Глава 5
Муж Антонины, и отец всех троих братьев, Василий Андреевич, был человеком скромным, но достойным. По его имен был назван Васька, а по имени его отца старший, Андрей.
Васька, вообще-то, нёс на себе двойную ношу. Рано умершего мужа бабы Шуры то же звали Василием.
Но Ваське это было по плечу. Василий Андреевич был когда-то инженером. Завод тогда процветал, были военные заказы. Трёхкомнатная, просторная квартира, в которой жила вся семья, была тоже получена от завода. Сюда, в ближнее Подмосковье, и забрал свою Антонину Василий. От матери забрал, из Москвы.
В Москве бабушка Пелагея, и совсем ещё молодая Шура, с двумя детьми — сыном Лёшкой и дочерью Антониной, жили в коммуналке. Правда, две комнаты занимали.
Лёшка в те времена в основном жил в общаге. Заканчивал институт народного хозяйства. А Тоня училась в своём пединституте, на дошкольно-педагогическом отделении, на втором курсе.
А как замуж пошла, как забеременела, так и перешла на заочный.
Вася-старший долго держался за свою инженерную должность. Даже когда начались перемены, и завод начало лихорадить.
В настоящее же время, уже года четыре, завод был практически закрыт, основные цеха были «законсервированы», а люди — кого сократили, а кто сам убежал. Вася был одним из последних, кто уходил сам. Когда уже деньги совсем платить перестали. Ушёл в маленькую частную контору, частную компанию, в которой нужна была ещё Васина инженерная мысль. А куда было ещё податься человеку предпенсионного возраста!
Заработок — иногда был неплохой, а когда заказов не было — то увы! Тогда и денег не было.
Василий Андреич и Тоня сидели на кухне. Тоня мыла посуду, после ужина. Андреич же сидел просто так.
Тоня, а как бы ты посмотрела на то, что я подрабатывать буду? — неожиданно спросил он.
— Где это? — Тоня-то знала, что по специальности трудно сейчас мужу работу найти. Почти невозможно.
— Тоня, но жить-то надо… Что же это мы, еле концы с концами сводим… Три мужика в доме, а заказов всё нет!
Тоня молчала. Она давно уже всё продумала и взвесила, но толкать мужа туда, куда он не хотел… Да пока он сам не созрел… Нет, не могла она.
— Не умираем же с голоду, — сказала Тоня.
— Не умираем… Да и не живём…
И Василий Андреич замолчал. Он взял сигарету из пачки и долго разминал её в пальцах, как будто это могло что-то изменить.
И в процессе курения, и вообще…
Вася-старший давно оплакал свой завод. Рана уже не кровоточила, а так — болела ноющей болью. Когда сильнее, когда слабее.
Бывало, выйдет Вася на балкон, закурит. Да сидит всё, думает. Раньше, в такие вот мгновения, Антонина его не трогала, потому что он рационализаторские предложения обдумывал. Сколько дипломов всяких было у Васи, сколько свидетельств об изобретениях! А теперь…
Посидит Андреич, скажет в пространство крепкое словцо… Вот и всё рационализаторское предложение.
— Да я уже и устроился, — сказал он.
— Куда?
— Охранником, в частное охранное предприятие. Сутки — через трое. Можно — через двое. А можно — двое суток — через двое.
— А вообще туда переехать — нельзя?
— А контора твоя как же?
— Договорился.
— Вася…
— Да ладно, Тоня. Прорвёмся. Нет таких преград, которых не брали бы большевики.
— Интересно, те большевики… в гробах своих не переворачиваются? — спросила Тоня.
Василий Андреич промолчал.
Глава 6
Бабушка Шура одолела Библию неожиданно быстро. И Ветхий, и Новый Завет.
— Неси мне, Паша, ещё книг по религии.
— Каких тебе, ба?
— Каких угодно. Теорию, и практику. Можно — «Жития святых». Эх, мне бы до церкви как-нибудь добраться…
— А можно ведь! — Пашка обрадовался, что у него появляется союзник. — Можно ведь, на такси.
— Да, хоть ненадолго…
Да, надолго — бабушка не могла. Конечно, операцию бабушке сделали. Но это была такая операция… Опухоль-то удалили, но… Конец кишки вывели бабушке на живот. Нельзя было иначе, так врач объяснил.
И всё содержимое кишечника выходило теперь через эту кишку, в специальный та кой мешок… Короче, надо было периодически всё вычищать.
Бабушка держалась стойко. Она сама меняла все свои приспособления. Иногда — с помощью Антонины.
Но никогда не жаловалась бабушка. Никто — ни слова жалобы не слыхал от неё. Даже на прогулки выбиралась бабушка иногда, когда хорошо себя чувствовала. И когда лифт работал. Только уходить от дома она не могла надолго. Не более, чем на полчаса.
— Ба… — Пашка не уходил.
— Чего тебе, Паша?
— Ба, я тут проходил возле реки…
— Ну, и что?
— Ну, так красиво было… Ба, я стих сочинил!
— Стихотворение сочинил? Прекрасно! — бабушка отложила книгу. — Прочитай! Или нет, давай, лучше я сама прочту. Давай твой листок. Так…
И бабушка начала читать Пашкино стихотворение. Читала она медленно, как бы взвешивая и смакуя каждую строку.
