но плохо, нас не трогали. Часы скуки время от времени разбавлялись мелкими унижениями наподобие, например, проверки чистоты ногтей. Однажды меня заставили выйти из‑за стола и прочесть наизусть стихотворение Эмили Дикинсон про муху. На леденящий внутренний страх перед школой я научилась не обращать внимания. Это было неизбежное неудобство, вроде ноющих после ампутации конечностей. В последний год жизни бабушки я стала лучшей в классе по посещаемости, и мне бы даже в голову не пришло, что школу можно прогуливать, если бы это не пришло в голову Люсиль. Но однажды утром ее обвинили в списывании на контрольной по истории. На следующий день была суббота, но потом сестра целую неделю оставалась дома с симптомами, которые ничуть не встревожили Сильви, потому что среди них не было лихорадки и потери аппетита. После трехдневного отсутствия школа требовала справку от врача, однако Люсиль не хотела идти к врачу и казалась недостаточно больной, чтобы в этом была необходимость, как пояснила Сильви в записке директору школы.
– Гляди! – сказала мне Люсиль.
Мы вместе шли в школу, и у сестры была записка от Сильви: сложенный вдвое листок почтовой бумаги, украшенной цветочками. На нем плавным и четким почерком Сильви было написано: «Прошу прощения за отсутствие Люсиль. У нее болели запястья и колени, гудело в ушах, опух язык, кружилась голова, побаливал живот и немного двоилось в глазах, но температуры или потери аппетита не было. Врача я не вызывала, потому что около десяти утра ей становилось лучше».
– Придется попросить тетю написать другую записку, – сказала я. – Скажи, что эту ты потеряла.
Люсиль скатала бумажку в маленький шарик и бросила за дерево.
– А если ей позвонят из школы?
– Сильви никогда не подходит к телефону.
– Но могут кого‑нибудь послать за ней.
– Думаю, не станут.
– А вдруг пошлют?
Перспектива вырисовывалась неприятная. Сильви ничего не знала о контрольной по истории, а мы никак не смогли бы объяснить тете истинное положение вещей. Люсиль слишком безразлично относилась к учебе, чтобы списывать, и только роковое стечение обстоятельств заставило ее написать «Симон Боливар», как и девочка, сидевшая перед ней, когда правильный ответ был «генерал Санта-Анна». Это была единственная ошибка, которую они обе допустили, поэтому работы оказались совершенно идентичными. Люсиль поразило, как легко учительница свалила вину на нее, как непоколебимо была в ней уверена, как вызвала мою сестру к доске и потребовала объяснить всему классу, почему работы получились одинаковыми. Люсиль корчило от такого грубого нарушения ее анонимности. При одной мысли о школе у нее краснели уши. А теперь, возможно, Сильви вызовут к директору и все начнется сначала: Люсиль снова будут обвинять, и на этот раз не только в списывании, но еще и во вранье и прогулах.
– Я в школу не пойду, – заявила сестра.
– А что ты скажешь Сильви?
– Может быть, я и домой не пойду.
– И куда ты отправишься?
– На озеро.
– Там будет холодно.
Люсиль пожала плечами.
– Я с тобой, – предложила я.
– Тогда у нас обеих будут неприятности, – предупредила Люсиль.
Перспектива казалась на удивление знакомой и не вызывала никакого беспокойства. Мы вернулись к железной дороге и зашагали вдоль рельсов к озеру. Казалось, вот-вот кто‑нибудь выйдет из‑за крольчатника, или из‑за дерева, или из‑за развешанных на просушку простыней и начнет нас расспрашивать, но никто не появился.
Мы ходили на озеро всю неделю. Сначала мы пытались придумать, как снова вернуться в школу, потому что теперь сложности возникли не только у Люсиль. Проблема придумывания отговорок ставила нас обеих в тупик, и на третий день, когда, по идее, нам обеим требовалась справка от врача, мы решили, что другого выбора нет: нужно ждать, пока за нами придут. Казалось, нас жестоко изгнали оттуда, где мы и сами не имели желания находиться, но теперь мы не можем вернуться туда по собственной воле и должны ждать, пока нас отправят в школу насильно. Разумеется, тетя Сильви ничего не знала о наших прогулах, поэтому предстояло объясняться еще и с ней. О грядущем разоблачении даже думать было страшно, и с каждым днем ситуация во всех отношениях становилась хуже и хуже, пока мы не начали получать от нее кружащее голову мучительное удовольствие. Сочетание холода, скуки, чувства вины, одиночества и страха чудесным образом обострило наши чувства.
Дни тянулись необыкновенно долго и вольготно. Посреди окружающих пейзажей мы чувствовали себя крошечными и всеми забытыми. Обычно мы шли на маленький укромный пляж, где раньше находился причал, а теперь от него остались шесть свай, на которых обычно сидели пять чаек. Периодически чайка с самой северной сваи взлетала, четырежды крикнув, и прочие ее товарки, хлопая крыльями, перемещались на одну сваю к северу. Потом летунья возвращалась и садилась на самую южную сваю. Эта последовательность повторялась раз за разом лишь с редкими случайными изменениями по неловкости. Мы сидели на пляже чуть выше береговой линии и перебирали камешки (Фингербоун в лучшем случае мог похвастать узкой кромкой песка в метр-полтора шириной – его пляжи в основном усеивала мелкая галька размером с горошину). Одни камни были зелеными от мха и растительности, другие – белыми, третьи – орехового цвета, а некоторые напоминали каменные леденцы. Дальше по пляжу поднимались хохолки прошлогодней травы, лишенные листвы лозы, валялись сырые листья, сломанные папоротники и тускло-черные, пахнущие мускусом коряги. Озеро играло тихими волнами и пахло холодом и рыбой.
