– Мама Розетт Браун возит ее в Спокан на занятия балетом, – рассказывала мне сестра. – Ее мама сама шьет все костюмы. А теперь собирается возить дочку в Нейплз на уроки жонглирования жезлом.
Да, Сильви страдала от таких сравнений, но все же меня успокаивало ее стремление спать на лужайке, а время от времени – в машине, как и ее интерес ко всем газетам независимо от даты выпуска и любовь к сэндвичам со свининой и фасолью. Как мне казалось, если тетя и здесь сможет вести жизнь бродяги, ей не придется уезжать.
Люсиль же ненавидела все, что касалось бродяжничества. Однажды Сильви притащила домой газеты, которые насобирала на вокзале. За обедом она рассказала, что очень приятно побеседовала с дамой, которая ехала грузовыми поездами из Южной Дакоты в Портленд, чтобы увидеть казнь своего кузена.
Люсиль положила вилку на стол.
– Зачем ты связываешься со всякими подонками? Это же неприлично!
– Я и не связывалась, – пожала плечами Сильви. – Она даже на ужин не смогла прийти.
– Ты ее приглашала?
– Она боялась пропустить свой поезд. Когда речь идет о том, чтобы повесить человека, власти обычно не тянут.
Люсиль уронила голову на руки и промолчала.
– Других родственников у ее кузена нет, кроме отца, – продолжала Сильви. – А именно отца он и задушил… Я решила, что с ее стороны очень мило приехать на казнь. – Последовало молчание. – И я не стала бы называть ее подонком, Люсиль. Она‑то никого не задушила.
Сестра ничего не ответила. Сильви совсем ее не поняла. Тетя не могла знать, что мать Розетт Браун, услышав такое, оторвалась бы от пялец (Люсиль рассказала мне, что она вышивает кухонные полотенца в приданое для дочки) и посмотрела удивленным и сконфуженным взглядом. Как еще мог отреагировать на подобную историю разумный и солидный человек? Люсиль в тот момент была словно мостиком между Сильви и теми чопорными, но непреклонными арбитрами, которые всегда готовы судить о нашей жизни. Люсиль могла бы сказать: «Сильви не знает, что нельзя дружить с людьми, готовыми тысячу миль проехать в товарняке, лежа на спине в полуметре от земли, лишь бы увидеть казнь». Мать Розетт Браун могла бы возразить: «Незнание закона не освобождает от ответственности», а сама Розетт Браун могла бы воскликнуть: «Незнание закона – не преступление, мама!» Иногда, думаю, Люсиль пыталась заступаться за нас перед судьями и могла, наверное, сказать: «Сильви ничего плохого не хотела», или «Сильви напоминает нам маму», или «Сильви очень красивая, когда расчесывает волосы», или «Сильви – наша единственная родственница. Мы считаем, что она очень хорошо поступила, согласившись приехать». Но, даже оправдывая тетю, Люсиль наверняка знала, что такие аргументы неуместны. Она и сама относилась к Сильви с сочувствием, но без жалости или терпимости. Однажды мы с сестрой пошли на почту и в чахлом маленьком скверике в память о погибших на войне увидели Сильви. Она лежала на скамейке, скрестив руки и ноги и накрыв лицо газетой. Люсиль укрылась за сиреневым кустом.
– Что будем делать? – спросила она, побелев от досады.
– Наверное, надо ее разбудить.
– Вот ты и буди. Быстро!
После чего сорвалась с места и побежала к дому. Я подошла к скамейке и приподняла газету. Сильви улыбнулась.
– Какой приятный сюрприз, – сказала она. – А у меня тоже есть сюрприз.
Она села, сунула руку в карман плаща и вытащила шоколадный батончик.
– Ты их все еще любишь? Погляди, – Сильви расправила газету на коленях, – здесь есть статья о женщине из Оклахомы, которая потеряла руку на авиазаводе, но все равно умудряется содержать шестерых детей, давая уроки игры на фортепиано.
