– По коням!
Те поспешно запрыгнули в машину, ощетинились стволами в открытые окна, а Семён ударил по газам. Через пятнадцать минут они были в своих окопах, и, что Семёна удивило более всего, им повстречался майор.
– Успешно смотались?
– Нормально…
– Вот и отлично! Идите обедать – вам оставили. Старшина распорядился.
Семён пообедал быстрее других из своей «охраны» – и сразу к машине: заменил вилку, заднюю дверь, что радовало, помня о скором наступлении холодов. Можно было оставить машину, загнав её в кусты акации, как делал прежний водила, но это не устроило его. Пришла мысль выкопать под неё траншею, лучше в полный машинный рост, но как самовольничать, если в любой момент надо будет куда-то отъехать.
Поэтому нашёл комбата, объяснил задумку.
– Молодец, что проявляешь смекалку! Начинай копать метрах в тридцати от моего блиндажа, да так, чтобы въезд в «гараж» был с тыльной стороны, как и у блиндажей. Понятно?
– Так точно!
– Как определишься, пришлю тебе подмогу. Не дрейфь, не придётся одному вкалывать.
Присмотрел Семён место сбоку от разлатой акации и в перерыве между дальними разрывами снарядов услышал лёгкое жужжание низко пролетавшего вдоль линии окопов коптера. Когда он возвращался, Семён встретил его с автоматом в руках, распластавшись на затоптанной луговине. Дождавшись, когда «птичка» в очередной раз зависла, он двумя короткими очередями подсёк ей крылья, и, крутнувшись, она спикировала чуть ли ни ему на голову. Услышав выстрелы, бойцы начали выглядывать из окопов, подбежал старшина, подхватил сбитый трофей, убедившись, что на нём нет сюрприза, увлёк за собой Прибылого и крикнул:
– Всем в укрытия!
И вовремя он скомандовал, так как через несколько минут на их позиции шлёпнулось несколько мин. Никто от бойцов, к счастью, не пострадал, Семён отсиделся в первом попавшемся отнорке и вскоре был вызван к майору.
На этот раз Пронько был необыкновенно зол.
– Ну кто тебя просил стрелять? Летал бы он и летал – толку-то от них. А так лишь обстрел вызвал на себя. Хорошо, что никто не пострадал!
– Что же теперь: каждая тварь будет вонять над нашими головами, а мы голову будем втягивать в плечи и свои позиции светить?!
– Они уж давно засвечены. Вот, правда, слухи ходили, что второй взвод второй роты, откуда ты прибыл, отвязанный, но не настолько же! То ваши пошли в лес за брёвнами и на ДРГ нарвались; хорошо, конечно, что уничтожили, но ведь и своего бойца потеряли! То этот дрон!
– На войне не бывает без потерь. Да и случайно я его сбил.
– А вот слова, сержант Прибылой, я вам не давал. И запомните: никто на войне ничего не делает без приказа!
– Пока я получил бы приказ, только бы и видели его.
– Опять! Надоело мне с тобой говорить, вот взял на свою голову. Иди, копай укрытие!
Майор был зол, но и Семён не меньше его. Да и как не злиться, если хочешь, чтобы всё по уму было. А у таких комбатов, видно, одно на уме: затаиться и не рыпаться, а там будь что будет. Теперь можно понять, из-за кого и почему отступили из-под Изюма и Балаклеи, освобождённых четыре месяца назад: вот из-за таких майоров. Ведь душа разрывается, а ничего никому не скажешь, потому как самодеятельность расшатывает дисциплину. «Поэтому молчи, Семён, – убеждал себя Прибылой, – вкалывай, исполняй приказы, а не обсуждай их! Что было бы, если каждый из нас будет нести свою пургу?»
Раздобыв у старшины лопату, Семён отправил под акацию и начал копать укрытие для уазика, используя небольшой бугор. Копнул несколько раз и подумал: «А может, зря я шебуршусь, может, завтра придёт приказ к наступлению, и вся работа будет псу под хвост? Может, прав майор, подобравший прежнего водилу под себя. У того вилка сцепления выскакивает, а он особенно и не чешется. А зачем? А может, завтра в наступление, может, достанется какой-нибудь трофейный внедорожник, и тогда в ус не дуй!»
Семён уж прошёл грунт в один штык лопаты, когда увидел выглянувшего из блиндажа майора. Он ничего не сказал, но почти сразу же пришли на помощь шестеро бойцов и, закинув автоматы за спину, начали помогать копать. Прибылой копал вместе с ними, хотя теперь и сержант по званию, но у него язык не повернулся бы командовать бойцами, иные из которых старше по возрасту. И вот что значит сила: до вечера они выкопали в склоне нишу, соорудили временную крышу из подручного материала, а сверху замаскировали опавшими листьями. Конечно, будь прямой прилёт мины или снаряда, вся крыша разлетится вдребезги, но ведь мастерить что-то капитальное – не век же здесь будет стоять батальон. Когда-никогда, а снимется с «обжитых» позиций, вместе с другими частями пойдёт на запад, и тогда держись, враг, тогда ты поймёшь, что мы ещё по-настоящему воевать и не начинали.
Плохо ли, хорошо ли, но эти мысли грели душу, ведь никому не хотелось долгой войны, не хотелось сидеть в окопах, и чем быстрее закончится кампания, тем будет лучше для всех. Единственное условие, которое при этом должно быть выполнено: безусловная капитуляция противника, держащегося лишь на западной помощи да на собственной гнусной политике, безжалостной к своим бойцам – таким же славянам.