Ты видишь — вот вода,
И вверх ногами — дом,
Машины, города,
Весь мир — вверх дном.
Ты видишь — человек
Купается в реке,
И дерево, и свет —
В его руке.
И мысль его спешит
Неведомо куда,
Нечаянно дрожит
Вода, вода…
Есть тайна — ты и он.
Есть диво — ты и я.
Есть тайна — почему?
Как мысль твоя.
Бабушка опустила листок и какое-то время посидела молча.
— Ну как, ба?
— Это — твое первое стихотворение?
— Нет. Там у меня ещё есть. Только я их никому не показывал. Я и это не хотел тебе показывать… Только оно само вырывается. Там так красиво было… на речке. Ну как, тебе нравится?
— Стихотворение хорошее. Ты хорошо чувствуешь ритм и размер. Ты торопишься и выплёскиваешь в стихотворение все свои впечатления. Они, конечно, того достойны. Но я бы… изменила кое-что. Если хочешь, давай попробуем, прямо по строчкам. Только чур, без рыданий!
— Ба…
— Ну, ладно. «Ты видишь — вот вода,», а дальше, про дом — там бы я поставила не «и», а «в ней…».
— Почему?
— Потому что можно подумать, что они стоят рядом — и вода, и дом.
— «В ней — вверх ногами — дом». Так?
— Так, Паша. А дальше — я бы сказала:
В себе несёт вода
Весь мир — вверх дном.
В себе! Потому что перечисление: «машины, города…» Ну, согласись, что здесь вообще перечисление это не вяжется. Не понятно, причём тут машины, и города, да ещё во множественном числе.
— Ну, а второй куплет тебе тоже не нравится?
— Второй — нравится. Но я бы сказала так:
Ты видишь — человек
Купается в реке,
И этот мир — дрожит
В его руке.
Весь мир, а не дерево и свет. Как он их удерживает-то? Деревья со светом?
Пашка покраснел, и сидел уже — достаточно насупившись.
— А мир — как он удерживает? — спросил он, и вздёрнул нос вверх.
Мир — образ собирательный, а дерево — конкретный предмет. Ладно, дальше поехали.
— Ба, ну третий-то… не надо переделывать!
— Послушай, можно ведь вообще ничего не трогать. Стихи — материя тонкая, насилия не переносит…
— Ладно, давай…
— А вот третий-то мне и не хочется переделывать. Тут ты что-то такое ухватил…
И мысль его спешит
Неведомо куда,
Нечаянно дрожит
Вода, вода…
— Хорошо? — оживился Пашка.
— Хорошо.
— А дальше?
— Ну, извини, Паша, тут я немного похозяйничаю. С последними строчками.
— Есть тайна — Я и Он.
Есть диво — мир и я.
Неведомый закон,
Загадка бытия.
Теперь давай прочитаем, что же у нас вышло. Перепиши набело, и прочитай сам.
Пашка переписал. Почерк у него был мелкий. Буковки лепились одна к одной, как бисеринки. Бабушка Шура искоса поглядывала на него. Кажется, глазом было заметно, как щемило её старое сердце, и как разрывалось оно от любви к Пашке.
Но бабушка «хранила лицо», как говорят японцы.
Пашка читал:
Ты видишь — вот вода,
И вверх ногами — дом,
В себе несёт вода
Весь мир — вверх дном.
Ты видишь — человек
Купается в реке,
И этот мир — дрожит
В его руке.
И мысль его спешит
Неведомо куда,
Нечаянно дрожит
Вода, вода…
Есть тайна — Я и Он.
Есть диво — мир и я.
Неведомый закон,
Загадка бытия.
— Ну, как? — спросила бабушка Шура. — Разница есть?
— Ба… Это же совсем другое стихотворение!
— Да нет, не другое. Это твоё стихотворение, но в моей обработке. Мы постарались сохранить твоё впечатление, но немного добавили моих мыслей. Однако твоё стихотворение и без моей обработки имеет право на существование.
— А в чём же разница?
— Чем больше стихотворение в себе содержит, тем в большем количестве сердец оно найдёт отклик. Обработав его таким образом, мы расширили его диапазон.
— Класс… Ба, а ты сама стихи писала?
Писала. Потом как-нибудь я тебе и об этом расскажу. А сейчас — иди уже… положи их рядом, как два разных стихотворения… И подумай ещё. Сам подумай. Пашка потоптался немного у порога и произнёс:
— Ба, это ты не у стихотворения расширяешь диапазон, а у меня.
— Это ты, Пашка, не перестаёшь мой диапазон расширять, — и бабушка пристально посмотрела на Пашку.
Взгляд её был устремлён на Пашку, но проникал как бы за него. И от этого по спине у Пашки пробежал холодок.
Неведомый закон,
Загадка бытия.
Глава 7
Василий Андреич никогда особенно не пил. Считал это дело — ниже своего достоинства. А как завод закрыли, и стал Василий Андреич тосковать, то начал у него живот болеть.
Да противно так! Ноет и ноет… И Василий Андреич, потихоньку, совсем почти от спиртного отказался.