Я почувствовала, как впиваются в руку ее ногти, а взгляд Люсиль стал более умоляющим и настойчивым.
– Мы должны стать лучше! – произнесла она. – И начнем прямо сейчас!
И опять я не нашлась что ответить.
– Давай потом поговорим, – пробормотала я и повернула в сторону дома.
Удивительно, но Люсиль последовала за мной – чуть позади и всего на протяжении квартала или двух. Потом она остановилась, ни слова не говоря, развернулась и зашагала в сторону аптеки. И я осталась одна в прекрасный день, безразличная к собственной одежде и спокойная в собственной шкуре, ничуть не улучшенная и без всяких перспектив улучшения. Мне казалось, что Люсиль никогда не успокоится, протискиваясь вперед, расталкивая других локтями, улещивая, словно ей досталась вся та сила воли, которой не хватало мне, чтобы привести себя в благопристойный вид и преодолеть широкую полосу пограничья, отделяющую тот, другой, мир, попасть в который я, наверное, и вовсе не хотела. Потому что, как мне казалось, ничто из уже утраченного или того, что предстояло утратить, я там не найду. Или, если посмотреть с другой стороны, утраченное я скорее найду в доме Сильви. По пути к нему улица становилась все более знакомой, и под конец собаки, спавшие на верандах, разве что поднимали голову при моем приближении (раз Сильви со мной не было), и каждое дерево, его крона, его тень были знакомы мне в мельчайших подробностях, как и заброшенные клумбы с лилиями и ирисами, как и молчание рельсов в солнечном свете. Я видела, как две яблони в бабушкином саду погибли прямо там, где стояли. Однажды весной на них не распустились листья, но они застыли словно в ожидании, склонив ветви до земли, изображая утраченное плодородие. Каждую зиму сад наполнялся снегом, и каждую весну воды расступались, погибель отступала, и каждый Лазарь восставал, но только не эта пара яблонь. Они лишились коры и побелели, и ветер глодал их остовы, но если бы вдруг появился хоть единый листок, это не стало бы великим чудом. Лишь небольшим изменением, каким стал бы, например, поворот Луны вокруг своей оси. Мне казалось, что погибшее не обязательно утрачено навсегда. В доме Сильви, в доме бабушки, многое из того, что я помнила, я могла подержать в руках: фарфоровую чашку, сбитое ветром яблоко, кислое и холодное от близости земли и хранящее лишь тень аромата родившего его цветка. Я знала, что Сильви тоже ощущает жизнь погибших вещей.
И все же, приближаясь к дому, я заметила произошедшие в нем изменения. Лужайка заросла травой по колено, маслянистой и ярко-зеленой, волнующейся на ветру. Трава поглотила маленькие кусты, дорожку и первую ступеньку крыльца, поднявшись до высоты фундамента. И казалось, если дом не утонет, то скоро всплывет.
Люсиль принесла домой сумку с выкройкой платья и четырьмя ярдами шерстяной ткани в кремово-коричневую клетку. Как она объяснила, наряд, принятый мной за платье, на самом деле представляет собой юбку с коротким жакетом. Жакет, по словам сестры, следовало носить нараспашку с блузкой и с коричневой или кремовой юбкой. Клетчатую юбку можно было носить с блузкой или свитером. Закончив работу над этим комплектом, Люсиль собиралась сшить коричневую юбку и найти свитер в тон.
– Все будет хорошо сочетаться и гармонировать с цветом волос, – серьезным тоном сказала она. – Ты должна мне помочь. В инструкциях сказано, что нужно делать.
Мы разобрали завал на кухонном столе, оказавшийся основательным. В последнее время у Сильви появилась привычка не выкидывать консервные банки. Она просто смывала этикетки мылом и горячей водой. Теперь пустые банки стояли батареями на рабочих поверхностях и подоконнике и уже давно заполонили бы стол, если бы мы с Люсиль время от времени их не убирали. Против банок мы ничего не имели, хоть они и доставляли неудобство: они блестели и выглядели солидно и аккуратно. Сильви хранила их открытой стороной вниз, кроме тех, в которых она держала персиковые косточки и ключи от банок с сардинами и кофе. Откровенно говоря, мы дошли до того, что едва ли стали бы возражать против порядка в любом виде, но надеялись, что интерес Сильви к емкостям – это временное отклонение.
Мы расстелили на столе большой желтоватый лист с инструкциями. Люсиль встала коленями на стул и наклонилась над столом, чтобы прочитать первый пункт инструкции.
– Нам понадобится словарь, – заявила она, и я сходила за ним в гостиную.
Это была старая книга, одна из дедушкиных. Мы никогда прежде ею не пользовались.
– В первую очередь нужно расстелить ткань, – инструктировала меня Люсиль. – Потом ты прикрепишь булавками все части выкройки, после чего вырежешь детали по ним. Посмотри в словаре «фестонные ножницы»…
Я открыла словарь на букве «ф». Между страницами нашлись пять засушенных цветков фиалки: желтый, иссиня-черный, коричневато-красный, фиолетовый и пергаментного цвета. Они были плоские, твердые и сухие – жесткие, как крылья бабочки, но намного более хрупкие. На букве «м» обнаружилась веточка дикой моркови, плоская и похожая на укроп. На «р» появились розы: красные садовые, по форме которых слегка прогнулись страницы по обе стороны разворота, и розовые дикие.
