От мыслей Прибылого отвлёк рядовой его подразделения Безруков, тоже, как и он, недавно мобилизованный, от природы наполовину седой, и это ему прибавляло возраста. Он подсел рядом и закурил. Сказал, как и не ему:
– А вы, товарищ сержант, молодца! Все пацаны думали, когда вы слиняли к комбату, что ненадёжный этот Прибылой, скользкий, у него и фамилия соответственная. Это тем более удивило, что все знали, что вы весной уже участвовали в операции добровольцем. Были ранены. Особенно переживал Толян и сержант, которому ногу отчикало, Перфильев. Всю неделю, пока вы катались с комбатом, они туча тучей ходили, а как вернулись – Толян духом воспрял. Жалко только, что сержант не знает о вашем возвращении, плохая у него память останется.
– Память – дело наживное. Да и земля слухами полнится. Давай по-простому… Тебя Антоном зовут, земляк? – Тот кивнул. – Так вот, Антон, мне и самому тошно было, и уж жалел, что вызвался помочь с починкой машины. Сначала жалел, а потом засомневался: «А что, надо мимо пройти, ухмыльнуться и назвать водителя олухом? Ведь не развалился же я, когда залез под уазик, а уж что потом случилось – от меня не зависело». Приказ есть приказ, и я его выполнил. А как бы ты поступил на моём месте?
– Так же, конечно. В этом нет вопросов.
– Вот и я о том же. И, поверь, рядовым быть легче, когда отвечаешь только сам за себя, а теперь, хотя и мелкая на первый взгляд, но вполне серьёзная ответственность появилась за каждого бойца. Прежде об этом не задумывался, а новая забота постоянно мозг сверлит. Но что я один могу сделать? Поэтому совсем не помешает делу, если в отделении будем помогать друг другу, а не станем скользить равнодушно мимо и отводить взгляд. Ведь так?
– Верно, сержант! Хорошо, что…
Он не договорил, когда встрял проходивший мимо Толян, с ходу спросивший:
– А вы чего это тут причепурились, соображаете? Третий нужен?
– Тебя и ждём, не знаем, кого послать!
– А что – я запросто. Тут в деревеньке неподалёку какая-то бабуся самогонку продаёт!
Пресекая нахальные слова земляка, Прибылой сразу применил власть, напомнил, кто он есть:
– Об этом, ребята, рано думать, а вот «калаши» чистить пора.
34
Родители знают, как тяжело дожидаться весточки от детей, особенно если неизвестно, когда она придёт, особенно если твой сын долго не даёт о себе знать. Уж сколько мыслей передумается, сколько разных картин мелькнёт перед глазами, уж вся душа переболит и иссохнет, и не перестаёт иссыхать. Уж с телефоном ложишься и просыпаешься, и в течение дня не расстаёшься с ним, а если по какой-то причине расстался ненадолго, то тотчас ищешь возможный звонок в «пропущенных». Всё это так, у кого есть взрослые дети, тот это знает, особенно если сын на фронте.
Родители Семёна Прибылого не исключение: прошёл почти месяц с того дня, когда он позвонил с полигона, сказал, что завтра выдвигается к фронту, попросил не переживать и предупредил: когда позвонит в следующий раз – неизвестно, даже пошутил, сказав отцу: «Не переживайте, если от меня не будет весточки, главное, чтобы из военкомата не позвонили!» Его слова тогда Иван Семёнович понял правильно и сказал, напутствуя: «Береги, сын, себя, ты у нас один остался…» Он хотел сообщить, что, мол, мать совсем разболелась, почти не встаёт с постели, но не стал огорчать Семёна, и без того угнетённого, сколько бы он ни храбрился. Тем более Вере Алексеевне к тому времени успели сделать экстренную операцию – удалили грыжу на позвоночнике, и она, хотя не сразу, но потихоньку приходила в себя, начинала осторожно ходить по дому. Её освободили от дел и обязанностей, и более всего помогала сноха Ольга. Она и в обычное-то время всегда желанной была, а в этой ситуации особенно проявилась. Приготовит, постирает, в доме уберётся и сына на произвол не бросает: несколько раз позвонит, удостоверится, что с ним всё хорошо. А первые несколько дней после операции так и вовсе ночевала с ним у свекрови и свёкра, которых по-прежнему считала даже при погибшем муже близкими родственниками. Да и как иначе, если их связывает её сын, которому они не чужие люди.
В дни, когда Семён был мобилизован, переживания его родителей передались и ей, ведь их сын всегда необыкновенно внимательно относился к её Евгению, особенно когда тот остался сиротой. Ольгу радовало, что Семён поговорит, поинтересуется учёбой племянника, спросит, чем увлекается, как проводит свободное время. Хотя и редко приезжал в Затеряево, зато всегда с подарками, но не это главное. Главное в нём самом: посмотришь на него, поговоришь – и на душе легче становилось, будто с доктором поговорил, а тот развеял все сомнения и страхи.
Когда Вера Алексеевна более или менее оклемалась, то попросила мужа, почувствовав в себе силу:
– Вань, чего делать-то будем?!
– Ты о чём?
– Да как же: уж сколько времени прошло, а от сына ни гугу! Сходил бы в военкомат, спросил там, в чём дело, почему Семён столько молчит? Может, не дай бог, с ним что-то случилось!
– Если что-то произошло, то сообщили бы, не переживай. Но не дай бог такого известия. Так что смирись и молись за него. Парень он разумный, без нужды рисковать не будет.
