овали молодчики Мрачного Стропаля, и когда пихались локтями на заполненных народом улицах внутри дымового кольца. Люди равнодушно смотрели – если вообще смотрели – на их паломнические лоскуты и снова опускали глаза на булыжные мостовые или упирали взгляды в спины впереди идущих. «Стадо баранов», – рычал про себя Рон, хотя в глубине души и сострадал им: уж он-то знал, сколь беспросветна жизнь в этой части Дрезберга.
Народу была тьма-тьмущая; в другой раз Рон не преминул бы изойтись желчью, но сегодня каждый фабричный работник, уныло свесивший голову, был живым щитом против дотошных глаз. Рон протолкался на середину дороги, позволяя людям сгрудиться вокруг себя, словно овцам. Что ни говори, а они с Сэндис чудесно смешались с толпой…
«Сэндис!»
Рон выругался и стал как вкопанный. Выругался и врезавшийся ему в спину. Молотя руками, как мельница, Рон рванул навстречу напирающей толпе. То есть практически остался стоять на месте. К счастью, через пару секунд из-за спин работяг выглянула Сэндис. А он-то испугался, что навсегда ее потерял!
– Не отставай! – крикнул он.
– Что? – не расслышала она.
Рон, набрав в грудь побольше воздуха, собрался было заорать во все горло, но передумал и, тряхнув головой, схватил Сэндис за руку и крепко стиснул ее ладонь. Нога в ногу они двинулись по узкой дороге. Если бы Рон на миг пораскинул мозгами, он бы, возможно, удивился тому, что, познав немало женщин, ни с одной из них никогда он вот так не гулял, держась за руки. К сожалению, мысли его были заняты совсем другим. И кроме цели, стоящей перед ним и Сэндис, он больше ни о чем не мог думать. Почти.
Год от года все больше расширяли дороги, прилегающие к центру города, так как население росло будто на дрожжах. Но вскоре расширять их стало некуда. Не могли же инженеры и строители взять и передвинуть дома – и тогда они взялись удлинять улицы. И теперь, чтобы попасть куда-нибудь, не дыша в затылок друг другу, людям приходилось вставать засветло. На повозки рассчитывать не приходилось: в сутолоке дымового кольца им негде было разъехаться, особенно в часы пересменок.
Заводские трубы изрыгали в небо серые облака дыма, которые порой смешивались с горячими струями пара, вырывавшимися из вентиляционных шахт. Когда Рон и Сэндис добрались до границы дымового кольца, Рон чувствовал себя грязным, как свинья, несмотря на то что утром принял ванну. Толпа поредела, но Рон по дороге к собору упорно держался самых запруженных народом улиц, зорко выглядывая оккультников – и знакомых ему, и еще не известных.
Сэндис не отпускала его руку, хотя ей уже негде было теряться.
Увидев собор, Рон, как и прежде, не смог сдержать восхищения. Наравне с Лилейной башней, собор был самым дивным творением архитекторов Дрезберга. Обычные дома тяготели к экономии и практичности, что позволяло Рону без усилий прыгать с крыши на крышу. Собор же разрушал все представления об утилитарном городском зодчестве, резко выделяясь среди безликих построек. Кафедральный собор во славу Целестиалу представлял собой гигантскую конусообразную башню, которая, сужаясь, превращалась в массивный золотой столб, устремленный в Царство Небесное, неразличимое за серыми, затянувшими небесный свод облаками. Вообще же столб и широкое, длинное, изогнувшееся основание башни напоминали дремлющего пса, задравшего хвост. С двух сторон башню украшала пара небольших крыльев. Архитекторам достало ума не покрывать собор известковой побелкой, а отделать наружный фасад речными камнями, и в бледном рассветном свете окна горели, словно сапфиры.
Раньше собору принадлежало много земель, за которыми тщательно ухаживали. Однако со временем город поглотил большинство из них, использовав их под постройку фабрик и заводов. С каждым годом Ангелик оказывал все меньше и меньше влияния на правительство, однако собор оставался в неприкосновенности, и внутри него постоянно толпились молящиеся, священники и пилигримы. Видимо, он что-то да значил.
«Он значит только одно, – негодовал Рон, подходя к воротам храма, – что эти люди простаки и недоумки».
У ворот, приветствуя верующих, стоял священнослужитель, облаченный в белые одежды. Заметив повязки паломников на рукавах Рона и Сэндис, он одобрительно кивнул и повел рукой, приглашая их внутрь.
– Ступайте дальше, друзья мои. Миновав залу, вы увидите маленький дворик. Там вас ждут другие пилигримы. Вы к нам издалека?
Сэндис вскинула голову.
– О да, – поклонился Рон.
Священник довольно улыбнулся. Рон быстро проскользнул мимо него, протащил за собой, как на буксире, Сэндис, но, пройдя половину коридора, отпустил ее руку. Сэндис замедлила шаг и завертела головой, глазея по сторонам. Внутри Рона закопошилась досада. На стенах висели портреты бывших Ангеликов и вышитые на полотне священные изречения, приписываемые первому духовному предводителю, а также панно с лилиями о четырех лепестках, намеренно выписанными с математической точностью, и прочие украшения. Целестиал изображался именно так – либо в образе лилии, либо в виде перекормленного белокожего андрогина в белоснежно-белых одеждах. Бог целезиан был бесполым.
