– Пап, мам, как это понимать? Вот, почитайте!
Чернопут нехотя взял записку, скользнул по ней взглядом и встрепенулся:
– Как это уехал? И почему на Донбасс? Кто его там ждёт?
– Пап, у меня спрашиваешь?! – спросила, укорив, дочь и зарыдала. – Не посоветовался, не предупредил. Раз – и уехал! Аника-воин выискался, воевать ему захотелось, словно я для него пустое место. Ну, не скотина?!
Маргарита выхватила у мужа записку и чуть ли не набросилась на дочь с кулаками:
– Ну, и как ты могла допустить это?
– Он что, предупреждал… Утром лишь сказал, что попозже пойдёт на работу. Разве я могла знать, что задумал наш Семён Прибылой!
– А ведь он действительно прибылой! – многозначительно и непонятно сказал Чернопут и пояснил: – Так молодых волков называют! Живёт в стае, но делает, что захочет!
На какое-то время все затихли, обдумывая откровение Германа, а потом Маргарита чуть не подскочила на стуле:
– Ну, что ты сидишь-то? – замахнулась она на него, словно хотела ударить. – Позвони военкому. Ты же знаешь его. Спроси, может, у них какие-то списки составляли или ещё что-нибудь?!
Подумав: звонить или не звонить, Герман взял трубку, потом с кем-то поздоровался, спросил, коротко описав ситуацию. Сказав «извини», он бросил телефон на стол, посмотрел на дочь, потом на жену:
– Никого они никуда не отправляли, и нечего меня подставлять… Это всё казаки гуртуются. Они, видно, и Семёна подбили. Едут группами на Кавказ, там проходят подготовку, а потом их переправляют к месту спецоперации…
– И что, нельзя ни у кого ничего узнать? – ахнула дочь.
– Может, и можно, – холодно сказал Герман, – да только нужно знать, к кому обратиться. Но у меня таких людей нет. Так что ждите известий от самого! – хотел добавить и съязвить, что, мол, сами выживали Семёна, а теперь квохчете курами, но промолчал.
Прошло несколько дней после этого разговора, и в какой-то момент Герману стало ни до чего на свете: ни до жены, ни до внучки и дочери, ни до глупого зятя. Даже конкурс вновь перестал волновать, потому что деньги на него поступать почти перестали, а клянчить стало не у кого: все литераторы с деньгами проявили себя, теперь ждут щедрых премий, понимая, что конкурс, хотя и организован для всех желающих, но награды и дипломы получат лишь избранные, кто проявил большую щедрость. Ему же надоели и опротивели потуги литературных бездарей, и почему-то с каждым днём всё сильнее захотелось посмеяться над ними, ткнуть рылом в дерьмо, которое они считают гениальными произведениями. Вот только напрямую этого не скажешь, а что-то доказывать каждому по отдельности – это уж слишком для них, не по чину.
И он решил «кинуть» всех. И не просто, а поглумиться, насладиться их утробным визжанием. Конечно, потом они попытаются вернуть вложенные в фонд деньги, но как докажут это, если деньги передавались из рук в руки, движения по расчётному счёту нет, поскольку финансовые операции не проводились, а у фонда нулевой баланс. Лучшим вариантом в этой ситуации – залечь на «дно», затаиться, может, даже надолго заболеть, а потом, например, перенести подведение итогов на другой год, сославшись на сложную обстановку в стране, тем более что в положении о конкурсе умышленно не указан срок его проведения. Это, как теперь оказалось, пришлось к месту и лишало какой-либо ответственности, давало возможность раствориться во времени, заболтать ситуацию.
Задумав такую аферу, Герман не стремился к обогащению, потому что деньги фонда небольшие, для него серьёзного значения не имевшие: ему лишь хотелось моральной победы над творчески похотливыми литераторами: оставить конкурсантов с носом – стало жгучей идеей.
Очень хотелось покуражиться над теми, кто всю жизнь мешал, кто лез вперёд, расталкивая локтями окружающих; у некоторых, замечал он, локти на пиджаках были основательно стёрты, и они прикрывали дыры, нашивая на них кожаные заплатки, бывшие модными лет тридцать назад, но дыры всё равно вылезали по бокам.
11
Ни жена, ни дочь, конечно, не догадывались о задумке Германа Михайловича. Маргарита устала от домашних забот, занимаясь воспитанием внучки, по-научному готовя её к школе, так как считалась педагогом по образованию, хотя ни одного дня не работала. Она в последние дни похудела от переживаний, перестала напоминать цветущую пышную розу, какой была совсем недавно. Ксения же после бегства мужа оказалась и вовсе предоставленной сама себе, и то ли весна подействовала, то ли захотелось хоть как-то навредить ему за то, что бросил её, поэтому в какой-то момент по-иному начала поглядывать на компьютерщика Максима. Он появился минувшей осенью, частенько заглядывал к ним в бухгалтерию, когда возникали проблемы с техникой, и никто почти не обращал на него внимания: среднего роста, худощавый, как подросток, хотя ему было за тридцать, ходил вечно в облезлых джинсах и мятой клетчатой рубахе, нахальный. Может, поэтому и начал заглядываться на Ксению, когда от кого-то узнал, кто её отец, и с каждым днём всё настойчивее, но она запросто отшила, едва он в очередной раз попытался проводить.
