Он так умотался, что кусок не лез в горло. Мысль о том, что надо подняться и сходить на кухню, наполнила его ужасом. Он повернулся к полкам и взял первую попавшуюся скатку. Всего на полке он насчитал шесть собранных в рулон матрасов. «Интересно, кто еще ими пользовался и как часто?»
Пока он разворачивал скатку, локти пронзило тупой болью. Разложив постель, Рон рухнул на матрас. В нос ударил запах воды. От них с Сэндис наверняка разило сточной канавой. «Может, подняться и погасить лампу? Или оставить ее гореть и позже оплатить Куртцу стоимость керосина?» Рон выбрал второе: за Сэндис нужен глаз да глаз, а в темноте за ней не особо-то приглядишь.
Он перекатился на бок и посмотрел на девушку. Он боялся, что она перестала дышать или дыхание ее сбилось, но нет – грудь ее вздымалась ровно, мерно и плавно. У Рона словно гора спала с плеч. С невыразимой теплотой и невесть откуда взявшейся нежностью, заполнившей грудь, он замер, приноравливаясь к ритму ее вдохов и выдохов, и начал дышать с нею в лад.
Если бы он сразу вернулся в гостиницу после визита в «Герех», он бы ее защитил, и ей не пришлось бы встретиться с «алыми» один на один.
«Твердыня Господня, как же она, должно быть, перепугалась. „Я знала, что ты придешь“. Неужели знала?»
Он жадно изучал ее лицо: нос с горбинкой, высокие скулы. Волосы ее почти высохли и беспорядочными прядями свисали на лоб. Чтобы придать завершенность ее чудесному образу, Рон вытянул ноющую руку и смахнул с ее щек пару локонов. Кожа ее была теплой, но не жаркой. Мягкой. Шелковистой. Зовущей.
Рука скользнула по плечу, затем ниже, по рукаву, до локтя. «Каково это – носить на своей спине стигму?»
«Словно тебя раздирают на части: клеточку за клеточкой. Словно тебя сжигает негасимое пламя. Словно из тебя лепят кого-то другого…»
Ну почему, почему его там не было? Он ведь всем сердцем желал очутиться там.
Сжав губы, он перекатился к краю, где их матрасы соприкасались, обнял Сэндис, прижал ее покрепче к своей груди, положил голову ей на макушку и закрыл глаза.
Ему почудилось, что Сэндис вцепилась пальцами в его рубаху, но так ли это было или ему просто померещилось, он не понял – его захлестнул сон.
Рон с трудом разлепил глаза: похоже, ночью кто-то насыпал и в них, и в горло целую пригоршню песка. Его мучила жажда. Сведенные судорогой руки затекли – вчера они вдосталь потаскали тяжестей. Сэндис не было, а ее матрас, аккуратно свернутый, лежал на полке. Из-за двери квартиры Куртца доносились голоса. Рон приподнялся на локте, прислушался, уловил звонкое щебетание Сэндис и снова повалился на ложе.
«Отлично. Она жива. Дышит. Радуется».
Он сел на матрасе и застонал. Напряженные мышцы отказывались повиноваться. Спину ломило, плечи и руки одеревенели. Еле-еле он дотянулся до вздувшихся на шее бугров и слегка размял их. Ткань на штанах, пропитавшись грязной водой, топорщилась и не гнулась. Рубашка… Рубашка пропала.
Скривившись и бормоча под нос обычные утренние проклятия, Рон поднялся на ноги и заковылял к двери в квартиру Куртца. Отворил ее и зажмурился, ослепленный ярким солнечным светом. Голова его на миг закружилась, словно с похмелья.
– Рон!
Голос Сэндис вернул его к жизни. Стряхнув дремоту и разогнав мельтешащие перед глазами радужные блики, он наконец-то заметил ее: она сидела за необъятным столом напротив Куртца, который с ехидной улыбочкой посматривал на Рона.
Сэндис, живая, здоровая и веселая, соскочила со стула. На ней было новое черное простенькое платье, которое невероятно ей шло. Темные волосы она причесала, забрала за уши и заколола шпильками.
Рон не мог отвести от нее глаз.
– Как здорово, что ты проснулся. Держи.
Подхватив с края столешницы миску с овсянкой, Сэндис поставила ее перед Роном. При этом она сияла так, словно преподнесла ему ключи от «Гереха». Затем она вприпрыжку вернулась на свое место и схватилась за какой-то кусок пергамента, который Рон прежде не заметил, – продранную карту Дрезберга, испещренную карандашными пометками в окрестностях Округа Три.
Превозмогая страшную боль в задубевшей спине, Рон со стоном опустился на стул. Овсянка пахла корицей и казалась несколько переваренной, однако, проглотив две ложки дымящейся каши, Рон почувствовал, как в нем просыпается зверский аппетит.
Сэндис придвинула к нему карту.
– Мы тут с Арни потолковали насчет Талбура, – начала она, – и я подумала, что самое лучшее – ходить по дворам с утра. Кайзен по утрам всегда спит. Остальные, полагаю, тоже. Так мы к тому же окажемся подальше от канала.
Голос ее дрогнул. «Почему? Она вспомнила, что едва не очутилась в руках „алых“? Вспомнила про Кайзена и нумена? Про то, что едва не утонула? Или эта дрожь – угрызения совести из-за погибших конвойных?»
Он чуть не сказал: «Не стоит их жалеть, они были мерзкими и злыми», но Сэндис, подвижная, как ртуть, уже позабыла все свои печали и не дала ему вставить ни слова.