Мне показалось, что со стороны Сильви очень великодушно проявить интерес к этой женщине.
– А где Люсиль? – спросила меня тетя.
– Дома.
– Ну вот и хорошо, – сказала Сильви. – Я рада возможности поговорить с тобой. Ты такая тихая, что трудно понять, о чем ты думаешь.
Сильви встала, и мы пошли к дому.
– Пожалуй, даже я сама не знаю, о чем думаю.
Мне было трудно в этом признаться. На самом деле меня одновременно пугала и успокаивала роль невидимки, еле проявляющейся в реальности. Казалось, я никак не влияю на окружающий мир и взамен получаю редкую возможность наблюдать за ним, оставаясь незамеченной. Но намек на ощущение собственной призрачности прозвучал странно, и я сразу взмокла от пота, что мгновенно убедило меня в собственной материальности.
– Ну, может быть, это изменится, – произнесла Сильви, и некоторое время мы шли молча. – А может, и нет.
Я сбилась с шага и заглянула ей в лицо. Она всегда разговаривала со мной особым голосом, в котором звучала взрослая мудрость. Хотелось спросить, знает ли она сама, о чем думает, и если да, то какой опыт принесло ей это знание, а если нет, то ощущает ли она себя тоже призраком, каким должна ощущать, по моему мнению. Я ждала, что Сильви скажет: «Ты такая же, как я». Или она могла сказать: «Ты похожа на свою мать». Я боялась и подозревала, что мы с Сильви – одного поля ягоды, и ожидала, что она заявит свои права на меня, но она этого не сделала.
– Ты слишком часто прогуливаешь школу, – заявила она. – Детство не длится вечно. Когда‑нибудь ты пожалеешь. Довольно скоро ты станешь с меня ростом.
Бо́льшая часть пути домой пролегала по Первой улице вдоль ряда коттеджей и бунгало с качелями на веранде и тенистыми лужайками. Тротуар на Первой улице был перекошенный и неровный, как подвесной мост при сильном ветре. Мы шли в тени сиреней, диких яблонь и сосен, стоявших так близко, что иногда приходилось пригибаться, чтобы пройти под ветками. Я немного отстала от Сильви, утешенная тем, что ее мысли, похоже, теперь занимают другие предметы. Советы, данные мне, задерживались в ее голове не дольше, чем в моей. Мы свернули на Сикамор-стрит, где тротуара не было вовсе. Сильви шла посреди дороги, а я – следом за ней. Это была наша родная улица. Дома стояли чуть поодаль на большом расстоянии друг от друга. По пути к нам с рычанием подбегали собаки и обнюхивали ноги. Сильви, как и любой бродяга, недолюбливала сторожевых псов и кидала им вслед палки. Она остановилась прямо на проезжей части и стала смотреть, как проходит мимо длинный поезд. Потом отломила ветку с ивы и оборвала головки одуванчикам и цветкам дикой моркови, которые росли вдоль дороги. Когда мы наконец пришли домой, Люсиль была на кухне и занималась уборкой при включенном свете, хотя еще не начало темнеть.
– А теперь ты и вовсе спишь на скамейке! – закричала сестра, ничуть не утешенная уверениями Сильви, что она не спала.
– Может, ее никто не видел, – сказала я.
– Посреди города? Среди бела дня?
– В смысле, не узнал.
– А кто еще?.. Рути, кто еще мог бы?.. – Люсиль швырнула кухонное полотенце в шкафчик.
Услышав, как Сильви открыла переднюю дверь, я заметила:
– Она уходит.
– И вот каждый раз так. Просто разворачивается и уходит гулять.
Люсиль подняла полотенце с пола и швырнула его теперь уже в переднюю дверь.
– А вдруг она в самом деле уйдет?
