Китто потянулся к Рису и взял его за руку.
— Ты храбрый! Я видел.
Рис покачал головой и зажмурился. Одинокая слезинка скатилась у него по щеке, сияя в полумраке, как не могла бы сиять человеческая слеза.
Китто кончиком пальца снял эту слезинку. Он предложил дрожащую каплю мне, но я качнула головой. Тогда он поднес ее к губам, и под взглядом Риса слизнул слезу с пальца. Слезы чуть меньше ценятся, чем кровь или еще одна жидкость, но все же ценятся высоко. Слышала, что иногда гоблины пытают жертву только для того, чтобы добиться слез.
Сидхе тоже могут заставить плакать, но слезы для них ничего не стоят.
— Можно мне остаться с вами? — спросил Рис, и я знала, что спрашивает он не меня.
Китто пристально посмотрел ему в лицо — и кивнул.
Глава восемнадцатая
Одежда и оружие Риса кучей громоздились на полу у кровати. Обнаженным он выглядел просто невероятно. У меня есть стражи с плечами пошире или талией потоньше, но ни у кого нет таких лепных мускулов на животе, груди, руках и ногах. Он весь — изящество, упругость и сила.
С любыми другими двумя стражами было бы слишком тесно, но Рис и Китто занимали места меньше других. Нам тесно не было.
Я лежала, чувствуя гладкую мускулистую близость двоих мужчин, и мне было хорошо. Я невольно закрыла глаза, наслаждаясь ощущением от их прижатых ко мне тел. Мне это было нужно — чтобы меня убаюкали любящие меня существа, чтобы меня обняли, прижали к себе, и чтобы не беспокоиться ни о чем. Может быть, Дойль понял, что я не заснула и не отдохнула бы рядом с ним, прислушиваясь к его стонам? Наверное, понял.
Только теперь, когда Рис и Китто гладили меня, целовали в плечи — то в одно, то в другое, — только теперь я поняла, что не секса мне сейчас хочется. Мне нужно было, чтобы меня обнимали, чтобы вокруг меня хлопотали. Неужели я так слаба, что хочу заботы, даже когда мужчина, которого я называю любимым, лежит раненый? Удовлетворюсь ли я когда-нибудь прикосновениями всего одного мужчины, пусть самого лучшего на Земле?
Я ни на грамм меньше не любила Дойля, лежа в объятиях двух других мужчин, но они мне давали то, чего он дать не мог: простую, ничем не отягощенную ласку. Ни одного, ни другого я не любила так, как Дойля. Я их любила, но… но их слезы мне сердце не ранили. Я огорчалась их печалям, но их кровоточащие раны не становились моими. От любви становишься и слабей, и сильней. На какой-то миг я сегодня решила, что моего Мрака больше нет — мне показалось, что я потеряла кусок себя. Я обмерла, забыла, что делаю и для чего. Очень опасный момент. И ведь то же самое было со мной, когда в волшебной стране едва не убили Галена. Я его любила с детства, и какой-то частью души не перестану любить. Но любовь к Галену — детская любовь, а я уже не ребенок.
— Эй, ты где? — спросил Рис.
Я заморгала ему в лицо. Наверное, вид у меня был удивленный — Рис рассмеялся.
— Твое тело реагирует на ласку, зато голова — за тысячи миль отсюда. — Смех угас, лицо у Риса погрустнело. — Так что, все уже? Дойль с Морозом получили тебя целиком?
Я не сразу поняла, что он имеет в виду.
— Нет, не в том дело.
— Она о власти думает и о политике, — сказал Китто снизу — головой он лежал у меня на бедрах.
Рис глянул на него:
— О политике? Посреди любовной игры? Дело еще хуже, чем я думал.
— Она часто меня трогает и думает. Ей так лучше думается.
Рис посмотрел на меня, приподнявшись на локте:
— Так что, мы просто помогаем тебе думать?
Отвлекаться от любовника — оскорбление.
— Нет, Рис, мне на самом деле очень хорошо. Только мысли у меня мчатся на тысячу миль в час. Не могу я их притормозить. — Я глянула на Китто. — Я что, правда тебя зову, когда хочу подумать?
— Я твоим королем не буду, это всем понятно. Я рад, что мне нашлось место в твоей жизни, Мерри. Я всегда рядом и делаю то, что твои благородные стражи считают ниже своего достоинства. Я могу быть твоей служанкой, а больше никто этого для тебя не сделает.
— С нами сейчас несколько женщин-сидхе, — напомнил Рис. — Если Мерри нужны фрейлины, она может их позвать.
— Они всего месяц как ушли от Кела, нельзя их оставлять наедине с принцессой.
Рис помрачнел:
— Нельзя, да.
— Вот я и радуюсь, что только я один могу быть ей служанкой, — сказал Китто. Я погладила его по волосам:
— Правда?
Он улыбнулся, и в просиявших глазах я увидела не просто радость. У него есть место в моей жизни. Он нужен. Все мы ищем не просто счастья — мы ищем свое место. Некоторые счастливчики обретают его еще в детстве, в своей семье. Но как правило, мы уже взрослыми всю жизнь ищем место, или человека, или организацию, где или с кем мы почувствуем себя важными и нужными, где без нас не справятся, не обойдутся. Всем нравится чувствовать себя незаменимыми.