Сильви мы заметили на берегу в четверг. Она нас не видела. Мы сидели на бревне и болтали о том о сем, дожидаясь, пока пройдет очередной холодный час, когда увидели на пляже, у самой воды, нашу тетю. Она шла, сунув руки в карманы.
– Нас ищет, – шепнула Люсиль, но Сильви смотрела только на дальнюю сторону озера, на небо, если вскрикивала чайка, или на песок и воду под ногами.
Мы сидели затаив дыхание. Рано или поздно она должна была нас заметить. К тому времени мы уже почти привыкли, что мыслями Сильви витает где‑то далеко, но после стольких дней ожидания тех, кто явится за нами и водворит обратно в школу, тетина рассеянность раздражала. Сильви стояла и долго смотрела на озеро, сунув руки глубоко в карманы большого серого плаща и чуть запрокинув и склонив набок голову, словно почти совсем не чувствовала холода. Мы услышали свисток поезда с противоположного берега озера, а потом увидели паровоз с пышным, чуть размытым ветром белым плюмажем дыма, выползающий из леса и въезжающий на мост. С такого расстояния состав казался хрупким, но мы все трое смотрели на него, наверное завороженные тем, как целеустремленно он двигается, словно гусеница по травинке. Когда поезд пересек мост и издал последний долгий свисток, проезжая как раз за нашим домом, Сильви пошла обратно к мосту. Мы двигались следом за ней на некотором отдалении очень медленно, потому что тетя и сама шла медленно. Она кивнула двоим мужчинам в клетчатых куртках и пыльных черных штанах, сидевшим на корточках под мостом, и они обменялись какими‑то веселыми фразами, которых мы не разобрали. Дальше Сильви поднялась на насыпь и немного постояла, глядя через мост, а потом осторожно, шпала за шпалой, зашагала по нему. Она шла и шла, пока не оказалась над водой метрах в пятнадцати от берега. Мы с Люсиль остановились и смотрели, как наша тетя, засунув сжатые в кулаки руки глубоко в карманы, поглядывает то на воду, то на небо. Ветер был достаточно сильным, чтобы прижимать плащ к ногам и телу и трепать волосы. Старший из бродяг вышел из‑под моста и посмотрел на нее.
– Не наше дело, – буркнул тот, что помоложе.
Они подняли с земли шляпы и двинулись по пляжу в другом направлении.
Сильви стояла неподвижно, позволяя ветру раздувать плащ. Через мгновение она, похоже, почувствовала, что стало легче держать равновесие. Она осторожно заглянула за край моста, где волны плескались о сваи. Потом скользнула взглядом вдоль берега и увидела, что мы наблюдаем за ней. И помахала нам рукой.
– Ой… – выдохнула Люсиль.
Сильви с улыбкой поспешила к берегу.
– Я и не думала, что уже так поздно! – крикнула она, когда мы побрели навстречу. – Думала, до конца занятий еще час или около того.
– Уроки еще не закончились, – подтвердила Люсиль.
– Значит, я все же не ошиблась. Только что прошел поезд в час тридцать пять. То есть еще довольно рано.
Мы шли вместе с Сильви вдоль путей в сторону дома.
– Я всегда думала, каково это, – призналась наконец тетя.
– И каково? – спросила Люсиль тихим и безжизненным голосом, вся напрягшись.
Сильви пожала плечами и рассмеялась:
– Холодно. Ветрено.
– Ты влезла на мост, просто чтобы узнать, каково это? – спросила Люсиль.
– Наверное.
– А если бы ты упала?
– О, я была довольно осторожна, – отмахнулась Сильви.
– Если бы ты упала, все решили бы, что ты специально прыгнула, – заметила Люсиль. – Даже мы.
Тетя на секунду задумалась.
– Наверное, ты права. – Глянув на лицо моей сестры, она добавила: – Я не хотела вас расстраивать.
– Знаю, – кивнула Люсиль.
– Я думала, вы в школе.
– Мы на этой неделе туда не ходили.
– Ну, слушай, я ведь не знала. Мне и в голову не приходило, что я вас здесь встречу, – ласково произнесла Сильви и погладила Люсиль по голове.
Мы все равно были расстроены по причинам слишком многочисленным, чтобы упоминать каждую из них. Наша тетя оказалась явно психически неуравновешенной, хотя в то время мы еще не могли облечь в слова эту мысль. Для нас с сестрой она вылилась в своего рода неосознанное внимание к мельчайшим деталям внешности и поведения Сильви. Сначала это приобрело форму внезапных пробуждений посреди ночи, хотя мы толком не знали, как понимать те звуки, что нас будили. Иногда они раздавались у нас в головах или доносились из леса, лишь смутно напоминая пение Сильви, а пару раз мы просыпались посреди ночи, полностью уверенные в том, что слышали, как Сильви поет, хотя на следующее утро и не могли прийти к согласию, что это была за песня. Иногда нам чудилось, что тетя покинула дом, но, выбравшись из кроватей, мы заставали ее раскладывающей пасьянс на кухне или сидящей на ступеньках задней веранды, а еще раз – стоящей в саду. Да и сам сон представлял проблему. Ветер может десятки раз за час тихонько хлопнуть створкой двери или окна. Поток влажного воздуха с озера способен создать ощущение пустоты в любом доме. Подобные явления увлекают сновидения за собой, и страхи человека неизменно отражают опасности, присущие окружающим его вещам. Например, когда Сильви глянула вниз с моста, она наверняка увидела себя в воде возле свай. Но, сколько мы ни пытались бодрствовать, чтобы наверняка выяснить, пела ли Сильви, плакала или уходила из дома, мы засыпали, и нам снилось, что так оно и было.