Не читая, Джоник Ашотович, сморщив худое и без того морщинистое лицо, нахмурился, взглянув на бумагу.
– Что могу сказать? В другое время, Семён Иванович, на тебя бронь определили бы, но пока такой команды нет, да и вряд ли она будет. Ведь у нас частная компания, хотя есть ли теперь не частные? Иди в бухгалтерию, получай причитающиеся деньги, но учти, что трудовая книжка остаётся у нас, так как за тобой забронировано место работы, и, когда вернёшься, займёшь нынешнюю должность. Это, так сказать, официальная часть, а от себя скажу, дорогой Семён: возвращайся поскорее живым и невредимым с Победой! Будем ждать тебя! – Он поднялся из-за стола, подал, напутствуя, руку, обнял: – Береги себя!
В бухгалтерии, где получили указание начальника, его вместе с ещё одним мобилизованным – водителем из первой автоколонны – рассчитали. Вскоре появившаяся кассирша выдала причитающиеся наличными – и всё, летите, орлы! Водителя, всего лишь год назад дембельнувшегося со срочной, звали Анатолием, он предложил отметить мобилизацию, но Семён отказался, сказав, что за рулём. Вернулся в ремзону, поговорил напоследок с мужиками и пошёл к проходной.
Позвонила Людмила, осторожно спросила:
– Чего не звонишь? Какие новости?
– Новости? Разве не знаешь, что мобилизацию объявили. На войну завтра ухожу, повестку утром доставили – вот такие новости.
Она ойкнула, и он услышал её всхлипывания.
– Ладно, не гони слезу. Будешь сегодня?
– Конечно. Пораньше с работы отпрошусь.
– Договорились. Я сейчас с работы, надо машину в гараж поставить да с дочкой побыть, а то когда ещё увидимся.
– Я поняла.
Семён заехал к тёще, коротко, пытаясь намёками объяснить ситуацию, чтобы дочка ни о чём не догадалась, и заметил, как белолицая Маргарита сразу почернела лицом.
– Беда, беда… Может, тебе какая отсрочка полагается? Чего же я одна, – она кивнула на внучку, – с ней буду делать?! А если с самой, не дай бог, что случится. Что тогда?!
– Говорил же вчера – к сватьям обращайтесь. Всегда помогут. Телефон-то есть? Проверьте!
Она проверила, вздохнула:
– Вот они: Иван Семёнович и Вера Алексеевна.
– Всё правильно. – Он написал на листке их адрес: – Это на всякий случай. К тому же в Москве у вас есть деверь, кажется, так называется брат Германа Михайловича.
– Да ну его… Ненадёжный человек.
– Ненадёжный сейчас, но всё может измениться. Ладно, пойду машину в гараж отгоню, заодно Виолку прокачу. Доча, если хочешь прокатиться, одевайся!
– А пончиков купим?
– Обязательно, как без них.
К пончикам он приучил дочку с той поры, когда она только-только начала ходить – тогда чаще гулял, больше уделял внимания. Так уж получилось, что у них в Затеряеве тоже продавали пончики на городском рынке, а за ним вереницами тянулись разномастные гаражи. Был гараж и у отца, часто бравшего с собой сынишку, когда в выходной копался с «Жигулями». На обратном же пути они обязательно покупали несколько пончиков, сами ели, приносили маме и брату, и это стало привычкой. Вот и сейчас, услышав о лакомстве, Виолка засопела, с бабушкиной помощью торопливо надела кофту, куртку, скрипнула липучками кроссовок и посмотрела Семёну в глаза, словно доложила о готовности. И он не выдержал её радостного взгляда ничего не понимающего человека, и не объяснишь ему по-настоящему, почему, зачем куда-то завтра отправится её папка, и неизвестно, когда вновь они увидятся, и сколько должно пройти времени, чтобы она вот так же опять посмотрела в глаза.
Они быстро доехали до гаража, Семён хотел отсоединить аккумулятор, но он спрятан так глубоко под задним сиденьем, что не сразу его извлечёшь. Хотя зачем? Не на год и не на два он собирается в командировку. Зачем ему так долго задерживаться. Оставив машину, они заглянули в палатку рядом с магазином, где он купил пакет пончиков. Потом вышли в сквер и уютно уселись на освещённую солнцем скамейку.
После того как Семён вернулся из Затеряева, он мало приглядывался к облакам, лужайкам, аллеям, а сейчас заметил, что пришла настоящая осень, если клёны и липы закутались в золотые, искрящиеся на солнце одежды. Да и под ногами было разбросано много цветастых листьев, а среди них, почти незаметные, слетевшиеся воробьи: скачут бочком, склонив голову, заглядывают в глаза – выпрашивают угощение. Покрошил Семён пончик, отдал дочке, и она, словно курам, принялась разбрасывать угощение птичкам, устраивая среди воробьёв кутерьму.
Когда угощение закончилось, Виолка попросила:
– Давай ещё покормим воробьишек!
– Хватит, они уже наелись, видишь, как пёрышки чистят и прихорашиваются. Да и мало пончиков осталось – как раз бабушку угостить.
Виола замолчала, Семён вытер платком сахарную пудру на её губах, позвал:
– Пошли домой, нас бабушка ждёт!
Пока они гуляли, Маргарита собрала обед, вскоре все сидели за столом. Семён грустно поглядывал на дочь, тёща его взгляд перехватила, сморщилась, покачала головой, печальным видом будто говорила о скором расставании. Без аппетита пообедав, Семён собрался к себе.