– Что же, тогда сама буду узнавать.
– Куда тебе, если ходить толком не ходишь.
– Такси вызову!
Побывала она в военкомате или нет, так никто из семьи и не узнал, но по изменившемуся настроению поняли, что побывала, иначе бы не ходила такой, если не повеселевшей, то задумчивой и спокойной, оставив все волнения на стороне. Видимо, ей там действительно сказали что-то такое, что подействовало положительно. Иван Семёнович, как-то не выдержав томления, спросил напрямую:
– Чего тебе наговорили-то?
Она не стала притворяться, переспрашивать:
– То и сказали. Ничего конкретного. Мол, если нам ничего не известно о вашем сыне, то с ним всё в порядке. Ждите, мол, он обязательно позвонит при первой возможности.
– Вот видишь, а ты не верила мне! – успокоил он её и подумал о том, что она ответила его недавними словами.
Жена вздохнула:
– Им-то чего – лишь бы сказать. Поэтому побывала я в церкви, попросила причастить меня без покаяния из-за моей болезни, мне сделали исключение: сперва отдельно от других приняли покаяние, а потом и причастили. Поставила я свечку за здравие нашего сынка и возвращалась домой, как на крыльях.
– Пешком, что ли? Совсем с ума сошла?!
– А вот и нет. Такси для этого существует.
Вера Алексеевна до вечера находилась в ровном расположении духа, а на следующий день вновь начала хандрить, вспоминать сына, когда муж вернулся с работы.
– Всё, мать! – сказал он ей. – Чтобы я более не слышал твоих причитаний. Сколько можно? У меня ведь тоже сердце есть!
– Так и ты погорюй, а то ходишь и знать ничего не желаешь.
– В другой раз я тебе ответил бы, а сейчас не буду время тратить на пустые разговоры, – не стал он спорить, хотя собирался поговорить о невестке, но отмахнулся, понимая, что не пришло время для такого разговора.
Он видел, знал, когда думал об Ольге, что она давно созрела, чтобы выйти за кого-нибудь замуж. Как ни жалко сына, но его теперь не вернёшь, а Ольга из-за этого продолжает мучиться. Другая давно бы сделала хвост трубой и закатилась вдоль посёлка, а эта так не может – характер не тот. И мысли её неутешные по глазам видны. Плачут они без слёз от безысходности, от невозможности нарушить жизнь подрастающего сына. И как-то вспомнив об Ольге и Женьке, Иван Семёнович подумал о возможности взять на год-другой внука к себе. Пусть поживёт с ними, а мать его за это время кого-нибудь присмотрит, наладит свою жизнь и выйдет замуж. И в этом он не видел ничего плохого и обидного для себя и жены. Это жизнь, и у каждого она своя складывается и подчас не зависит от собственного желания или чужого хотения. Но ведь и не скажешь прямо об этом – совестно ведь вмешиваться в личную жизнь другого человека. И с женой не посоветуешься – совсем запилит да обзовёт каким-нибудь глупым словом.
И всё-таки он дозрел до той неясной мысли, в которой и сам до конца не был уверен, чтобы поговорить с женой о внуке, пока был повод для этого.
– Слушай, Вер! Может, нам взять Женьку на время к себе?! Я-то тебе не помощник, а он и в магазин сходил бы, и пол подмести смог бы, влажную уборку сделать не откажется – всё лишний раз тебе не нагибаться. Я же вижу и слышу, как ты сопишь, когда носки надеваешь, как лишний раз остерегаешься резко повернуться.
– Во, молодец! Мы будем Женьку воспитывать, а мать его чем будет заниматься? Подумал об этом?
– Даже и думать не хочу. Не такая она, чтобы хвостом крутить. А даже если присмотрит кого, то для Женьки это лучше будет. Я ведь тоже без отца с малых лет воспитывался, а когда рос, то всегда мне не хватало рядом отца, мужчины. Даже сейчас не хватает, хотя наполовину седой. Конечно, никто Женьке нашего Андрея не заменит, но жизнь-то одна у Ольги, жалко ведь её.
– Ничего, перетерпит. Вот Женьке исполнится восемнадцать лет, тогда пусть и делает, что хочет, а пока пусть занимается воспитанием сына и о себе поменьше думает. А то приведёт в дом какого-нибудь алкаша, а внук потом страдай из-за него.
– Да в том-то и дело, что не думает она об этом.
– Тогда – тем более, и не тебе за неё голову ломать. А я, кстати, на следующей неделе на работу выхожу.
– Какая тебе работа, если по дому еле ходишь?!
– Я потихоньку да помаленьку, авось не мешки буду таскать.
После такого упрямства жены не хочешь, да засомневаешься. Может, действительно, она по-женски права, и не его это мужское дело совать нос в бабьи дела. Всё так. Но ведь и его правда всё-таки есть. О какой-то другой Ольге он бы и не думал, а о «своей» как забыть, ведь её печаль и тоска непременно отразятся на внуке, мамкиным ребёнком вырастет он, если, конечно, не сумеет заявить о себе. И не обязательно быть раздолбаем, отвязанным беспредельщиком, хотя всё может быть в его надвигающемся подростковом возрасте, если не будет других занятий, кроме уличных сборищ. Конечно, кому на роду написано стать таким, то не поможет никакое воспитание и пример другого не убедит. А если есть рядом порядочный и мудрый человек, и сам ты не последний оглоед с неуправляемым характером, так как самому не пропитаться добрым примером и не сохранить его на всю жиз