– Думаю, надо начать здесь. – Она ткнула пальцем в северную часть города, пошарила глазами по карте и переместила палец в восточном направлении. – Тут находится заемный банк… Вот он… Арни говорит, что стоит навести у них справки. Если Талбур брал у них деньги по закладной, чтобы купить дом в одном из привилегированных районов города, у них наверняка остались какие-то записи. Фокус в том, чтобы развязать им языки…
– А ну, тпру! Попридержи лошадей! – Рон отшвырнул ложку, и она тут же утонула в океане овсянки. Он сурово посмотрел на старика-учителя. – Ты хочешь, чтобы она похитила документы у торговцев недвижимостью?
Неплохое предложение. Может, им повезет и к концу дня Рон вымолит у этого Талбура необходимую сумму. Ну а если нет, просто украдет у него деньги на следующее утро.
– Ничего подобного я не говорил! – замахал руками Куртц в притворном возмущении.
– За спрос денег не берут, – поддержала его Сэндис.
Рон кивнул и уткнулся в карту.
– Кстати, я немного разживусь деньгами, – широко, просто-таки беспредельно, улыбнулась Сэндис. – Арни сказал, что заплатит мне за уборку его квартиры…
– Эй, – Рон угрожающе уставился на Куртца, – она тебе не поломойка.
Куртц лишь дернул плечами. Рон вздохнул и потер ладонями лоб.
– Хорошо. Давайте попробуем. Но сначала я сбегаю посмотрю условные местечки.
Если удача ему улыбнется, он уже сегодня покончит со всеми перипетиями. И Талбура Гвенвига уламывать не придется: вдруг он откажет!
– Будет работа, будет и светлое будущее. Для всех нас.
– Да! – обрадовалась Сэндис. – Но я все верну тебе сторицей, Рон. Я обещаю…
– Не надо мне ничего возвращать, – прервал ее Рон. – Да благодаря тебе я стал таким сильным, что теперь горы могу своротить.
Куртц фыркнул. Сэндис уставилась на его голую грудь и поспешно спрятала глаза. Щеки ее покрылись стыдливым румянцем.
Самодовольно ухмыльнувшись, Рон вернулся к овсянке. Выудил ложку.
– Хочу проверить свои тайники не мешкая. Среди бела дня. – Он запнулся, подумал и добавил: – А значит, будет лучше, если я пойду один.
Какая-то искорка вспыхнула в глазах Сэндис, но тотчас же потухла. Она кивнула и обернулась к Куртцу.
– Вы не возражаете, если…
– Хорошо, останьтесь еще на одну ночь, Сэндис, но потом…
Старый учитель нахмурился.
Сэндис ослепила Куртца искренней и радостной улыбкой. «И где она только этому научилась?»
– Я пошел. – Рон запихал последнюю ложку овсянки в рот, проглотил кашу и сполз со стула. – Надо бы приодеться, а то люди решат, что мне изрядно досталось от жизни, и теперь я побираюсь с протянутой рукой.
– Превосходная мысль, – поддел его Куртц, не скрывая насмешки.
Пропустив колкость мимо ушей, Рон кивнул ему, благодаря за кашу.
– Я скоро: одна нога здесь, другая – там.
Он скользнул взглядом по Сэндис, схватил с края стола волшебным образом выстиранную рубашку, натянул ее и выскочил за дверь.
На крышу Рон залезать не стал: дрожащие, как кисель, ноги плохое подспорье в прыжках на высоте. Да и волшебная сила амаринта иссякла, хотя артефакт, покоился, как обычно, в правом кармане его брюк. Покружив по ближайшим к жилищу Куртца улицам и переулкам, он умыкнул из стоявшей на крыльце бельевой корзины куртку с капюшоном и быстро нацепил на себя. Куртка разила уксусом и висела на нем мешком, но теперь, по крайней мере, он выглядел как все: утро выдалось на удивление холодным, и его рубашка возбуждала недоуменное любопытство. Рон набросил на голову капюшон и решил взять конный экипаж.
Конечно, денег было раз-два и обчелся, а прогулка до тайников неплохо размяла бы его мышцы, но путь к ним лежал неблизкий, а он обещал Сэндис обернуться как можно быстрее. Он не хотел заставлять ее ждать даже сейчас, когда она находилась в надежных руках.
Он нанял закрытый обшарпанный экипаж, который волочили две облезлые тощие клячи, и покатил на север, в тот самый округ, где располагался, если верить карте, заемный банк. Добравшись до места, он немного послонялся вокруг стоящих впритык друг к другу домов и ангаров, затем незаметно подкрался к канализационному люку. Приподнял его. Ничего. Нет даже обрывка веревки, указывающей на то, что записка была, но оторвалась и слетела вниз. А ведь у его клиентов было достаточно времени, чтобы ему написать: обычно он наведывался к тайникам раз в неделю, просто в последнее время руки не доходили.
Не теряя надежды, Рон отправился на ближайший рынок. Рынок, как и положено в утренние часы, шумел и галдел. Притаившись между палатками и лавочками, Рон выжидал, пока не заметил полупустой фургон, двигавшийся на восток. Припустив к нему, он осторожно, чтобы фургон не качнуло, запрыгнул на задок. По счастью, возницы не обернулись. Он почти доехал до последнего тайника, как вдруг какой-то босяк тоже решил прокатиться на дармовщинку и устроиться рядом с Роном. Возницы оказались настороже и громкими криками прогнали и его и Рона. Спрыгнув с края фургона, Рон спешно свернул в первый же переулок и затерялся в сумятице и неразберихе улиц, круживших между дешевыми доходными домами. Достаточно попетляв, он снова вынырнул на главную улицу. Рон был уверен, что за ним никто не следил: он постоянно косился через плечо и ни разу (ни разу!) не заметил ничего подозрительного. Однако береженого Бог бережет.