начал молиться.
Молился Васька об отце. О жизни его молился Васька…
Он собирал всю свою силу. Пытался собрать.
Не сразу, не сразу получалось у него…
Много было в нём силы, но была она по разным углам Васькиного сердца растыкана — разбросана…
Много было в нём силы, но была она, в основном, направлена в другую сторону, и не хотела сразу подчиниться Ваське…
Много было в нём силы, но она — всё норовила вырваться…
Много было в нём силы, но не было у неё доброго хозяина…
Но Васька собирал силу, как мог, и Васька молился.
Сначала — для него перестало существовать время.
Потом — исчезло пространство, и только белая стена коридора маячила, какое-то время, перед Васькиными глазами.
Потом и стена исчезла.
Потом — и Васьки самого как бы не осталось. Осталась только мольба, только просьба: «Боже, сохрани жизнь отцу! Прости ему всё! Пусть не рак это будет, а язва! Боже! Пусть это будет не рак, а язва! Боже, оставь его в живых! Боже… Боже…»
— Эй, ты!
Васька очнулся от того, что его теребили за плечо. Это был его новый знакомый, студент-медик.
— Эй, ты! Заснул, что ли? Просыпайся!
— Ты… — Васька очнулся. Перед глазами был всё тот же коридор. — Что там, у отца?
— Батя твой — счастливый билет вытянул. Язва! Ему сделали резекцию, то есть — часть желудка удалили. Но — не высокую резекцию. Хуже бывает, это я тебе говорю! Зашивают уже.
— Так у него — не рак?
— Не рак, не рак! Заладил тоже! Я тебе русским языком говорю: кровоточащая язва. Почти прободная, поэтому и резекцию сделали…
Глава 19
Отец медленно поправлялся. Его уже перевели из реанимации в общую палату. Первые двое суток Тоня была у его кровати, не доверяя никому. Но дальше — ей надо было отдохнуть. И тут Андрей позвонил.
— Мама, Лиза едет тебя сменить. И не возражай! Она и деньги везёт, пятьсот долларов. И не возражай! Используй их так, как сочтёшь нужным. Хочешь — врачам, хочешь — на лекарства. Как надо, так и используй.
Ну, что тут скажешь. Да ещё и Лизавета оказалась не брезгливой, и проворной. Сразу поняла, что к чему, и осталась с отцом, без страха и сомнения.
«Может, и правда… сын выбрал то, что надо. — думала Антонина, спускаясь в метро. — А то, что не ласковая ко мне… да заносчивая… А я к ней — какая? Это мне кажется, что я — справедливая. А как меня Васина мать не любила, царство ей небесное. Особенно поначалу. И я её не жаловала. Пряталась от неё», — и Антонина улыбнулась, вспомнив, как это всё было.
А ведь было! Было! И молодость была, и зрелость. «Чуть было меня… Сергей-то… чуть было не увёл от Васи. Уже Андрею было года два. Ух, Васька тогда чёрный ходил! Ревновал меня».
Поезд метро мчал своим чередом. Антонина не спала, но глаза её были закрыты.
«Да я знала, что не уйду. Не так я была воспитана, чтобы уходить. Но хотелось, ох, как хотелось… А как хорошо было, когда Сергей ходил за мной! Много ли надо женщине…»