31
После поездки к Маргарите Людмила Серёжкина многое поняла в её поведении, основанном на эгоизме. Ведь по рассказу Семёна она знала, что её дочь пропала без вести и вряд ли когда найдётся. Если верить письму, а он ему верил, незнакомка, написавшая его, ничего не требовала сама, не передавала ничьих требований, например, по выкупу Ксении. Та попросила её, такую же невольницу, а она сообщила, что могла, о чём знала. Тогда к чему это ненужное любопытство, проявленное его тёщей. А то начала расспрашивать, где и когда познакомились, какие отношения теперь. Осталось спросить: спали вместе или нет? Ну, а если и спали, то тебе-то что? Тебе помощь нужна, выручка в трудную минуту или обычное бабское любопытство заставило притвориться болящей. Да никакая ты не болящая, а мешки под глазами, так это от переживаний – дочь всё-таки пропала! А так вполне упакованная тётенька, квартира обставлена любому мещанину на зависть. Вот узнать бы, кем был её недавно усопший муж? Но ведь напрямую не спросишь. И тут она вспомнила о звонке Маргарите, когда была у неё в гостях. Хозяйка, отвечая на чей-то вопрос, подтвердила: «Да, всё верно, Маргарита Чернопут». И ещё о чём-то немного поговорила. Тогда она не придала значения этому звонку, но необычная фамилия запомнилась, и Людмила загорелась желанием узнать: так кем же был её муж, если в семье всё так непросто.
Она узнала об этом очень быстро, возвращаясь домой в такси, лишь набрав в поисковике смартфона фамилию: «Чернопут». Сразу высветилось – «генеральный директор строительной компании». Сделав это открытие, она поняла, откуда у Семёна дорогая машина, новая квартира; отчасти догадалась, для чего или зачем его жена отправилась в Испанию. «А кто же я тогда во всей этой истории? – задалась она вопросом и сама себе же ответила: – Разменная монетка, девушка на побегушках. То Сёмен, обеспокоенный жизнью дорогой тёщи, просит звонить ей, предлагать свою помощь, то Маргарита не может обойтись без неё. У неё, видите ли, ребёнок на руках, а у меня никого нет. А Валерик вроде как не в счёт. Чужой же!»
Накрутив себя и разволновавшись от вновь открывшихся предположений, она вдруг резко изменила отношение к происходящему, даже пожалела, наврав Чернопутихе, что якобы собирается замуж, что с Семёном всего лишь знакома. Чем более она думала о Маргарите, тем стремительнее менялось отношение Людмилы к знакомству с Семёном. Ей уже казалось, что она лишь игрушка в его руках, и она теперь не могла понять саму себя, почему так стремительно повелась на Прибылого. И здесь одно из двух: либо хотела насолить журналюге, либо на какое-то время была отуманена пришедшим желанием. Теперь уж она и не помнила, что конкретно с ней произошло, но что-то стремительное и мимолётное, как бывало с ней в юности, когда в кого-то мигом влюблялась и так же мигом отдалялась от того, без которого, казалась, дышать спокойно не могла. Нет, оказывается, могла, и даже неплохо обходилась. Она и о Семёне попереживала лишь первые две недели, а потом его образ отдалился, сам он перестал звонить, и ей делалось непонятным, казалось бы, очевидное: иметь телефон и не удосужиться заглянуть в него. Она от кого-то слышала, что по прибытии на фронт телефоны у них то ли отбирают, то ли не разрешают пользоваться. Но даже если это и так, то нельзя поверить, что не имеется возможность хотя бы раз в неделю позвонить и сказать всего лишь несколько слов: «У меня всё нормально, люблю и целую…» И всё, этого достаточно, чтобы чувствовать себя не брошенной и иметь силы на дальнейшее ожидание. Когда же оно нескончаемо, то вся исстрадаешься, не представляя, где твой небезразличный человек, что с ним? Людмила и засыпала с этим чувством обиды, не представляя, как будет всё это терпеть и переносить далее.
Утром, правда, многое изменилось. Она вспомнила рассказы мамы о том, как долго прабабушка ждала мужа с войны и всё-таки дождалась. А каково было ждать, если лишь два письма получила от него после мобилизации, а потом ни слуха от него, ни духа – сплошное ожидание, лишь было извещение о его пропаже без вести. А прабабушка продолжала ждать и дождалась через пять лет – увидела мужа живым и почти невредимым. Оказалось, что он четыре года находился в плену, после полгода томился в американской зоне оккупации и, к счастью, не пострадал при проверке особистами.
Это воспоминание заставило Людмилу устыдиться, посмотреть на себя со стороны, по-иному подумать о Семёне. Ведь ничего плохого и обидного он не сделал, а наоборот – всегда проявлял внимание, нежно относился и не давал повода усомниться в этом. К Валерику хорошо относился. В какой-то момент она даже поставила себя на его место, как бы она себя вела, если бы вдруг её муж пропал без вести, да к тому же она получила бы письмо неизвестно от кого с описанием его судьбы. Что бы она сделала? Во-первых, не поверила бы. Во-вторых, попыталась бы отыскать. Но опять же вопрос: это реально у себя в стране, но не на далёкой чужбине. И это в том случае, если продолжаешь считать его своим мужем, а если, как в случае с Семёном, муж бы ушёл к другой, а после пропал, то ещё неизвестно, как бы она повела себя в этой ситуации. Скорее всего, ограничилась заявлением в полицию для очищения совести, наперёд зная, найдись он, она и близко бы к нему не подошла; это только бабушки могли ждать мужей годами, но ведь и обстоятельства были иными.