– Хуже уже не будет. – Похоже, образ мамы Розетт Браун весь день терзал мысли Люсиль. – Не знаю, что ее здесь держит. Думаю, она бы сама предпочла заскочить в поезд.
Мы не знали, где искать тетю, поэтому Люсиль выключила свет, и мы, усевшись за кухонным столом, стали вспоминать названия всех штатов, а потом их столиц в алфавитном порядке. Наконец мы услышали ее тихие шаги, и осторожно открылась дверь кухни.
– Я боялась, что вы уже легли. Забыла сегодня на скамейке: она слишком вкусная, было бы жаль, если бы пропала. – Сильви развернула газетный сверток, и мы почувствовали запах черники. – Возле вокзала ее много. Мне захотелось испечь оладьи.
Она быстро развела тесто и высыпала в него ягоды, а мы тем временем пытались перечислить все государства мира.
– Мы с вашей мамой раньше такие делали. И собирали ягоды в том же самом месте, когда были маленькими. Либерия. Мы тогда были очень дружны, как вы сейчас.
– Мы все время забываем Латвию, – сказала Люсиль.
– Мы всегда забывали Лихтенштейн, – откликнулась Сильви. – Или Андорру. Или Сан-Марино.
Глава 7
Тем летом Люсиль еще хранила верность нам. И если мы служили ее главной проблемой, то мы же служили и ее единственным убежищем. Мы с ней были вместе всегда и везде. Иногда она просто хранила молчание, иногда говорила мне, что не стоит смотреть в землю при ходьбе (таким образом я пыталась не столько скрыть, сколько признать свой высокий рост и извиниться за него), а иногда мы пытались вспоминать маму, хотя все чаще и чаще мы не соглашались с тетей и даже ссорились по поводу того, какой была Хелен. У Люсиль мама получалась аккуратной, энергичной и благоразумной вдовой (чего я не знала наверняка, а сестра не могла доказать), погибшей в результате несчастного случая. Моя же мама вела настолько простую и ограниченную жизнь, что почти не требовала внимания. Она воспитывала нас с тихим безразличием, которое наводило меня на мысль, что она бы предпочла еще более полное одиночество: это она бросила мужа, а не ее бросили. Что же касается падения в озеро, то Люсиль утверждала, что машина была неисправна, а Хелен ехала слишком быстро и не справилась с управлением. Тогда зачем она оставила нас у бабушки вместе со всеми вещами? И почему съехала с дороги посреди луга? И почему отдала мальчишкам, которые помогли ей, не просто пару монет, а весь кошелек? Люсиль однажды обвинила меня в том, что я защищаю Сильви в ущерб собственной матери. После этого мы с сестрой какое‑то время молчали, сожалея о том, что такое сравнение вообще прозвучало. Потому что теперь мы знали – хотя уверенность в этом и не слишком воодушевляла, – что Сильви стала нашей. Наша мама мыла полы и протирала пыль, следила, чтобы носочки оставались белыми, и кормила нас витаминами. Мы и не слыхали о Фингербоуне, пока она не привезла нас сюда; ничего не знали о бабушке, пока нас не оставили дожидаться ее на веранде. Когда нам уже полагалось спать, мы с Люсиль наблюдали, как мама сидит на диване, подогнув одну ногу под себя, курит и читает газету. В какой‑то момент она всегда отрывала взгляд от страницы и смотрела в центр комнаты, иногда так пристально, что кто‑нибудь из нас вставал попить воды и попутно убедиться, что кроме нас с мамой в комнате никого больше нет. Наконец мы соскальзывали с маминых коленей, будто какой‑нибудь журнал, полный важных советов о дисциплине и сбалансированном питании. Сильви ничем не могла нас удивить. Иногда мы чувствовали, что теперь находимся вместе с Сильви в ее же сне. За все время прогулов мы, наверное, никогда не бывали там, где тетя не побывала бы до нас. Поэтому ей не требовались объяснения, которых мы и не могли дать.