– Что ты там копаешься? – спросила Люсиль.
– В словаре полно засушенных цветов, – объяснила я.
– Дед сунул.
– На букву «о» он положил венерины башмачки. Наверное, потому что «орхидеи».
– Дай поглядеть, – потребовала Люсиль.
Она взяла книгу за обложку с обеих сторон и встряхнула. На пол вывалились десятки спрятанных между страниц цветков и лепестков. Люсиль трясла книгу, пока они не перестали выпадать, а потом вернула мне словарь.
– Фестонные ножницы, – напомнила она.
– А что будем делать с цветами?
– Выкинем в печку.
– Зачем?
– А зачем они нужны?
Разумеется, это был не вопрос. Люсиль нахмурила медного цвета брови и дерзко посмотрела на меня, словно говоря: «Нет ничего дурного в том, чтобы с равнодушием отнестись к фиалкам, погребенным во мраке на сорок лет».
– Почему ты не хочешь помочь мне с платьем? Просто не хочешь.
– Я найду другую книгу и сложу их туда.
Люсиль собрала цветы с пола и раздавила их ладонями. Я попыталась стукнуть ее словарем, но она отбила удар левым локтем, а потом ловко ткнула меня в левое ухе. Я уронила словарь. Конечно, я была в бешенстве и полна решимости одолеть сестру, но она каким‑то образом отбивала все мои атаки крепкими руками и даже умудрившись врезать мне по ребрам.
– Ладно, – наконец сдалась я. – Обойдешься без меня.
С этими словами я вышла из кухни и поднялась по лестнице.
– Да ты и не собиралась помогать! Не собиралась! – заорала мне вслед сестра с поразившей меня страстью.
Я села на кровать с раскрытой книгой: если Люсиль поднимется за мной и продолжит кричать, можно притвориться, будто я читаю. Спустя минуту я услышала топот ее ног на лестнице, и сестра остановилась за закрытой дверью.
– Ты просто искала повод не помогать, и ты его нашла! Как мило! Спасибо! – рявкнула она и затопала вниз.
Спустя несколько минут она снова поднялась и прокричала:
– А знаешь, я и сама справлюсь! От тебя все равно никакого толку! Только стоишь и пялишься, как тупой зомби!
Ее слова были не лишены истины. Правда, я считала, что бесполезность полностью снимает с меня всякую вину, хотя мне и хотелось бы выступить с более достойной защитой, особенно если учесть, что я задолжала сестрице пару тумаков. Но они могли и подождать.
– Я тебя не слышу, Люсиль, – ласково ответила я. – Говори громче.
– Ах так?! – вспылила она. – Очень смешно! Тоже мне умная нашлась.
И несколько дней я не слышала от нее больше ни слова. Даже Сильви заметила:
– Что это за черная кошка между вами пробежала, девочки?
Люсиль ускользала из дома, не говоря мне, куда идет, и только самодовольно улыбалась, когда я просто ради того, чтобы завязать беседу, спрашивала, где она была. Я была вполне уверена, что она гуляла со старшими девочками, которых мы видели в аптеке, или с кем‑то еще, кто мог бы быть ей полезен. Однажды, заметив, что сестра вышла из дома, я выбежала на улицу. И вот она, Люсиль: в двух кварталах от дома, идет в сторону города. Дорога была покрыта толстым слоем мельчайшей пыли. Солнце жарило изо всех сил. Я побежала, чтобы сократить дистанцию, но она обернулась и, заметив меня, тоже припустила бегом. Я решила соврать, что Сильви просила купить кое‑что в магазине, раз уж Люсиль все равно идет в центр. Это помогло бы сгладить неловкость от преследования. Но Люсиль не остановилась. Я бежала и бежала, пока боль в боку не стала невыносимой, и я перешла на шаг, решив, что помашу ей рукой, давая знак остановиться, и стала ждать, когда сестра обернется, но она не обернулась.
Висящая в воздухе пыль покрыла тонкой грязной пленкой кожу и пропотевшую рубашку. Я предположила, что с Люсиль произошло то же самое. Она не станет гулять грязной и обязательно придет домой. Я вернулась и стала ждать, предвкушая пусть и скромную, но победу, однако сестра появилась лишь вечером. Чистыми у нее остались только лицо и ладони, а руки, шея и рубашка были в грязи. Значит, весь этот день она только тем и занималась, что ждала, когда он закончится, читая старые журналы в сарае или бросая камни на берегу, лишь бы не встречаться со мной.
Я видела, что ежедневные многочасовые труды Люсиль над нарядом только подогревают ее гнев. Это несомненно напоминало ей о нашей ссоре, и несомненно в каждой своей неудаче сестра отчасти винила меня. Она работала одна в пустующей спальне, где хранилась бабушкина швейная машинка – маленькое примитивное электрическое устройство. От машинки пахло горячей резиной и смазкой, и при работе она тихонько постукивала: тук-тук-тук. На дверь спальни Люсиль прикрепила клейкой лентой табличку, на которой аккуратными жирными буквами было выведено: «НЕ БЕСПОКОИТЬ». За дверью часто царила полная тишина. Однажды я стояла в коридоре, прислушиваясь к шуму машинки и думая о том, что, если костюм получится достаточно удачным, можно будет перекинуться хотя бы парой слов. В этот момент Люсиль напевно крикнула: