– Нет. Что это?
– Вещество, – сказала она, не найдя более подходящего объяснения. – Лорд Джон отправил мне немного, чтобы я смогла сделать спички.
– Стычки между кем и кем? – спросил Йен, глядя на нее с подозрением.
Мгновение она тупо смотрела на него, ее наполовину проснувшийся мозг медленно обрабатывал значение его слов.
– О! – выдохнула она, наконец разгадав смысл его вопроса. – Не стычки, а спички. Штуки, которые я делаю, чтобы разводить огонь. Фосфор горит сам по себе. Я покажу тебе, когда мы вернемся домой. – Она зевнула и неопределенно махнула на набольшую кучку для розжига посреди костровища.
Йен издал снисходительный шотландский звук и взял в руки кремень и огниво.
– Я этим займусь, а ты разберись с каштанами, ладно?
– Хорошо. Вот, надень свою рубаху. – Ее собственная одежда высохла за ночь, и хотя она скучала по уюту кожаной рубахи Йена, поношенная шерсть ее потрепанной охотничьей кофты была теплой и мягкой на коже. Стоял ясный день, но ранним утром было прохладно. Йен скинул одеяло, разводя костер, и его плечи покрылись гусиной кожей.
Он покачал головой в ответ, давая понять, что наденет рубаху позже. В данный момент… он сосредоточенно высунул кончик языка и ударил кремнем об огниво, потом язык исчез, когда он забормотал что-то себе под нос.
– Что ты сказал? – Она замерла с наполовину очищенным каштаном в руках.
– О, ничего такого, это просто… – Он ударил еще раз и высек искру, которая замерцала на обгоревшей ткани, как маленькая звезда. Он торопливо поднес к ней пучок сухой травы, потом еще один и, когда поднялась первая струйка дыма, добавил кору, еще травы, кучку щепок и, наконец, крестом уложил пару еловых веток.
– Ничего такого, просто заговор для огня, – договорил он, широко улыбнувшись ей из-за новорожденного пламени, которое разгоралось под его руками.
Она коротко поаплодировала и продолжила разрезать кожицу каштана – крест-накрест, чтобы он не взорвался в огне.
– Этот я не слышала, – сказала она. – Скажи мне слова.
– О. – Его трудно было заставить покраснеть, но тут кожа у него на шее немного потемнела. – Это не… Не гэльский заговор. Это кайенкехака.
Ее брови подпрыгнули вверх: Брианну удивило не только то, что он сказал, но и как легко он произнес это индейское слово.
– Ты когда-нибудь думаешь на могавке, Йен? – спросила она с любопытством.
Он бросил на нее взгляд, полный удивления и… похоже, испуга.
– Нет, – ответил он коротко и поднялся на ноги. – Я пойду принесу дров.
– У меня есть немного, – сказала она, в упор глядя на него. Она потянулась за спину и сунула в занимающийся огонь опавшую сосновую ветку. Сухие иголки взорвались искрами и исчезли, но отсохшая кора начала гореть и чернеть по краям.
– Что такое? – спросила она. – Что такого я сказала про мысли на могавке?
Он крепко сжал губы, не желая отвечать.
– Ты попросил меня пойти с тобой, – сказала она не резко, но твердо.
– Да, попросил. – Он сделал глубокий вдох и опустил глаза на ямс, который он закапывал в горячие угли.
Она неторопливо обрабатывала каштаны, глядя на него и дожидаясь, пока он примет решение. За его спиной раздавалось громкое чавканье, из-за куста Ролло вылетали клочки серо-голубых перьев.
– Тебе что-нибудь снилось прошлой ночью, Брианна? – спросил он внезапно, не отрывая глаз от ямса.
Она была бы рада, если бы он принес что-нибудь вроде кофе к завтраку, но все же к этому моменту она была уже вполне бодра, чтобы связно думать и говорить.
– Да, – ответила она. – Мне постоянно снятся сны.
– Ай, я знаю. Роджер Мак рассказывал мне, что иногда ты их записываешь.
– Вот как? – Это была новость, бодрящая похлеще чашки кофе. Она никогда не прятала свой сонник от Роджера, но они никогда это не обсуждали. Много он прочел?
– Он ничего мне не рассказывал о твоих снах, – заверил ее Йен, уловив интонацию. – Только что ты их иногда записываешь. И я подумал, что они могут быть важными.
– Только для меня, – сказала она осторожно. – К чему ты это?
– Видишь ли, кайенкехака придают большое значение снам – даже больше, чем горцы. – Он посмотрел на нее с легкой улыбкой, потом снова опустил глаза к углям, в которые зарыл ямс. – Ну так что тебе снилось прошлой ночью?
– Птицы, – сказала она, припоминая. – Много птиц.
Логично, подумала она. Лес вокруг был полон птичьего щебета задолго до рассвета – конечно, это попало в ее сон.
– Ай? – заинтересованно произнес Йен. – Значит, птицы были живые?
– Да, – озадаченно ответила она. – Почему?
Он кивнул и взял в руки каштан, чтобы помочь ей.
– Видеть сны о живых птицах это хорошо, особенно если они поют. Видеть мертвых птиц – дурной знак.
– Они точно были живые и пели, – заверила она его, посмотрев на ветвь над ним, куда присела маленькая птичка с желтой грудью и черными крыльями, наблюдая с интересом за приготовлением их завтрака.
– Они с тобой говорили?
