– А спать когда? Ведь почти ночь глаз не сомкнули?
– Забудь о сне… Это тебе не у мамки. Вот когда будешь на ходу засыпать, тогда и прикорнёшь часок. А пока надо блиндажом заниматься! Вот построим, тогда и поспишь!
– Чем его строить-то?
– Лопатами да топорами. Чем же ещё?
После небольшого перекура, расставив наблюдателей, Акимов определил место для второго блиндажа своего взвода, сказав:
– Чем раньше сделаете, тем лучше!
– А если завтра пойдём в наступление? Вся работа псу под хвост?
– Как фамилия? – спросил лейтенант у Толяна.
– Рядовой Кочнев!
– Вас, рядовой, это не касается. Будете ночевать под открытым небом, благо дождик в ночь обещают!
Толян хотел что-то ответить, но Прибылой одёрнул:
– Угомонись…
Кочнев промолчал, а когда начали копать, первым взялся за лопату. Семён улыбнулся:
– Вот и молодец, на ходу подмётки рвёшь. Толк из тебя будет.
Копали, вышвыривая грунт высоким бруствером, все вместе, кто был свободен: и «старики», и мобилизованные. Когда блиндаж более или менее начал приобретать нужное очертание, задумались о брёвнах для наката. Лучший вариант – почти облетевшие клёны на меже заброшенной усадьбы. Сходили, присмотрелись: использовать можно, но кривоваты, только и сгодятся для второго и третьего наката. Надо бы в лес наведаться, но до него метров двести по луговине, да и не заминирована ли она? Доложили лейтенанту, тот через ротного связался с сапёрами, уточнил этот вопрос и сказал для всех:
– Враги не могли наставить мин, а нашим пока без надобности, хотя это неосмотрительно: ДРГ так и шныряют по лесам, вынюхивают секреты. Поэтому пойдёте с охранением, и шага не ступайте, не глядя под ноги, – вполне могут быть растяжки. Сержант Перфильев – старший.
В лес отправили первое отделение второго взвода. На опушке пять бойцов охранения рассыпались веером, углубились в лес, а остальная десятка принялась валять подходящие деревья. На породу не смотрели, лишь бы были ровными. Семён попал в охранение. Он выдвинулся вместе с остальными, осторожно ступая, стараясь не хрустнуть палым сучком, и шёл, более всего опасаясь растяжек, хотя кто их мог поставить в тылу – вопрос. Но уж лучше перестраховаться. Он слышал, как метрах в ста за спиной шумно падали деревья, как изредка долетало чьё-то ругательство, но не эти звуки заставляли Семёна ко всему прислушиваться и приглядываться. Его задачей было наблюдение за тем, что происходило впереди, среди пожелтевшего редкого подлеска, отчего сам лес просматривался достаточно далеко. Напрягая в первые минуты зрение и слух, мало-помалу Прибылой ослабил внимание, даже начал зевать в какой-то момент, понимая, что днём вряд ли можно ожидать противника. Другая забота, более насущная, овладела им в этот момент. Не зная, как долго придётся находиться в охранении, он решил не терять времени и присесть за пенёк по нужде. «Распахнул» «броник», ослабил ремень и тут боковым зрением увидел движение… Присмотрелся и обомлел: шли трое, а впереди Толян без автомата с поднятыми руками, а за ним метрах в трёх военный и следом второй с жёлтой повязкой на рукаве! «Враги!» – будто лезвием резануло. Не снимая с шеи ремень автомата, Семён, прижимая ладонью планку предохранителя, чтобы не щёлкнула, двумя короткими очередями, зная, что патрон в патроннике, сначала уронил одного конвоира, потом второго. Они и завалиться толком не успели, как Толян прыгнул в сторону, спрятался за дерево, а Семён оцепенел, ещё не до конца понимая, что произошло.
Подошёл к бледному товарищу, спросил:
– Что это было?
– В плен взяли…
– И что, никто из наших не видел?
– Четверо понесли брёвна, остальные устроили перекур. Я в сторону отошёл, грибы посмотреть. А эти двое вышли из-за куста и один скомандовал: ствол на землю и руки в гору. Второй забрал автомат и шибанул пинком. Повели – куда мне деваться? А тут ты нарисовался.
– Грибник хренов. Много грибов насобирал?
В этот момент один из лежавших застонал, потянулся за оружием… Семён подскочил, отбросил автомат.
– Пшепрашам, пан… – пролепетал тот и попытался вытянуть руки вверх.
– Что, пшек, добегался по чужой земле? Исподтишка за автоматиком тянешься?! – и, не прицеливаясь, всадил в него короткую очередь. Тот дёрнулся, засучил ногами.
Семён посмотрел на Толяна, гаркнул:
– Что застыл? Забирай свой автомат, да и чужие бери заодно.
Кочнев завертелся юлой, обвешался автоматами, один из которых был иностранным, спросил:
– А дальше что?
– Скажешь, что отошёл по нужде, они пытались захватить в плен, а рядовой Прибылой их завалил. Понял?
Вдруг в глубине леса застучали короткие очереди, и Семён крикнул:
– К бою! ДРГ!
Толян с Семёном упали за деревья, вглядываясь в сторону, откуда разносились выстрелы. Вскоре подбежали «лесорубы», тоже заняли позиции. В глубине леса очереди прекратились, и лишь в одном направлении изредка звучали, отдаваясь эхом, словно охотники преследовали добычу. Вскоре и там всё стихло, и было слышно, как ломились бежавшие от окопов на подмогу. Первым был лейтенант Акимов. Сержант доложил ему обстановку, указал на убитых.