– Максим, не старайся. За мной машина придёт! – заносчиво сказала Ксения, подчёркивая свой не самый низкий статус, зная, что должен заехать Семён на BMW.
Сообразительный, конечно, Максим понял её высокомерие и отшутился: мол, тогда не смею задерживать, а сам помаленьку отдалился, не стал напоминать, что живёт в трёхкомнатной квартире, но в какой-то момент, осмелев, всё-таки пригласил на чай, узнав, что её муж уехал в командировку. Ксения потом ругала себя, что проболталась сослуживицам, когда муж поехал в Набережные Челны получать машины для автобазы, да задержался на несколько дней. Подруги, видимо, и шепнули Максиму: мол, не теряйся… И он не растерялся, а она воспользовалась приглашением и поехала в гости. Думала, что он возьмёт такси, а они долго ехали на автобусе. Мать Максима их встретила, видимо, предупреждённая сыном, поужинала с ними, а потом ушла в свою комнату, и более Ксения её не видела в тот вечер. У неё, действительно, была мысль остаться на ночь, даже предварительно наврала матери, что поедет навестить больную подругу, и попросила чем-нибудь занять дочку, но Виолка, будто нарочно, стала звонить каждые десять минут и ныть, что очень соскучилась и ждёт не дождётся любимую мамульку…
– Извини, Макс, ничего сегодня не получится. Дочка плачет, домой зовёт. Не могу я так! – вздохнула Ксения и начала одеваться.
Но обычно обходительный, вдруг часто задышавший Максим оказался диким и неотёсанным. С неожиданным напором он приказал:
– Раздевайся!
Не дожидаясь, когда она начнёт шевелиться, чуть ли не силой попытался стащить с неё одежду, что для Ксении было в новинку, но именно от этого она будто потеряла голову. Стеснительно поглядывая на Максима, сама быстро разделась, побросав одежду на стул и мимо стула, и упала в его объятия, показавшиеся сильными и крепкими. Произошло то, что ожидалось и желалось, и они лежали и приходили в себя, счастливо поглядывая друг на друга и улыбаясь. Вскоре Ксения попыталась подняться, чтобы собираться домой, но Максим резко и зло вновь опрокинул её; она хотела что-то сказать, но он зажал ей рот поцелуем, и она ослабла, покорно сдалась, очень желая сдаться. Через полчаса она уже ехала от Максима на такси и долго потом дома рассказывала о якобы болевшей подруге, которой даже продуктов принести некому.
– У неё, случаем, не ковид? – забеспокоилась Маргарита.
– Мам, я совсем, что ли, «ку-ку»?! Она на машине в аварию попала. Долго в больнице лежала, а теперь по квартире на костылях скачет.
Та встреча оказалась не единственной, и когда Семён вероломно бросил её, Ксения частенько навещала «больную» подругу, отчего Маргарита всё чаще спрашивала:
– Как выздоравливает она? Уж что-то засиделась дома?! – и подозрительно посматривала на дочь, дожидаясь от неё откровений.
– Ей ещё две операции делали, – отговорилась Ксения.
Но когда и Герман Михайлович заинтересовался частыми отлучками дочери, то Маргарита в один из вечеров навязчиво пристала к ней с допросом, и Ксения созналась во всём:
– А что мне делать, если Семён за месяц лишь раз позвонил?
– Но ведь позвонил же! Значит, живой, радуйся!
– Радуюсь, но на душе всё равно неспокойно и от одиночества с ума схожу.
– А ты как думала… В войну жёны мужей годами ждали, а на чужих постелях не валялись. Эх, доча, доча… Прекращай. Гадко это всё и скверно. Хорошо ещё, что отец не знает.
– Мне, что, ещё и ему доложить? Ему до нас и дела нет! Словно мы не существуем. Даже с внучкой перестал играть. Сам по себе живёт.
– В общем, я тебе своё слово сказала. А далее сама думай, не маленькая.
Ксения не знала, рассказала ли мать отцу о её похождениях, но заметила, что тот перестал вообще замечать её. Она не могла знать, что творилось на душе у отца, потому что родители не посвящали её в свои финансовые дела. Да она особо и не любопытничала, знала только, что дом в Барселоне отец продал, а деньги… И в неё будто кто-то стрельнул: деньги, где деньги?! Ведь с началом специальной военной операции на Украине все активы в Европе либо заморозили, либо конфисковали. Вот отчего отец сам не свой ходит. Поневоле задумаешься и озаботишься. А у него это, видимо, дальше пошло: о чём ни спросишь – либо молчит, либо отвечает невпопад. А как-то расплакался, разрыдался, да так, что пришлось вызывать «скорую». Какого-то особенного расстройства здоровья врач не обнаружила, сделала ему успокаивающий укол и посоветовала, не отрываясь от авторучки:
– Завтра обратитесь к участковому врачу и подумайте о поездке в санаторий, но сначала надо полечиться в клинике нервных заболеваний. Усталость накопилась у вас, и быстро от неё не избавиться. На её фоне обострилась вегетососудистая дистония. Лучшее избавление от неё – покой и отдых, а лекарства за две-три недели значительно улучшат ваше состояние. Думаю, вы можете позволить себе качественное лечение. Я сейчас выпишу рекомендацию, а врач окончательно оформит направление.