Йен сделал вдох, а потом выдохнул весь воздух, какой в нем был; он ссутулил плечи и зарылся лицом в колени.
– И вот что я думал, – сказал он через мгновение, жестко контролируя звучание своего голоса. – Случилось ли это из-за меня?
– Йен! Ты имеешь в виду то, что ребенок умер? Как ты мог стать причиной?
– Я ушел, – сказал он просто, выпрямляясь. – Отвернулся. Перестал быть христианином, перестал быть шотландцем. Они отвели меня к реке и скребли мою кожу песком, чтобы он забрал белую кровь. Они дали мне новое имя – Оквахокенха – и сказали, что теперь я могавк. Но я не был могавком, не по-настоящему.
Он снова глубоко вздохнул, и она положила руку ему на спину, ощущая бугорки позвонков сквозь кожу рубахи. Она подумала, что он явно недоедал.
– Но и тем, кем я был раньше, я уже не был, – продолжил он ровно. – Я пытался быть тем, кого они во мне видели, понимаешь? Я перестал молиться Господу, Пресвятой Богородице или Святой Невесте. Я слушал то, о чем рассказывала мне Эмили, – она рассказывала о богах, о духах, которые живут в деревьях, и разном другом. И когда я ходил в жаркий дом с мужчинами или сидел у очага и слушал истории… Они казались мне такими же правдивыми, как когда-то истории о Христе и всех святых.
Он повернул голову и внезапно посмотрел на нее, и в его взгляде смешались потерянность и вызов.
– Я – Господь Бог твой, – сказал он. – И не должно быть у тебя других богов, кроме Меня. Но у меня были, разве нет? А это смертный грех, так ведь?
Ей хотелось сказать, что нет, конечно, нет. Или слабо аргументировать тем, что она не священник и не может судить. Но ни то, ни другое не подходило: он не искал жалости или утешения, а попытка избежать ответа сослужила бы им обоим плохую службу.
Она глубоко вдохнула и выдохнула. Прошло много лет с тех пор, как ее учили Балтиморскому Катехизису, но такое не забывается.
– Условия смертного греха таковы, – начала она, наизусть цитируя слова. – Во-первых, поступок должен быть очевидно неверным. Во-вторых, ты должен знать, что он неверный. И, в-третьих, он должен быть совершен по доброй воле.
Он пристально смотрел на нее.
– Ну, он был неверным, и, думаю, я об этом знал – точно знал. В особенности… – Его лицо потемнело, и она на мгновение задалась вопросом, о чем он вспоминает.
– Но… Как я могу служить Богу, который забирает дитя за грехи его отца? – Не дожидаясь ответа, он посмотрел поверхность скалы, в которой, застывший во времени, лежал мамонт. – Или это были они? Может, это был не мой Бог, а ирокезские духи? Может, они знали, что я не был настоящим могавком, что я спрятал часть себя от их глаз?
Он посмотрел на нее, предельно серьезный.
– Боги завистливы, разве нет?
– Йен… – Брианна беспомощно сглотнула, но она должна была сказать кое-что. – То, что ты сделал или чего не сделал, не было неверным, Йен, – произнесла она твердо. – Твоя дочь… была наполовину могавком. Не было ничего неправильного в том, чтобы позволить им похоронить ее согласно традициям народа ее матери. Твоя жена – Эмили – она бы наверняка ужасно расстроилась, если бы ты настоял на крещении младенца?
– Может быть. Но… – Он закрыл глаза, крепко сжав кулаки на бедрах. – Где она теперь? – прошептал он, и она увидела дрожащие на его ресницах слезы. – Другие… Они исчезли до рождения, Господь укрыл их своей дланью. Но маленькая Изабель… Она не могла попасть в рай, ведь так? Я не могу смириться с мыслью, что она… что она могла потеряться… где-то там. И бродить между мирами.
– Йен…
– Я слышу ее, как она плачет. По ночам. – Он тяжело, прерывисто всхлипывал. – Но я не могу помочь, я не могу найти ее.
– Йен! – Слезы бежали у нее по щекам. Она яростно схватила его запястья и сжала их изо всех сил. – Йен, послушай меня!
Он сделал глубокий дрожащий вдох, не поднимая головы, затем он едва заметно кивнул.
Она встала на колени и крепко обняла его, так что он уткнулся головой ей в грудь. Щекой Брианна прижималась к его затылку, его волосы были мягкими и пушистыми на ее коже.
– Послушай меня, – мягко повторила она. – У меня был другой отец. Мужчина, который меня вырастил. Его нет в живых. – Чувство потери и пустоты уже долгое время было приглушено, перекрыто новой любовью и новыми обязанностями. Теперь эти чувства вдруг накрыли ее с новой силой и остротой, как будто снова закровоточила старая рана. – Я знаю… знаю, что он в раю.
Был ли он там? Мог ли он быть мертв и в раю, если еще не был рожден? И все же для нее он был мертв, а в раю уж точно не обращают внимания на время.
Она обратило лицо к скале, но не обратилась ни к Богу, ни к этим костям.
– Папочка, – заговорила она, и ее голос дрогнул на этом слове, но она по-прежнему крепко обнимала кузена. – Папочка, ты мне нужен. – Ее голос казался тонким и неуверенным, но больше помощи ждать было неоткуда.
– Мне нужно, чтобы ты нашел маленькую дочку Йена, – сказала она так твердо, как только могла, пытаясь представить лицо отца, увидеть его в шумящих листьях на вершине скалы. – Найди ее, пожалуйста. Возьми ее на руки, чтобы она была в безопасности. Пожалуйста… Пожалуйста, позаботься о ней.
Она остановилась, смутно ощущая, что должна сказать что-то еще, что-то более значительное. Перекреститься? Сказать «аминь»?
– Спасибо, папочка, – сказала она тихо и заплакала, как будто ее отец только что умер и она, поглощенная горем, осиротевшая, потерянная, плачет в ночи. Йен обхватил ее руками, и так они стояли вместе, крепко сжимая друг друга в объятиях, а позднее солнце горело у них в волосах.
Она продолжила стоять в его объятиях, когда закончила плакать, ее голова лежала у него на плече. Он очень нежно потрепал ее по спине, но не оттолкнул.
– Спасибо тебе, – прошептал он ей на ухо. – Ты в порядке, Брианна?
– Угу. – Она выпрямилась и встала чуть в стороне, немного покачиваясь, как пьяная. Она и ощущала себя пьяной, кости, казалось, стали мягкими и слабыми, окружающий пейзаж потерял четкость, только отдельные предметы удерживали ее внимание – сияющая розовая поляна венериных башмачков; камень, упавший со скалы, испещренный красными прожилками железа; Ролло, усевшийся практически Йену на ногу и беспокойно прижавший свою большую голову к бедру хозяина.
– Ты в порядке, Йен? – спросила она.
– Буду в порядке. – Его рука нащупала голову Ролло, и он успокаивающе потрепал его острые уши. – Может быть. Просто…
– Что?
– Ты… Ты уверена, Брианна?
Она знала, о чем он спрашивает, – это был вопрос веры. Она развернула плечи, чтобы встать в полный рост, и вытерла нос рукавом.
– Я католичка, и я верю в витамины, – заявила она твердо. – И я знаю своего отца. Конечно, я уверена.
Йен глубоко вздохнул, и его плечи немного опустились. Он кивнул, и линии напряжения на его лице немного разгладились.
Она оставила его сидящим на камне и пошла к воде, чтобы ополоснуть лицо холодной водой. Тень скалы легла поперек потока, и холодный воздух принес запахи земли и елей. Несмотря на холод, она немного задержалась там, стоя на коленях.
Она по-прежнему различала голоса, бормочущие в воде и деревьях, но не слушала их. Кто бы они ни были, они ничем не грозили ни ей, ни ее близким и не противились незримому присутствию, которое она так сильно ощущала в эту минуту.
– Я люблю тебя, папочка, – прошептала она, закрыв глаза, и почувствовала умиротворение.
Йен, наверное, тоже чувствует себя лучше, думала она, наконец возвратившись к тому месту, где он сидел на камнях. Ролло оставил хозяина, чтобы исследовать многообещающую нору у корней дерева, а она знала, что пес не ушел бы, если бы чувствовал, что Йен по-прежнему в расстроенных чувствах. Она уже почти открыла рот, чтобы спросить его, окончена ли их миссия, когда он встал, и она, посмотрев на его лицо, поняла, что еще нет.
– Я привел тебя сюда, – резко начал он, – потому что хотел узнать про это, – он кивнул на мамонта. – Но еще мне нужно было задать тебе один вопрос. Попросить совета.
– Совета? Йен, я не могу давать тебе советов! Как я могу говорить тебе, что делать?
– Думаю, что ты, пожалуй, единственная, кто может, – сказал он, криво улыбнувшись. – Ты моя семья, ты женщина, и моя судьба тебе не безразлична. При этом ты знаешь, быть может, даже больше, чем дядя Джейми, из-за того, кто – или даже что – ты есть. – Он еще сильнее изогнул угол рта.
– Я знаю не больше, – сказала она и оглянулась на кости. – Просто… знаю другие вещи.
– Ай, – согласился он мягко и глубоко вздохнул. – Брианна, мы не связаны узами брака и никогда не будем. – Он на мгновение отвел взгляд, но тут же снова обратил глаза на нее. – Но если бы нам пришлось пожениться, я любил бы тебя и заботился о тебе всю жизнь. Я верю, что ты сделала бы то же для меня. Так и есть?
– О, Йен. – К горлу подкатил ком, шершавый от скорби, ее слова превратились в шепот. Она коснулась его лица, холодного и худого, и провела большим пальцем по пунктирным линиям татуировок. – Я люблю тебя и сейчас.
– Да, – сказал он так же мягко. – Я знаю. – Он поднял руку и положил свою тяжелую и твердую ладонь поверх ее. Он прижал ее руку к своей щеке на мгновение, а затем переплел с ней пальцы и опустил их сцепленные ладони вниз, но не отпустил.
– Так скажи мне, – сказал он, не отводя от нее глаз. – Если любишь меня, скажи, что мне делать. Должен ли я вернуться?
– Вернуться, – повторила она, тревожно оглядывая его лицо. – Вернуться к могавкам?
Он кивнул.
– Вернуться к Эмили. Она любила меня, – сказал он тихо. – Я это знаю. Поступил ли я правильно, позволив старухе прогнать меня? Должен ли я вернуться и бороться за нее, если придется? Может, она могла бы уйти со мной на Ридж?
– О, Йен. – Она ощутила ту же беспомощность, что и до этого, хоть в этот раз она и пришла без груза ее собственной скорби. Но кто она такая, чтобы давать ему советы? Как она может взять на себя такую ответственность? Как она может принять за него решение и сказать, уходить ему или оставаться?