Самобичевание окончательно помогло забыть вчерашнее нервозное поветрие, теперь казалось, что его и не было вовсе. Зато мать ничего не забыла и, вернувшись с работы, прицепилась:
– И не стыдно тебе? – И сделала паузу, словно давая время для признания вины.
– Ир Павловна, ты о чём? – удивилась Людмила, назвав мать кратким именем, как обычно позволяла себе, когда была сердита или беспричинно в чём-то уличена.
– О том! Не стыдно шляться с сыном по ночам? Ты хоть знаешь, когда вы вчера приехали? К кому теперь наведывалась, если Семён на фронте?
– К его тёще.
– Что, что ты сказала?!
– Что слышала.
– Вот что значит совсем совесть и честь потерять! И-и-их, потащилась неизвестно куда, а Валерик сегодня чуть школу не проспал – еле растолкала. Ну и о чём же ты говорила с так называемой тёщей, зачем вообще поехала?
– Она приболела и попросила привезти продуктов.
– Да она попросила, чтобы проверить, что за птицу оставил твой Семёнушка в наследство, а ты и рада стараться. Даже если это действительно так, то могла бы до выходного отложить поездку.
– Мама, есть каждый день хочется.
– Ладно, проехали… И что ты сказала тёще Семёна, как представилась?
– Так и сказала: его знакомая, вместе учились.
– Поверила?
– Похоже, да, особенно когда сказала, что скоро замуж выхожу?
– Ой, Господи, за кого ты выходишь-то? Чего выдумываешь?
– Вот именно, выдумываю. И вообще, мам, перестань делать из меня дурочку. В конце концов, была с Валериком не у каких-то бомжей, а в семье олигарха.
– Ну и кто он?
– Чернопут…
– Что-то не слыхала о таком.
– И не надо, умер он не так давно, зато вся семья упакована, нужды не знает.
– Значит, и твой Семён из этой кормушки перехватил?
– Не такой он, а вполне нормальный, а если что и перепало с царского плеча, то не кичится этим. У него и у самого голова на плечах: образован, на приличной должности работает, перспектива есть.
– А ты в душу к нему заглядывала, знаешь, что у него творится?
– Мам, ну хватит допрос устраивать. Лучше скажи, как сходила к врачу?
– Могла бы и не ходить – ничего не изменилось бы. То, что он наговорил, мне и самой было известно… А вот тебе надо пересмотреть своё поведение, иначе сама испортишься и сына испортишь!
– Всё, не могу более… – Людмила ушла в свою комнату, рухнула на кровать и закрылась подушкой, чтобы никого не видеть и не слышать.
Через полчаса к ней заглянул сын, толкнул в плечо:
– Мам, дедушка пришёл с работы, а бабушка зовёт всех ужинать.
Людмила ничего не ответила, вздохнула и пошла на кухню.
32
Неделю пробыл Семён при майоре Пронько и успел многое сделать. Самым хлопотным оказался приказ майора установить броневые листы сбоку и снизу переднего пассажирского сиденья, где он обычно сидел. Так – не так, а надо исполнять приказание, и Семён съездил в рембат, где его уже ждали.
– Ты сам это придумал или Пронько приказал? – спросил у него старлей по прибытии, ничем не отделяясь от ремонтников в замызганном маслом и пылью комбинезоне с едва заметными звёздочками на погонах.
– Мне-то чего… Приказали – я и поехал.
– Ну тогда и занимайся сам: размечай, приспосабливай. Сварного я тебе дам, но не более.
– Как скажете…
Весь день он провозился с двумя пластинами из пятимиллиметровой стали. К днищу было просто присобачить, а вот с дверью пришлось помучиться, чтобы и к ручке стеклоподъёмника был доступ, и открыванию-закрыванию. Ведь металл не от консервной банки. А уж сколько «умных» советов и насмешек пришлось выслушать Семёну – не счесть, словно не майор, а он сам всё это придумал. О самом-то какая забота? Почти никакой: «броник» на дверь – вот и защита. Все так делают и не заморачиваются. К концу дня он уж не чаял, как поскорее уехать в расположение. А как вернулся к Пронько, то тот осмотрел сделанное Семёном, похвалил: «Хорошо подогнано» – и обрадовал:
– Отдыхай, обед и ужин тебя в блиндаже дожидается.
И только при этих словах Семён вспомнил, что за весь день ничего не ел. А как поел, то и в сон повлекло. Но выдержал, дождался вечера и тогда отрубился – так наломался за день.
Утром новая задача: доставить Пронько в штаб бригады. Оказалось, что надо ехать под Старобельск. Пронько указал место на карте, по-барски уселся, а на заднем сиденье умостились два бойца охраны. На своей территории особо опасаться нечего, да и местность позволяла просматривать опустевшие осенние поля во все стороны. Поэтому ехали без лишней опаски, хотя скорость выдерживали максимальную – за полчаса добрались. Пронько ушёл в штабную палатку, а Семён притулил уазик под широким дубом невдалеке от опушки леска; по обеим сторонам стояли иные машины, водители которых выполняли приказ о рассредоточении, полученный из-за опасения появления беспилотников. Бойцы сразу задремали, задремал и Семён, но вскоре начали одолевать любопытные водилы. Они подходили к машине Прибылого, спрашивали, можно ли посмотреть на бронированную дверь. Семён сперва думал, что они всерьёз интересуются, а они для того лишь, чтобы позубоскалить.