– Завтра отключу холодильник, что-то доем, что-то заберу с собой, перекрою воду, электричество. Вам только останется раз в месяц оплачивать коммунальные платёжки и следить за порядком. Деньги есть?
– Не переживай. Найдутся. Могу и тебе с собой дать, мало ли что купить придётся.
– Обойдусь. Куда мне их. Ведь и на карточке есть, и сегодня под расчёт наличными получил.
Он вроде бы всё сказал, но уходить не хотелось, словно он разрывал – пусть и слабую, но соединяющую нить, оставлял много неопределённого, горечью оседавшего на душе. Виолка всё это время не отходила, он прижимал её к себе, напоследок обговаривая с Маргаритой бытовые мелочи, и не было сил сказать: «Я пошёл, до скорой встречи!» Тёща вполне поняла его состояние и перекрестила, вложила в карман куртки бумагу, завёрнутую в целлофан, пояснила:
– Это «Живые в помощи»! Всегда держи при себе, а лучше выучи и повторяй в трудную минуту… А пока, как говорится, с Богом! Храни тебя Господь!
Семён понял, что Маргарита искренне переживает за него, и по-сыновьи обнял её, потом подхватил и поцеловал Виолку, и почти сразу, чтобы не рвать душу, поставил на пол, вздохнул:
– Мне пора. Будет возможность, позвоню! – и поспешил выйти из квартиры; не дожидаясь лифта, побежал по ступенькам.
Тревога, печаль расставания – всё в нём смешалось. Он хорошо помнил, как уезжал весной в Гудермес. Тогда всё напоминало приключенческую игру, и за дочку душа не болела, теперь же всё было по-иному: тяжело и непредсказуемо, даже не верилось, что так быстро жизнь может изменить семью, выхолостить её, превратить из беззаботной в полную тревог и неизвестности. Тесть отошёл в мир иной, жена, пусть и неверная, пропала. Была бы она рядом с Виолой, было бы спокойнее, а если что-то случится с Маргаритой… Даже думать не хотелось об этом.
В квартире, дожидаясь Людмилу, он начал потихоньку собирать вещи и принадлежности. Приготовил куртку, брюки, берцы, свитер, достал вязаную шапочку, порыскав по шкафу, нашёл две пары белья, несколько пар носков, приготовил «рыльно-мыльные» принадлежности, ложку, кружку, перочинный нож. Что ещё взять? Да разве всё предусмотришь!
Чтобы не слоняться по квартире и не тосковать впустую, решил нажарить картошки, мяса и провести общую ревизию холодильника. Запасов он особых не держал, поэтому приготовил себе в дорогу пакет бутербродов на первый случай и положил пакет в морозилку, сунул в рюкзак попавшуюся под руку пластиковую бутылку минералки, а всё остальное сложил для Людмилы.
Пока жарились мясо и картошка, он позвонил отцу, решив не скрывать свою мобилизацию, как скрыл весенний побег на фронт, и как можно спокойнее сказал, что получил повестку и завтра отправляется. Отец выслушал его и ничего сразу не сказал, словно не понял, а потом встрепенулся:
– Скажи, где, когда – приедем с матерью проводить тебя!
– Пап, спасибо, но, честное слово, не хочется видеть мамины слёзы.
– Тогда один приеду!
– И этого не надо. Я не пацан какой, чтобы за ручку вести меня в военкомат. Разберусь, всё нормально. Постараюсь звонить, но это уж, сам понимаешь, как получится. Лучше вот что имей в виду: позванивайте Маргарите, а то она одна осталась с Виолкой.
– А где же Ксения?
– Нет её. Поехала в Испанию и ни слуха от неё, ни духа. Так что позвоните Маргарите, поддержите её.
– Позвонить-то позвоним и в случае чего выручим – родные всё-таки, а вот что жена твоя пропала – это непорядок. Написали хотя бы заявление в полицию?
– Пап, давно написали, хотя сейчас такое время, что трудно ожидать чего-то определённого, тем более искать концы в Европе. Ладно, надеюсь, всё будет хорошо. Постарайся успокоить маму, скажи ей, что скоро вернусь. Целую вас! Мне надо собираться.
– Погоди, где твой военкомат?
– В Заречье.
– Какая улица?
– Почтовая… Всё-таки хочешь приехать?!
– А как бы ты поступил, если бы собственный сын на фронт уходил? На какое время назначено?
– К восьми…
– Вот и хорошо, завтра увидимся. Взял бы и мать, но она приболела. Так что до встречи.
Семён вздохнул:
– Ладно, пап, до завтра!
Он отключил телефон, не в силах более рвать сердце, выкручиваться, говорить одно, а думать другое. Хорошо, что звонок в дверь отвлёк.
Дверь распахнул, а перед ним – Людмила.
– Проходи, Серёжкина, что замерла? – пригласил Семён.
Она вошла настороженно, не как прежде, даже осмотрелась, словно остерегалась чего-то, и вгляделась в него так жалостливо, что он невольно шумно выдохнул:
– Ты чего такая?
– Неожиданно всё это! В голове не укладывается, что завтра расстанемся.
– Обычное дело для мужиков. Пришло время, значит, надо идти и защищать Родину! Вот и рюкзак собрал!
– Какой-то он худой у тебя.
– Остальное в боях добудем! – усмехнулся Семён.
– Всё шутишь…
– Шути не шути, а пора ужинать. Мой руки и – за стол. У меня бутылка вина припасена по случаю!