Следующий день выдался прекрасным. Вода была так спокойна, что утонувшую половину упавшего дерева заменило зеркальное отражение другой половины ствола и кроны, которые оставались над водой. Весь день две кошки прохаживались по веткам, время от времени пробуя лапками вихри и течения. Вода начала постепенно уходить. Мы слышали, как стонет озеро под ее весом, потому что само оно еще не растаяло. Лед был по‑прежнему толстый, но приобрел цвет парафина, и в нем появились белые пузырьки, хотя в обычную погоду на мелководных местах поверх льда скопилось бы всего на дюйм воды. Под напором потопа лед просел и, став волокнистым, а не мягким или хрупким, расползался, сопротивляясь перелому, словно кость. Весь день озеро громко жаловалось на жизнь, но солнце продолжало сиять, и вода после наводнения, безбрежная и очень спокойная, почти безупречно отражала безоблачное небо.
Мы с Люсиль надели сапоги и спустились на первый этаж. Гостиная была полна света. Спуск с лестницы к двери привел в движение сложную систему мелких потоков, перекатывающихся по доскам пола. Рельефные отблески света завитушками и переплетениями плясали на стенах и потолке. Диван и кресла до странности потемнели. Набивка в них съехала книзу, а посередине подушек образовались неглубокие кратеры. Стоило дотронуться, как из них начинала сочиться влага. С течением времени наводнение заварило на полу гостиной своего рода настой из конопли, конского волоса и ветоши, и запах, который после этого навсегда здесь поселился, я помню в точности до сих пор, хотя ни с чем подобным больше не сталкивалась.
Сильви спустилась в коридор в бабушкиных сапогах и посмотрела на нас, стоя в дверях.
– Пообедаем? – предложила она.
Люсиль ткнула пальцем в подушку дивана.
– Смотри, – сказала она.
Когда сестра убрала палец, выступившая вода исчезла, но вмятина осталась.
– Вот досада, – произнесла Сильви.
Со стороны озера донесся ужасающий протяжный звук: скрежет, грохот и треск огромных льдин, с которым направленное на юг течение прижимало огромные льдины к северной стороне моста. Сильви толкнула воду ногой. Неровный круг разбежался ко всем четырем сторонам гостиной, ударяясь и дробясь о стены, и прежде спокойные блики света заметались по комнате. Люсиль принялась топать ногами, пока вода не стала выплескиваться на стены, будто из ведра. Из кухни донесся глухой стук, а кружевные занавески, спутавшиеся и натянувшиеся под собственным весом от сырости, зашевелились и закружились. Сильви взяла меня за руки, и мы вместе сделали шесть размашистых шагов, словно вальсируя. Вокруг в доме все плыло. Люсиль распахнула входную дверь, и от возникшего движения воды один конец поленницы на веранде развалился, опрокинув стул и рассыпав мешочек с прищепками. Люсиль, стоя в дверях, выглянула наружу.
– Судя по звукам, мост разваливается, – заметила она.
– Наверное, это просто лед, – предположила Сильви.
– Кажется, дома Симмонсов нет на месте, – продолжала докладывать Люсиль.
Сильви подошла к двери и посмотрел на почерневшую крышу дальше по улице.
– Трудно сказать.
– Эти кусты раньше были на другой стороне.
– Может быть, они сместились.
Мы с Сильви развели дымный огонь и вскипятили воду для чая и супа, а Люсиль собрала рассыпавшиеся поленья и загнала прищепки за занавеску кладовки с помощью метлы (этой же метлой мы пользовались, чтобы постучать по поленнице, прежде чем взять дрова: надо было распугать пауков и мышей, которые могли укусить нас за палец, залезть в рукава или погибнуть в огне). Лили и Нона, которые слишком боялись выходить за покупками и при этом опасались, что дом может занести снегом или их обеих свалит болезнь, набили кладовку огромным количеством консервов. Мы без труда могли бы пережить и десяток наводнений. Но нас тревожило, что страх двоюродных бабушек обернулся даром предвидения.
Мы поужинали и, сидя на кровати, разглядывали город. Похоже, дом Симмонсов и в самом деле поднялся с фундамента. От налетевшего ветра поверхность воды потускнела, и солнце садилось под крики потерявшихся собак и сбитого с толку петуха. Громкий треск и стоны со стороны озера пугали нас всю ночь, а шум ветра в горах напоминал один долгий вдох. С затопленного первого этажа доносились стуки и шорохи, как будто слепой ходил по незнакомому дому, а снаружи все шипело и капало, словно вода давила на барабанные перепонки: такие звуки слышишь перед тем, как потерять сознание.
Сильви зажгла свечку.
– Поиграем в «дикие восьмерки»? – предложила она.
– Не хочется, – ответила Люсиль.
– А чего хочется?
– Мне хочется пойти поискать других людей.
– Прямо сейчас?
– Ну, завтра. Можно просто выйти на более высокое место и поискать остальных. В холмах сейчас наверняка много людей.
– Но нам и здесь хорошо, – заметила Сильви. – Можем сами готовить еду и спать в собственных постелях. Куда уж лучше? – Она перетасовала карты и разложила пасьянс.
– Мне все надоело, – пожаловалась Люсиль.
Сильви взяла туза и перевернула карту под ним.