Некоторые нахваливали:
– Вот это понимаю, вот это броня! Как у «Арматы»!
– А что, очень грамотно выполнено, пули будут как горох отскакивать!
В конце концов, Семён закрыл дверь изнутри, спасаясь от зевак. «Повеселились – и хватит!» – решил он, всё-таки чувствуя досаду от насмешек, явно назначенных не ему – с него какой спрос? – а тому, кто придумал это чудо инженерной мысли.
Более часа длилось ожидание. И вот часовой дал знак водителям, чтобы машины были готовы забирать ездоков. Пронько задержался и вышел в числе последних вместе с генералом, и Семён лихо подкатил ко входу. Генерал подошёл к машине, попросил выйти водителя. Тот вышел, отрапортовал:
– Сержант Прибылой, вторая рота третьего батальона!
– Вольно, сержант! Давно служите?
– Призван по мобилизации, срочную служил мотострелком, в апреле участвовал добровольцем СВО.
– Какое образование?
– Высшее.
– Командир батальона майор Пронько?
– Так точно!
Услышав свою фамилию, майор козырнул:
– Слушаю вас, товарищ генерал!
– Это с каких пор специалисты с высшим образованием у нас баранку крутят, когда есть нехватка младших командиров?
– Он механик хороший.
– Ясно, что хороший. Поэтому немедленно отправить в роту и дать в командование отделение!
– Слушаюсь… – только и смог сказать Пронько.
Обратную дорогу молчали, а по приезду майор вызвал прежнего водителя, а Семёну сказал, вздохнув:
– Вот такая, сержант, судьба комбата. Возвращайся в роту, если уж такая масть легла, а козырей у нас не оказалось. Водитель тебя доставит.
«И чего, спрашивается, канителились?! – нехорошо подумал Семён о Пронько. – Или по привычке каждый чин на себя одеяло тянет, хотя генерал-то прав. И повезло, что до него не дошёл слух о броневой „капсуле“ майора, но ведь когда-нибудь дойдёт. Вот потеха-то будет!»
Не успел Прибылой кинуть рюкзак в блиндаж, как на плечах повис Толян, выскочивший из ближайшего отворотка окопа:
– Семён, своим глазам не верю! Неужели это ты – ущипни меня, товарищ сержант!
– Не балагурь, какие новости в отделении и во взводе? Более в плен не попадал?
– Я теперь осторожный, в роте ничего особенного не происходит, если не считать каждодневных вражеских наскоков. Не успевают с утра враги появиться на горизонте, как наша арта начинает молотить. Отмолотится, они схлынут, потом вновь лезут. Тут уж мы с поддержкой БМП. Выскочим из окопов, прикроемся бронёй, дадим прикурить – они сразу пятятся на исходные позиции, либо в траншеях и воронках залегают сусликами. Мы не перестаём удивляться: когда они успели столько ходов-то нарыть?!
– Их числом больше, но теперь и наших заметно прибавилось. Так что время на нас трудится.
– А как-то ночью полезли да нарвались на наши растяжки… Одного двухсотого бросили, а трёхсотого волоком за собой утащили. Они его тащат, а он орёт, они его тащат, а он орёт. А чего, спрашивается, орать. Орать-то все умеют, вот попробуй стерпи – тогда ты молодец.
– Это, Толян, не угадаешь, как будешь себя вести при ранении. Мне в апреле ногу насквозь пуля прошила, так думал, что на том месте кончусь.
– Ты разве ранен был? И ничего не говорил!
– Чего языком болтать, когда у кого что, и не обязательно ранения.
– Это понятно, что у каждого своё… А что общее у всех, так это то, что засиделись мы здесь, все ждут, когда что-то изменится, а то можно и до зимы проторчать… А вчера сержанта Костю Перфильева тяжело ранило – ногу до колена отсекло осколком – в воронку не успел нырнуть при обстреле минами. Пока его перевязывали да эвакуировали, много крови потерял, но ни единого слова тяжёлого не проронил, только стонал и скрипел по-волчьи зубами. Очень жалею земляка. Вчера места себе не находил: тебя забрал комбат, Костю в госпиталь отправили – отвоевался человек. Теперь, кроме тебя, земляков не осталось во взводе. Есть в других, но какие-то мухортые они – слова из них не вытянешь.
– Погоди, не тараторь. Взводный показался – доложить надо о прибытии!
Семён поднялся в рост, благо окоп глубокий, попытался строевым шагом подступить к Акимову:
– Товарищ лейтенант, сержант Прибылой из командировки прибыл!
– Вольно! Вовремя вы. Отправлялись рядовым, вернулись сержантом. Удачно съездили.
Семён промолчал, продолжая смотреть лейтенанту в глаза:
– Это не моя заслуга.
– Ваша тоже есть. Будем считать, что всё по чину. У нас замкомзвода Перфильев выбыл, так что мне остаётся доложить комроты о возвращении блудного сына и рекомендовать вас на его место. Согласия не спрашиваю, а всего лишь ставлю в известность.
– Справлюсь ли?
– Справитесь, если срочную служили, значит, знаете Устав, строевую подготовку, хотя здесь по плацу не ходим. Здесь командир – личный пример и образец поведения в бою и быту. В боевых действиях вы уже проявили себя, даже умудрились беспилотник сбить, находясь при штабе батальона, однополчанина спасли из плена, не растерялись.