В центре дворика, всколыхнувшего в Роне вихрь воспоминаний, которые он тотчас же отогнал, высилась недавно воздвигнутая статуя Целестиала, округлая и сверкающая. Солнечные лучи, проникавшие сквозь окно на потолке, золотили его мраморную голову. Вокруг статуи около двенадцати пилигримов переминались с ноги на ногу, причем половина из них выглядела так, словно действительно пришла из далекого далека. Земли вокруг промышленно-развитого, многолюдного столичного Дрезберга были пусты и не плодородны: сухи и каменисты летом, занесены снегом зимой. Селились там мало – лишь несколько городков, разбросанных тут и там, да пара торговых факторий. Крупные города – хотя, насколько знал Рон, крупными, по сравнению с Дрезбергом, их можно было назвать с натяжкой – располагались на северном побережье, и в них проживали рыбаки. На юге, где шли обильные дожди и не так свирепствовал холод, находились пастбища и фермерские угодья. Судя по одежде паломников, две трети из них, по мнению Рона, были фермерами, остальные – торговцами.
Один из торговцев склонился к беременной жене, довольно привлекательной, на взгляд Рона, и прошептал:
– Потерпи, милая. Скоро начнется.
Рон отвернулся и сунул руки в карманы.
Замирая от восхищения, к нему приблизилась Сэндис. Поводила вокруг себя затуманенным взглядом и пытливо уставилась на него. Поморгала.
– Что с тобой?
– Ничего. – Он выпрямился, вытащил из карманов руки. – Нам придется ждать до полудня. – Он покосился на ее стоптанные туфли и добавил: – Может, в ящике для пожертвований найдется подходящая для тебя обувка.
– Да я как-нибудь и в этих еще похожу, – беспечно отозвалась Сэндис и пошевелила пальцами ног.
Рон закатил глаза, махнул на нее рукой и поспешил назад в коридор, из которого они только что пришли. «Сюда или?.. А, туда!» Свернув направо, он очутился в тесном проходе, заставленном ящиками с милостивыми дарами богатых бедным. Те, кто и в самом деле мог позволить себе подобное роскошество, несли сюда ношеные вещи, прокисший хлеб и даже деньги, которые потом распределялись среди верующих. «Курам на смех такая благотворительность», – думал Рон. Он называл эти ящики «умывальниками»: священники призывали богатеев-греховодников к покаянию, а те умывали руки, отбояриваясь жалкими и ничего не стоящими подачками. На тебе, Боже, что нам негоже.
Отыскав ящик, наполовину забитый обувью, он принялся за раскопки. Вот туфли с каблуками, обшитыми стразами. И кто же их тут станет носить? Вот несколько пар истертых до дыр ребячьих башмаков. Вот рабочие сапоги, просящие каши.
А вот довольно крепкие мальчишеские ботинки, которые вполне могут ей подойти. Вернувшись в атриум, Рон заметил болтающего с Сэндис парнишку, на три-четыре года младше ее и сантиметров на пять ниже. Сэндис, похоже, ничего не имела против его компании, но Рон ускорил шаг.
– Вот, – сказал он, кидая ботинки к ногам Сэндис, – примерь.
Скользнув по Рону внимательным взглядом, парнишка развернулся и стремглав бросился прочь, к ведущим из собора дверям.
– Кто это? – спросил Рон.
– Не знаю, – пожала плечами Сэндис. – Как только ты ушел, он подбежал ко мне и спросил, откуда я.
Рон нахмурился, прищурился вслед мальчишке. Что-то не видно у него на рукаве паломнической ленты…
– Ты назвала свое имя?
– Нет. – Сэндис потянулась к ботинкам.
Он ждал охов-ахов, негодующих восклицаний, мол, ботинки изношенные и не модные и годятся только для мальчишек-подростков, таких, как тот, что минуту назад умчался отсюда, и что ни одна приличная женщина не станет носить их. Но Сэндис молча, как рыба, скинула свои изящные туфельки, сунула ноги в ботинки и улыбнулась.
– Немного великоваты, но для бега лучше и не сыскать, мне кажется. Спасибо!
Ее благодарность разлилась по телу Рона томительной дрожью, нежно коснулась шеи крыльями мотылька. Он весь передернулся, посмотрел на часы. Как медленно тащится время. Вздохнув, снова засунул руки в карманы, повертел амаринт.
– Спасибо, Рон.
– Ты уже это говорила.
– Я не про то. – Сэндис коснулась его предплечья, и Рон обернулся. Их взгляды встретились. Сэндис потупилась, но руку с его предплечья не убрала. – Спасибо тебе. За все. За то, что мне помогаешь. Я… Не знаю, что бы я без тебя делала.
Рон напрягся, что-то сладкое и тревожное зазнобило внутри. Он вскинул руку, потер шею, Сэндис отняла свою.
– Меня, знаешь ли, в это силком втянули.
– Знаю. И все равно – спасибо.
– Да не за что. Обращайся, если что.
Ее лицо осветилось улыбкой. И Рон ухмыльнулся в ответ.
У двери протяжно зазвенел маленький гонг. Рон вскинул глаза на часы. «Еще полчаса, и…»
«Целестиал и святые угодники! Они же будут нам проповедовать!» От одной мысли об этом у него свело скулы.
Протопресвитер в белой хламиде и белой высокой скуфье поманил паломников к амвону. Глаза Сэндис заблестели от любопытства. Отлично. Значит, притворяться придется только ему одному.