– Дело в одиночестве, – пояснила она. – Одиночество мучает многих. Я когда‑то была знакома с женщиной, которой было так одиноко, что она вышла замуж за хромого старика и за пять лет родила четверых детей, но это ни капельки не помогло. Потом она решила повидаться с матерью, накопила немного денег и поехала на машине в Миссури вместе с детьми. По ее словам, мать настолько изменилась, что дочь не узнала бы ее на улице. Старуха посмотрела на детей и сказала, что не видит в них и следа фамильного сходства. А потом добавила: «Ты копишь в себе всю боль, Мари». Поэтому женщина просто развернулась и вернулась домой. Но муж так и не поверил, что она ездила к матери. Он решил, что она просто сбежала с детьми, а потом чего‑то испугалась и вернулась. С тех пор он больше никогда не выказывал им большой любви. Впрочем, он и прожил недолго.
– А что стало с детьми? – спросила Люсиль.
Сильви пожала плечами:
– Думаю, все как обычно. Если дети вообще были.
– Ты же сказала, что у нее было четверо.
– Ну, я же не знаю наверняка. Мы познакомились в автобусе. Она болтала обо всем на свете, и я предложила: «Если выходишь в Биллингсе, угощу тебя гамбургером». Она ответила: «Мне не туда». А потом вышла именно в Биллингсе. Я рассматривала журналы, которые нашла на скамейке на автостанции, а когда подняла голову, увидела, что она стоит метрах в трех и наблюдает за мной. Когда я посмотрела на нее, она развернулась и выбежала на улицу. Больше я ее не видела. Тогда мне и пришло в голову, что детей у нее не больше моего.
– А почему ты решила, что у нее не было детей?
– Если и были, то мне их жаль. Когда‑то я знала женщину, очень похожую на нее. У нее была маленькая дочь, и жилось крошке несладко. Мать глаз с нее не спускала. Запрещала ей гулять на улице и играть с другими детьми. Когда малышка засыпала, женщина красила ей ногти и завивала волосы локонами, а потом будила, чтобы поиграть, а если дочка плакала, то и мать плакала вместе с ней. Если бы женщина из автобуса действительно чувствовала себя такой одинокой, у нее ведь оставались дети. Разве что на самом деле детей у нее не было или их отобрал суд. Так случилось с той, другой, малышкой, о которой я рассказывала.
– Какой суд? – спросила Люсиль.
– Суд по опеке. Ну, в общем, власти.
– Но если их забрали власти, что они будут делать с детьми?
– Ой, отправят куда‑нибудь. Кажется, есть ферма для сирот или что‑то в этом роде.
Так мы с Люсиль впервые услышали об интересе государства к благополучию детей, и это нас насторожило. При свете свечи на туалетном столике Сильви тасовала и раскладывала колоду карт, явно не беспокоясь о черном призраке судейского внимания, нависающем над нами, огромном, как наши собственные тени. Мы с Люсиль все еще сомневались, что Сильви останется. Она напоминала нашу мать и, кроме того, редко снимала плащ, а каждый ее рассказ был связан с поездом или автобусной станцией. Но до той поры нам и во сне не могло привидеться, что нас могут у нее забрать. Я представила себе, как притворяюсь спящей, а Сильви завивает мои короткие каштановые волосы в длинные золотые локоны, аккуратно раскладывая их по подушке. Представила, как она хватает меня за руки и сонную, в ночной рубашке, увлекает в безумном вальсе по коридору, через кухню, через сад, в безлунную ночь. И в тот момент, когда вода из сада устремилась к нам между кустов и начала захлестывать щиколотки, из‑за дерева вышел старик в черной мантии и взял меня за руки, причем Сильви была слишком потрясена, чтобы плакать, а я – слишком напугана, чтобы сопротивляться. Разлука с тетей, как мне казалось, и в самом деле могла привести к такому нестерпимому одиночеству, что поневоле будешь бросаться в глаза на любой автобусной станции. Потом я решила, что большинство людей на автовокзалах казались бы особенными, если бы не количество других точно таких же особенных людей. В такие моменты Сильви едва ли заметили бы.
– Почему у тебя не было детей? – спросила Люсиль.
Сильви пожала плечами и ответила:
– Так карта легла.
– А ты их хотела?
– Я всегда любила малышей.
– Но ты сама не захотела их завести?
– Ты должна знать, Люсиль, что некоторые вопросы задавать невежливо, – проворчала тетя. – Уверена, моя мама вам это говорила.
– Она извиняется, – ответила я за сестру, которая прикусила губу.
– Это не важно, – махнула рукой Сильви. – Давайте сыграем в «восьмерки». Я как раз колоду перетасовала.
Нам требовались еще стулья, а еще надо было принести кирпичи, которые мы грели на печи, чтобы держать на коленях и подставлять под ноги, и унести остывшие. Сильви сложила кирпичи в мешок, а мы с Люсиль взяли по свечке. Когда мы вышли в коридор, свечи погасли: люк был открыт, и врывавшийся сверху поток воздуха задувал пламя. Спички гасли еще до того, как мы успевали поднести их к фитилю.
– Что ж… – пробормотала Сильви.
Она побрела вперед на кухню. Было совершенно темно. Мы с сестрой пробирались на ощупь вдоль стены. Когда мы дошли до кухни, там было тихо, если не считать звуков угасающего пламени и знакомого ленивого журчания воды в глубинах кладовки.