— А хоть бы и так…
— А я думаю, что тебе надо успокоиться. Между прочим, Андрея твоего… его кто воспитывал?
— Я… Я его воспитывала, мама, я! Как могла, так и воспитывала! — Антонина — чуть не всхлипнула.
— Небось учила его — честно поступать, по совести всё делать?
— А ты откуда знаешь?
— Догадалась, — ответила баба Шура. И они обе улыбнулись.
Бабушка Шура посидела молча, и добавила:
— Учила — так доверяй ему! Как учила — так он и сделает! Не сделает сейчас — сделает позже. Ты-то, сама, всё делала сразу, и правильно? Или нет?
— Нет, мама, нет… Ты же знаешь… все мои тайны. Да нет, не все… кое-чего — и ты не знаешь…
— Ну, вот. Поняла, о чём я говорю?
— Понять-то поняла. А сердце болит.
— Болит, конечно. И у меня болит. Не смиряется оно, сердце-то. Не смиряется, всё по-своему сделать хочет…
— Да, мама…
— А ты молись о них, Тоня. Молись о них обо всех, как можешь.
— Да я и не верующая-то… Ты же знаешь, какие мы верующие. Кулич на Пасху, вот и вся вера.
— Так-то оно так. Я вот… на старости лет… как будто глаза у меня открылись… Между прочим — Пашка мне помогает. И сам он верит. Хорошо, правильно верит.
— Откуда это у него?
— А ты не догадываешься, откуда… Мне теперь только одно удивительно — как это мы с тобой… за столько лет, и главного не поняли… Как это мы смогли всё забыть? И про отца моего — забыли…
— Мы жили, как все, — сказала Антонина.
Бабушка прикрыла глаза. Казалось, что она прислушивается к чему-то очень важному. Там, внутри себя…
— Да, как все… стадный инстинкт, или глубокие убеждения? Поди теперь, разберись… А может, просто нежелание, или неумение думать?
— Это ты-то не думала, ма? Ты и меня всегда так учила — думать, взвешивать слова и поступки, и поступать честно. Разве не помнишь? Такими вот словами — и говорила.
— Помню, Тоня. Но сейчас… как будто заслон убрали от моих глаз…
Бабушка Шура легонько погладила руку дочери.
— Молись, Тоня, — сказала она, помолчав. — Вот умру я — кто же будет за них, за всех, молиться? Только ты.
— Мам, ты не умрёшь!
— Не надо, Тоня. Куда я денусь! Но я поживу ещё немного, поживу. А ты молись за Андрея, и за Дашку, но главное — за Елизавету молись! И как начнёшь за невестку молиться, как за сына — станет она тебе, как дочь. И не будешь ты ревновать тогда.
Потому что — какая же мать… дочери не любит…
Глава 10
— Дашка прыгала на диване, Тоня доваривала борщ и дожаривала курицу, а Андрей заглянул к бабушке. Он привёз Дашку на своей машине. На подержанной, но хорошей иномарке.
— Бабуля? Как ты?
Лицо его продолжало расплываться в улыбке, но глаза… Он не видел бабушки месяца два. По его глазам бабе Шуре было совершенно понятно, как она теперь выглядит. Остальным изменения не были так заметны, ведь они видели бабушку каждый день.
— Хорошо, Андрюша, я — хорошо. А ты как?
Андрей был хорош собой. Не был он широк, как Васька, не был и утончён, как Паша. Всё было в нём — в меру. И костюм был у него — не дешёвый, и галстук был — в тон. Андрей закончил институт, и уже на последнем курсе начал работать в конторе одндй из ведущих нефтяных компаний.
Как он туда попал — до сих пор остаётся загадкой. Просто пришёл, и его взяли на испытательный срок. И он выдержал этот срок.
Проще говоря, Андрей оказался в нужное время и в нужном месте.
— Ба, я — прекрасно.
— Как там ваша новостройка?
— Уже отделочные работы начались.
Тут в бабушкину комнатку зашла Антонина. Нет, не успокоилась она. Глаза её устремлены были на старшего сына. И красивое его лицо, и дорогой костюм, и галстук — ранили сердце Антонины, так глубоко, что она держала руки у груди.
Чтобы сердце не выскочило, наверное.
— Андрюха, это всё хорошо, — сказала Антонина, но ты мне тут перед бабушкой…ты мне скажи, как на духу! Андрюха, ты не воруешь?
Андрей обнял мать за плечи.
— Эх, ма! Шакал я, шакал… Всё ворую, ворую… видишь, на стрёме тут стою…
Антонина сначала не поняла. А потом слова Василия Алибабаевича дошли до неё, и она опустилась на стул.
— Ах ты… Ах ты, редиска… нехороший ты человек! Да я тебя сейчас… Да я тебя сейчас выпорю!
— Пори! Пори меня, мама, пори!
— Да ладно вам! — сказала баба Шура. — Можешь его выпороть, Тоня, только не в моей комнате. Я всегда была противником телесных наказаний.
— А кто давал мне подзатыльники? — Антонина упёрла руки в бока и грозно посмотрела на мать.
— Ишь ты, вспомнила! — сказала баба Шура. — Я тогда молодая была, глупая…
— Ладно, прощаю, — сказала Антонина. — Прощаю обоих, и иду курицу вынимать.
— Как же всё-таки у тебя там с этим делом? С воровством? — спросила Андрея бабушка Шура, когда за Антониной закрылась дверь.
— Да как, ба, тебе сказать… — Андрей снял пиджак, повесил его на спинку стула, и ослабил узел галстука.