Она озадаченно посмотрела на него, но он явно говорил серьезно. К тому же, подумала она, почему бы птице и не заговорить с тобой во сне. Она покачала головой.
– Нет. Они… О! – она засмеялась, вспоминая детали сна. – Они строили гнездо из туалетной бумаги. Мне все время снятся сны про туалетную бумагу. Это такая тонкая мягкая бумага, которую люди используют, чтобы вытирать… эээ… в общем, сзади, – пояснила она, заметив его непонимающий взгляд.
– Ты вытирала зад бумагой? – Он в ужасе открыл рот, уставившись на нее. – Господи боже, Брианна!
– Ну. – Она потерла пальцем под носом, пытаясь не засмеяться над его реакцией. Конечно, он был в ужасе – в колониях вообще не было бумажных фабрик, и, кроме небольшого количества бумаги, производимой вручную – как делала она сама, – каждый лист был привезен из Англии. Бумагой дорожили, как сокровищем. Ее отец, который часто слал письма сестре в Шотландию, писал в обычной манере – сверху вниз, – но потом переворачивал листы поперек и добавлял дополнительные строчки перпендикулярно, чтобы сэкономить место. Ничего удивительного, что Йена это шокировало.
– В моем времени это очень дешево, – заверила она его. – Правда.
– Не так дешево, как кукурузный лист, это уж будь уверена, – ответил он, с подозрением сощуривая глаза.
– Хочешь верь, хочешь нет, у большинства людей в том времени не будет кукурузного поля под рукой, – сказала она, по-прежнему забавляясь его реакции. – И вот что я тебе скажу – туалетная бумага куда приятнее, чем сухой кукурузный початок.
– Приятнее, – пробормотал он, очевидно потрясенный до глубины души. – Приятнее. Иисус, Мария и все святые.
– Ты спрашивал меня о снах, – напомнила она. – Тебе что-нибудь снилось прошлой ночью?
– О. Эээ… Нет. – Он с трудом переключил свое внимание с шокирующих фактов о туалетной бумаге на что-то другое. – По крайней мере, я ничего не помню.
Она неожиданно подумала, глядя на его осунувшееся лицо, что одной из причин его бессонницы может быть то, что он боится того, что ему может привидеться во снах. На самом деле, он, казалось, боялся даже того, что она будет настаивать на этой теме. Не встречаясь с ней глазами, он поднял пустой кувшин из-под пива и щелкнул языком, подзывая Ролло, который последовал за ними с голубыми перьями, торчащими из пасти.
Она дорезала последние каштаны и закопала блестящие орехи в угли вместе с ямсом, чтобы они были готовы к его возвращению.
– Как раз вовремя, – закричала она, заметив его. – Ямс готов.
– Как раз вовремя, – отозвался он с улыбкой. – Гляди, что у меня есть!
У него в руках был кусок сот, украденный из улья и по-прежнему достаточно холодный, так что мед был густой и вязкий. Он растекался по горячему ямсу роскошным золотым одеялом. С печеными сладкими каштанами в качестве гарнира и ледяной водой из горного ручья ей этот завтрак показался одним из лучших с тех пор, как она покинула свое время. Она так и сказала Йену, и он заинтересованно приподнял кустистую бровь.
– Ай? И что ты там ела, что было лучше на вкус?
– Нууу… Может, шоколадные пончики. Или горячий шоколад с маршмеллоу. Я очень скучаю по шоколаду. – Хотя в данный момент по нему сложно было скучать, поскольку она облизывала выпачканные медом пальцы.
– Ой, да ладно заливать! Я пробовал шоколад. – Он закатил глаза и ущипнул свои губы, демонстрируя крайнюю степень отвращения. – Горькое, невкусное питье. И они просили сумасшедшие деньги за одну маленькую чашечку. Это было в Эдинбурге, – добавил он и скорчился.
Она засмеялась.
– В моем времени туда кладут сахар, – сказала она. – Он сладкий.
– Сахар в шоколаде? Это самое извращенное из всего, что я когда-либо слышал, – сказал он сурово. – Даже хуже бумаги для подтирания задницы, ай?
Она увидела ироничный блеск в его глазах и тихонько фыркнула в ответ, выбирая последние кусочки оранжевой мякоти ямса из обожженной кожуры.
– Когда-нибудь, Йен, я добуду немного шоколада, – сказала она, отбрасывая в сторону пустую шкурку и по-кошачьи облизывая пальцы. – Я добавлю туда сахар и скормлю его тебе. Тогда и посмотрим, что ты скажешь!
Наступила его очередь добродушно фыркнуть, но больше он никак не отреагировал, занявшись вместо этого облизыванием собственных пальцев.
Ролло завладел остатками медовых сот и теперь, невероятно довольный, шумно грыз и облизывал их.
– У этой собаки желудок по крепости не хуже, чем у крокодила, – сказала Брианна, покачав головой. – Есть что-то, чего он не ест?
– Ну, я пока не пробовал кормить его гвоздями. – Он коротко улыбнулся, но не продолжил разговор. Беспокойство, завладевшее ими после разговора о снах, исчезло на время завтрака, но теперь, кажется, снова вернулось. Солнце стояло высоко, но Йен никуда не спешил. Он просто сел, обняв руками колени и глядя задумчиво на огонь, который бледнел на фоне разгорающегося солнца.
Брианна тоже не торопилась вставать – она терпеливо ждала, не отводя глаз от кузена.
– А что ты ел на завтрак, когда жил с могавками, Йен?