— Ты больше никого не трогаешь, чтобы собраться с мыслями, только меня. Ты приходишь ко мне в комнату, когда устаешь от всех, кто от тебя чего-то требует. Приходишь ко мне, когда хочешь подумать. Ты трогаешь меня, а я тебя. Иногда потом бывает секс, но чаще мы просто обнимаемся. — Он прижался щекой к моему бедру. — Еще никто не обнимал меня, чтобы успокоиться и утешиться. Оказывается, это очень приятно!
Я думала над его словами и не находила, что возразить.
— А я считал, что в комнате Китто ты прячешься потому, что здесь зеркала нет, — удивился Рис.
— И поэтому тоже, — сказала я.
— Она не только в комнату ко мне приходит. Она меня гладит, когда я сижу у нее под столом. Когда-то она считала меня обузой, а сейчас она ждет, что я буду сидеть у ее ног и ее гладить, а она будет гладить меня.
— А собаки с тобой под стол не забираются? — спросил Рис.
— Нет, собаки не остаются под столом, если со мной Китто. — Я посмотрела в глаза полукровке-гоблину, перебирая его волосы. — Ты им что-нибудь сделал?
— Место у твоих ног — мое место, Мерри! Я его не уступлю.
— Это же собаки, Китто. Пусть особенные и волшебные, но собаки. А ты — нет.
Он улыбнулся, но не очень весело.
— Собаки делают для тебя то же, что и я. Многое из того, что делаю я. Я видел, как ты их гладишь, и как тебе от этого становится спокойней.
— Ты к собакам ревнуешь больше, чем к стражам? — спросил Рис.
— Да, — просто сказал Китто.
Мне стало грустно оттого, что он ценит себя так мало.
— Китто, ты мне дорог и ценен. Прикасаться к тебе — совсем не то, что гладить собак.
Он отвернулся, спрятал от меня глаза. Спрятал, целуя меня в бедро, но все было понятно.
— Ты моя принцесса.
Я уже знала, что эта фраза много что может означать. Что я слишком упряма, что ошибаюсь, но он не может меня переубедить — и потому опускает руки. Могла еще значить, что ему в голову пришла какая-то страшноватая мысль, и он не хочет высказывать ее вслух. Или что я его чем-то обидела, но он не считает себя вправе жаловаться.
Многозначная такая фраза.
— Гоблины собак не держат и никогда не держали, — заметил Рис. Я перевела взгляд на него.
— Но волшебных собак любят во всей волшебной стране!
— Гоблины их едят.
Я посмотрела на Китто — тот не поднял головы, целуя мне ногу чуть ниже. Надо думать, Рис прав.
— Я очень расстроюсь, если какая-нибудь из собак пропадет.
— Вот видишь, — сказал Китто. — Ты мне из-за них угрожаешь.
— Мы их любим как домашних животных и ценим, как дар Богини. А еще они — создания дикой магии.
— Я знаю, что они значат для вас, но бояться надо не меня. Падуб с Ясенем найдут себе занятие поинтересней, чем гоняться за живой добычей, но ведь с ними придут Красные колпаки. И они-то будут слоняться без дела, пока ты станешь заниматься сексом с близнецами. А Красные колпаки любят, чтобы мясо еще дергалось.
— Черт! — воскликнул Рис. — Я же знал. Но я так давно не имел никаких дел с Красными колпаками, что все забыл!
— Их среди твоих палачей не было? — спросила я, не успев поймать себя за язык.
— Нет. Они еще помнят меня как Кромм Круаха; я в свое время пролил столько крови, что они плескаться в ней могли. Они все еще считают себя мне обязанными.
— Да… И правда, должно быть, была кровавая баня, раз они столько веков тебе благодарны, — оценила я.
Теперь отвернулся Рис.
— Меня звали когда-то Красным Когтем. Имя было истинное.
«Истинное имя», надо думать, значит, что оно верно характеризует обладателя. Я оглядела Риса: белокожий красавец с мальчишеским лицом и пухлыми чувственными губами. Только шрамы нарушали маску юности и веселья, заставляли вглядеться глубже. Если б они не напоминали, сколько всего пережил этот нестареющий мужчина, можно было бы ошибиться и принять его за кого-то ординарного. За такого, кем можно пренебречь. И разумеется, именно эту роль он годами разыгрывал при дворе.
Я провела пальцем по краю шрама. Еще недавно Рис отдернулся бы, но сейчас он знал, что для меня шрамы — всего лишь деталь его кожи, еще один повод к нему прикоснуться, еще одно место, где его можно ласкать и целовать.
Он улыбнулся мне, став еще красивей — так вдруг освещается изнутри лицо любящего — не от магии, а от чистой радости, в ответ на что-то сказанное или сделанное тобой.
— Что такое? — негромко спросила я.
— Сколько лет уж прошло, как я потерял глаз, а только ты одна трогала меня вот так.
Я нахмурилась, приложила ладонь к его щеке, не думая, шрам под пальцами или обычная кожа.
— Как — так?
Он посмотрел на меня так, словно я должна была сама понимать.
— Мы Неблагие. То, что другие считают дефектами внешности, у нас ценится, — сказала я.
— Только не у сидхе, — заметил Рис. — Отмеченный шрамами сидхе — живое напоминание о том, что совершенная красота может быть загублена навеки. Я как призрак в зеркале, Мерри. Я напоминаю всем, что мы теперь всего лишь долгоживущие, а не по-настоящему бессмертные.
— Я тоже, — сказала я.
Он опять улыбнулся, плотней прижимаясь щекой к моей ладони: