Он по-прежнему не отводил от нее глаз, и ее вдруг накрыло незнакомым чувством – он действительно был ее семьей. Поэтому его судьба у нее в руках, готова она к этому или нет. Она ощутила тесноту в груди, как будто легкие вот-вот взорвутся, если она сделает лишний вдох. И все же она его сделала.
– Останься, – сказала она.
Он долго смотрел ей в глаза своими ореховыми, с золотыми крапинками, серьезными глазами.
– Ты мог бы сразиться с ним… С Ахк… – она споткнулась о запутанные слоги могавского имени. – С Солнечным Лосем. Но с ней ты сражаться не можешь. Если она решила, что больше не хочет быть с тобой… Йен, этого не изменить.
Йен моргнул, темные ресницы спрятали его взгляд, и он оставил глаза закрытыми – она не знала, был ли это знак согласия или отказа.
– Но это не все, – сказала она, говоря тверже. – Дело ведь не только в ней или в нем, так ведь?
– Не только, – ответил он. Его голос казался далеким и безразличным, но она знала, что это не так.
– Дело в них, – сказала она мягче. – В матерях. В бабушках. В женщинах. В… в детях. – Клан, семья, племя и нация; обычай, дух, традиция – нити, которые оплетали Работающую Руками и надежно привязывали ее к земле. И прежде всего дети. Эти громкие детские голоса, в которых тонули голоса леса и которые удерживали душу от блуждания в ночи.
Никто не знал силы этих оков лучше тех, кто бродил по земле без них, пришельцы и одиночки.
– В них, – эхом отозвался Йен и открыл глаза. Они потемнели от чувства потери и стали такого же цвета, как тени в самом дремучем лесу. – И в них. – Он повернул голову, чтобы посмотреть наверх, на деревья, растущие над костями мамонта, пойманными в земляную ловушку, обнаженными перед небом и безразличными к любым мольбам. Он снова повернулся к ней, поднял руку и коснулся ее щеки.
– Тогда я останусь.
На ночь они разбили лагерь на дальнем берегу бобрового пруда. Настил из древесных опилок и поваленные деревца были хорошим розжигом для костра.
Есть было почти нечего – у них была только пригоршня лисьего винограда да корка хлеба, такая засохшая, что ее приходилось макать в воду, чтобы разжевать. Но это не имело значения, они оба были не голодны. А Ролло исчез, чтобы добыть себе провизию на охоте.
Они сидели, глядя на догорающий костер. Его не надо было поддерживать – ночь выдалась теплой, а утром они не станут задерживаться: дом был уже слишком близко.
Наконец Йен зашевелился, и Брианна посмотрела на него.
– Как звали твоего отца? – спросил он очень церемонно.
– Фрэнк… эээ… Фрэнклин. Фрэнклин Волвертон Рэндолл.
– Значит, англичанин?
– Еще какой, – ответила она, не в силах сдержать улыбки.
– Фрэнклин Волвертон Рэндолл, – кивнув, пробормотал он себе под нос, как будто чтобы запомнить наизусть, и серьезно посмотрел на нее. – Если я когда-нибудь снова окажусь в церкви, я зажгу свечу в память о нем.
– Думаю, ему бы это понравилось.
Он кивнул и откинулся назад, опершись спиной о лиственницу. Земля вокруг была усыпана шишками, он собрал пригоршню и стал по одной бросать их в огонь.
– Так что насчет Лиззи? – спросила она после непродолжительного молчания. – Ты ей всегда нравился.
Нравился – это мягко сказано: Лиззи тосковала много недель после того, как он попал к ирокезам. И теперь, когда ее помолвка с Манфредом сорвалась…
Он прикрыл глаза и откинул голову назад, опустив ее на ствол лиственницы.
– Я думал об этом, – признал он.
– Но?..
– Ай, но. – Он открыл глаза и бросил на нее косой взгляд. – Я бы знал, где я, если бы просыпался рядом с ней. Но при этом я был бы в кровати со своей маленькой сестрой. Думаю, что мое отчаяние не достигло такого градуса. Пока что, – добавил он после короткого раздумья.
Глава 71Кровяная колбаса
В самом разгаре производства кровяной колбасы во двор с двумя бочонками виски заявился Ронни Синклер. Еще несколько он нес на спине, осторожно привязав их наподобие каскада; в целом он напоминал какую-то экзотическую гусеницу, опасно накренившуюся вперед в процессе окукливания. Стоял прохладный день, но с Ронни бежали ручьи пота от долгого подъема в гору, и по этому поводу он не стеснялся в выражениях.
– Почему, ради всего святого, Сам построил свой чертов дом здесь, в этих Богом забытых горах? – вопросил он без всяких церемоний. – Почему не в том месте, где до двора может доехать повозка?
Он аккуратно опустил бочонки, потом просунул голову через лямки своей упряжи, чтобы сбросить свой панцирь. Он с облегчением вздохнул и стал растирать плечи в тех местах, где в них впивались лямки.
Я проигнорировала риторические вопросы и продолжила мешать, пригласив его в дом кивком головы.
– Там есть свежезаваренный кофе, – сказала я. – И еще булочки с медом.
Мой собственный желудок сжался от упоминания еды. Приправленная специями, сваренная и пожаренная кровяная колбаса была деликатесом, но на более ранних стадиях приготовления, включающих манипуляции руками в емкости, наполненной наполовину свернувшейся свиной кровью, она, мягко выражаясь, не вызывала аппетита.
Как бы то ни было, Синклера взбодрило упоминание еды. Он вытер пот со лба рукавом и кивнул мне, направляясь к дому. Но потом вдруг развернулся на полпути.
– Ах. Совсем забыл, миссис. У меня для вас весточка. – Он осторожно похлопал себя по груди, а потом по ребрам, пока наконец не нашел то, что искал, и не вытащил его из складок пропитанной потом одежды. Ронни вытащил влажный, сложенный в несколько раз листок бумаги и протянул его мне, не беря во внимание тот факт, что моя правая рука была по плечо покрыта кровью, да и левая не отличалась чистотой.
– Может, вы просто оставите его на кухне? – предложила я. – Сам внутри. Я приду, как только разберусь с этим. Кто… – начала я было спрашивать про отправителя, но тактично исправилась: – Кто вам его передал?
Ронни не умел читать, но и никаких пометок снаружи я не заметила.
– Жестянщик, направлявшийся в Белем-Крик, – ответил он. – Он не сказал, от кого оно, сказал только, что это для целительницы.
Он нахмурился, глядя на сложенный листок, но я заметила, как он косится на мои ноги. Несмотря на прохладу, я была босиком и одета в нижнюю рубашку и корсет, один только измазанный фартук обхватывал мою талию. Ронни уже довольно долго искал себе жену и приобрел полубессознательную привычку оценивать физические данные каждой женщины, которая ему встречалась, несмотря на возраст и доступность кандидаток. Он заметил, что я заметила, и торопливо отвел взгляд.
– И это все? – спросила я. – Целительнице? Он не назвал моего имени?
Синклер запустил пятерню в редеющие рыжие волосы, так что два вихра встали над его порозовевшими ушами, усилив всегдашний по-лисьему хитрый вид.
– Так ему вроде и незачем было. – Без всяких дальнейших разъяснений он окончил разговор и направился в дом в поисках еды и Джейми, оставив меня наедине с моим кровавым делом.
Худшей частью была чистка крови: я шарила рукой в темных, пахучих глубинах бочки, чтобы собрать волокна фибрина, которые образуются, когда кровь начинает сворачиваться. Волокна цеплялись за мою руку, после чего их можно было вытащить и смыть; эту процедуру нужно было многократно повторять. Такая работа была все же чуть приятнее, чем промывка кишок, которые должны стать колбасной оболочкой. Этим у ручья занимались Брианна и Лиззи.
Я проинспектировала последние результаты: никаких волокон в капающей с моих пальцев красной жидкости видно не было. Я снова обмакнула руку в ведро с водой, которое стояло рядом с кровавой бочкой, поставленное на доски, уложенные на пару чурок под большим каштаном. Джейми, Роджер и Арч Баг притащили свинью – не белую свиноматку, а одного из ее многочисленных отпрысков, рожденных в прошлом году, – во двор, ударили ее промеж глаз кувалдой, подвесили на дерево и перерезали ей глотку, так чтобы вся кровь стекала в бочку.
Затем Роджер и Арч унесли потрошеную тушу, чтобы ошпарить ее и избавиться от щетины. Джейми тем временем пришлось иметь дело с майором Макдональдом, который внезапно объявился на Ридже, отдуваясь и хрипя от крутого подъема в гору. Я подумала, что, если бы у Джейми была возможность выбирать между ним и тушей, он несомненно выбрал бы свинью.
Я закончила отмывать руки и пальцы – бессмысленный труд, но необходимый для моего душевного спокойствия – и вытерла их льняным полотенцем. После этого я начала высыпать из приготовленных мисок в бочку ячмень, овес и вареный рис, улыбаясь при этом от воспоминаний о пунцовом лице майора и жалобах Ронни Синклера. Сам выбрал место на Ридже из стратегических соображений – он решил строить здесь именно потому, что сюда так сложно добраться.
Я провела рукой по волосам, сделала глубокий вдох и опустила руку назад в бочку. Кровь быстро остывала. С добавлением злаков запах немного смягчился – металлическая вонь свежей горячей крови ушла. Смесь, однако, была по-прежнему теплой, и зернышки создавали изящные бело-коричневые водовороты по мере того, как я мешала.
Ронни был прав: не было необходимости звать меня иначе чем «целительница». В округе не было врачей ближе Кросс-Крика, если не считать индейских шаманов, – а большинство европейцев не принимали их в расчет.
Я размышляла, кто мог послать записку и было ли это что-то срочное. Скорее всего, нет – по крайней мере, это точно не преждевременные роды и не серьезный несчастный случай. Такие новости в срочном порядке приносили друзья или родственники. Письмо, доверенное жестянщику, явно не могло быть доставлено быстро – жестянщики и лудильщики бродили или оставались на одном месте в зависимости от наличия работы.
Вообще такие кочевники редко доходили до самого Риджа, хотя за последние три месяца мы видели трех. Я не знала, был ли тому причиной рост населения – Ридж Фрейзера насчитывал уже больше шестидесяти семейств, хотя дома и были разбросаны на площади больше десяти миль по заросшим лесом горным склонам – или нечто более зловещее.