— Да как есть, так и скажи.
— Понимаешь, ба, прямого воровства, в моём положении, конечно нет. И быть не может, по определению. Иначе бы я и дня не удержался там, в своей конторе. Да и платят мне… Я получаю две тысячи баксов, не считая премий, и других выплат. Если учесть, что Лиза тоже получает не меньше шестиста… нормально получается.
— Конечно. Что же тебя смущает?
— Система, ба. Воровство заложено в самой системе. Как ее не назови. Хочешь — бизнесом назови, а хочешь — ещё как-нибудь. В самой системе добычи и распределения. В распределении доходов, в структуре потребления. И чем выше забираешься по служебной лестнице, тем больше ты становишься зависимым от этой системы. И поступать иначе, чем заведено в системе — просто нельзя. Тебя моментально проглотят. Или растопчут. И чем дальше ты туда забираешься, тем больше это становится понятным.
— Тебе предлагают повышение?
— Да. Это ещё не высокая ступень. На высокие ступени есть другие люди, кроме меня. От клерка до хозяина — дистанция огромного размера.
— Так не рвись вверх.
— Ба, я не рвусь вверх. Но я не могу быть на месте, ба. Меня изнутри толкает.
— Это неплохо, что толкает. Я понимаю, о чём ты говоришь. Меня тоже, хоть я уже старая, толкает изнутри, и заставляет что-то делать. Чего-то искать. Только имей в виду — когда толкает, надо удержаться, чтобы «башню не снесло». Как тут изволил выразиться один молодой человек…
— Ба, ну ты даёшь!
— Если повышение не чревато, его можно принять. И, пока ты будешь осваиваться на новом месте, ты попробуй принять другое решение. Возможно — то, что толкает тебя изнутри, может быть направлено в другую сторону? — бабушка Шура посмотрела на Андрея.
«До чего же хорош!» — подумала она.
— Всё, ба, решено! Я буду собирать спичечные этикетки!
— Вот-вот, очень полезное занятие. Можно ещё — марки собирать.
— Нет, ба, на марки — у меня денег не хватит. Чтобы собрать нормальную коллекцию марок, надо быть Ротшильдом!
— Ладно, тогда сойдут и спичечные этикетки, — сказала бабушка Шура. — Если ничего не придумаешь другого.
И потрепала солидного клерка за вихры.
Глава 11
Васька пришёл вечером с тренировки, и Пашка пришёл к ужину. Не так уж часто это и бывало, когда все собирались за одним столом.
— Внимание, внимание! Па, давай тост! — перекрикивая застольный гомон, громко сказал Андрей.
Василий Андреевич, похудевший, и какой-то ссутулившийся, встал, держа маленькую рюмочку с водкой. Этой рюмочки ему хватало на всё застолье.
— Ну что, ребята… — сказал он. — Я так рад, что мы все тут собрались. Вам, мама, низкий поклон.
Он повернулся в сторону бабы Шуры и слегка склонил голову.
— И тебе поклон, моя благоверная жена, — поклонился он и в сторону Антонины.
Затем Василий Андреевич выдержал паузу, закончил свою мысль:
— Ну, и чтоб Кремль стоял!
— Ура! — закричали все.
— Уля! — закричала и маленькая Дашка, прыгая на коленях у бабушки Антонины.
После ужина Андрей сразу стал собираться.
— Мне надо, ма! У меня завтра рабочий день. Правда, с одиннадцати и до четырёх, но рабочий. Пока я доеду…
— Не верь ему, мама, он врёт! — встрял в разговор Васька. — Никакого у него рабочего дня, в субботу, нет, и быть не может. Он к Лизаньке-подлизаньке своей едет. Боится, что она завеется от него, куда-нибудь подальше! Или банкира найдёт, да покруче!
— Да, это точно! — поддержал Ваську: и Паша. — Ну где вы видели, чтобы нефтяные магнаты работали в субботу?
— Ах, вы так! Ну, тогда держитесь.
Андрей сделал «страшное» лицо и двинулся на братьев.
— Дашка, пошли в сторонку! — и Антонина убрала Дашку, от греха подальше.
— Нет, не даром, братцы,
в каждой чайной
Есть картина «Три богатыря».
Пропел Василий Андреевич, и тоже отошёл в сторонку.
Трое братьев сцепились посреди комнаты. Задача была ясна — надо было завалить старшего. Казалось бы, для Васьки — это легко. Но, не тут-то было. Андрей тоже тренировался. Школа самозащиты в его конторе приветствовалась.
Андрея завалить — это было дело не простое. Ох, какое не простое! Пашка отлетел с поля боя первым, потирая ушибленную руку.
Началась битва титанов.
Васька сцепился с Андреем.
Сначала не выдержал диван. Ножка подломилась, в очередной раз. Затем отлетел стул, и спинка его жалобно скрипнула. Стол отъехал в сторону.
— А я тебя так!
— А вот так — не хотел?
— Да мы таких — одной левой делаем!
— А попробуй!
— А попробую!
— Ну всё, хватит! — сказала, Антонина, когда у дивана хрустнула вторая ножка. — Боевая ничья.
— Не, ма, так не честно! — Васька поднимался с пола, потирая бок. — Ещё немного, и я бы его завалил!
— Ещё неизвестно, кто кого бы завалил! — отозвался и Андрей.
— Да, — сказала Антонина. — Ещё немного, и завалился бы дом.
— Вам, мальчики, надо бы во чисто поле, да во широкое раздолье, — сказала бабушка Шура, стоя в проёме дверей.