– Кто отличился?
– Рядовой Семён!
– У Семёна есть фамилия?
– Прибылой моя фамилия, – пояснил тот.
– Молодец, рядовой Прибылой! Хороший у нас сегодня денёк! – И посмотрел на Толяна: – А с вами, Кочнев, мы ещё много дел наворочаем!
Один за другим стали подходить бойцы из охранения, опускали к ногам лейтенанта чужие автоматы, среди которых был ещё один «иностранец». В общей сложности автоматов набралось восемь.
– Забирайте трофеи и марш в расположение! – приказал лейтенант. – А вы, сержант, объяснительную мне, как только вернёмся.
Все уж было развернулись, как лейтенант всполошился:
– Отделение, становись! По порядку рассчитайсь!
Нехотя построились, рассчитались… одного бойца не хватало. Тогда двоих отправили в окопы с трофейными автоматами, а остальные во главе с лейтенантом пошли прочёсывать лес. Бойца нашли почти сразу, прошитого у ключицы пулей, угодившей наискось под броник. Его опознали, подхватили под руки и ноги и понесли к окопам. Время от времени менялись, и никто не проронил и единого слова.
Семён возвращался вместе со всеми и чувствовал себя ошарашенным. Прокручивая сегодняшние события в уме, он насчитал как минимум трёх врагов, уничтоженных собственноручно. Зато и своего бойца потеряли. И если к врагам не было сочувствия и жалости, даже к просившему о пощаде поляку, будто душа в тот момент очерствела, ожесточилась и превратилась в безжалостную машину, то своего стало неимоверно жалко. Он оказался из мобилизованных, местный по рождению; когда выдвигались на передовую, говорил, что, мол, родные места, мать с отцом живут неподалёку. Можно сказать, дома погиб.
В этот день о лесных событиях более не вспоминали, а на другой и вовсе забыли, отражая новые наскоки врагов.
– И правильно, – порадовался, пришедший в себя Толян Кочнев, немного поспав в блиндаже и вспоминая вчерашнее приключение. – Зачем нам пустая работа – не до зимы же здесь сидеть!
И всё-таки через два дня новый блиндаж построили, потому что пошли дожди, окопы раскисли, в ямах скапливалась вода, её отчерпывали, но всё равно грязи хватало, а обогреться и хоть немного обсушиться хотелось всем. Когда укрытие оказалось готово, где-то добыли жестяную печку, но днём её не затапливали, чтобы дымом не выдавать блиндаж, топили по ночам, и теперь имелось место, где можно и поспать, и переодеться, и обогреться. Правда, настроения это не сильно прибавляло. Поэтому все рвались в наступление, лишь бы выбраться из осклизлых окопов. Когда Кочнев (более ведь некому) спросил о наступлении у Акимова, тот хмуро сказал:
– Будет приказ, и пойдём!
27
Минувшее лето разделилось для Людмилы Серёжкиной пополам: до Семёна Прибылого и после. Ещё в июне она никем не заморачивалась, только-только придя в себя от расставания с неким типом, тянувшим из неё деньги, но даже и не они были главными в их отношениях. Тот работал журналистом в городской газете и жил вне всякого графика. Только на работу уходил ко времени, а возвращался – когда вздумается. Людмила вполне понимала, что у него ненормированный рабочий день, но уж что-то настолько ненормированный, да с постоянными командировками, хотя какие могут командировки в их газете, если всю основную информацию и темы для статей и очерков они добывали в администрации. А тут раз – и командировка на три дня. Раз – и на пять! Пока он жил на съёмной квартире, будучи иногородним, это не особенно бросалось в глаза, когда же перебрался к ней, то Людмиле было стыдно за него и перед родителями. Первое время они терпели носатого и лопоухого журналюгу, а потом отец попросту поставил дочь перед фактом, когда тот отправился в очередную «командировку»:
– Если это прыщ ещё раз появится в нашем доме, то выставим за порог! Так и передай ему!
Людмила и воспротивилась бы воле родителей, работавших на оборонном производстве, но к этому времени ей передали, что дорогого Илюшу видели с какой-то дамой на дальней протоке. Иному человеку она не поверила бы, но как не поверить подруге детства, если она даже скинула фото лобызающихся ухлюстков. Фотография была сделана издалека и резкости не хватало, но профиль её шустряка выделялся прекрасно. Но даже и в таком случае она не сразу показала ему фото, а только когда восстали родители и два мнения сошлись. Думала, что прыщ будет цепляться за бесплатное жильё, но он быстро собрал в сумку шмотки и, оставив ключи, попытался уйти достойно, но всё-таки гиблая сущность не позволила:
– Душно тут у вас! – изрёк он на прощание.
– Это ты навонял напоследок, – нашёлся, что сказать отец Людмилы, и попросил женщин: – Мать, дочь, распахните все окна в квартире, проветрите после этого хорька.
Отец бранился несколько дней, а в выходные, словно из мести, поменял в квартире замок и только после этого успокоился, или лишь сделал вид, но более и единым словом не вспоминал о нём, и жене не позволял, лишь иногда печально поглядывал на дочь, но ничего не говорил. И она понимала, что он не столько осуждает её, сколько жалеет.