Дрезберг с его зловонными фабриками остался далеко позади, но небо до сих пор покрывала сизая дымная пелена. Местность вокруг тоже не радовала глаз, а чертов шар в животе все катался себе да катался.
«Думай о том, что твоей маме с каждым днем все лучше и лучше», – одернул он себя.
Адалия Комф увлеченно читала роман. Она углядела книжку в сувенирной лавке гостиницы, и Рон тут же ее купил. Роман подходил к концу, и Адалия Комф то и дело высовывалась из окошка, чтобы поглядеть на островерхие холмы, скудные деревья и чахлую траву. Даже летом земля здесь выглядела уныло, серо и тоскливо.
Рон прикрыл глаза руками и мысленно вернулся в Дрезберг. «Как же она улыбалась?» Твердыня Господня, он уже и забыл…
– Рон?
– А?
Отняв руки от глаз, он заморгал на свет.
– Ты чай пил? – нахмурилась мама.
«Ту бурду, что она раздобыла на последнем постоялом дворе?»
– Ага.
Она недоверчиво покачала головой.
– Ты ужасно выглядишь.
«Опять она за свое. От нее только и слышно: „Ты болен?“ „На кого ты похож! Да в гроб краше кладут!“».
– Я здоров как бык. – Сам того не осознавая, он погладил ноющий живот. – Меня укачало.
В глазах матери стоял немой вопрос: «Как ты раздобыл документы?» Она зарыдала, когда впервые увидела их, но, сколько бы она ни расспрашивала Рона, как ему удалось достать эмиграционные бумаги и освободить ее, он уклонялся от ответа. Адалия была умной женщиной и решила не давить на сына, чтобы не умножать свои горести. Но в последние дни Рон все чаще ловил на себе ее озадаченный взгляд. Возможно, Рон плохо играл свою роль и не выказывал должной радости.
Свинцовый шар качнулся так, что Рон подпрыгнул на сиденье. К счастью, карету в тот же миг подбросило на рытвине, а мама ничего не заметила и снова погрузилась в чтение.
– Ну и как там дела? – спросил он, кивая на книгу.
Мама снисходительно улыбнулась и поведала ему, как герцог из Серраны наконец-то понял, насколько он был не прав, наперекор урагану помчался к герцогине и признался ей в любви.
Рон ткнул большим пальцем в живот, утихомиривая разошедшийся шар. Они почти добрались до границы. Скоро все кончится.
Главное, что его маме все лучше и лучше.
Высота и необъятность гор, стеной ограждавших Колинград от остального мира, превзошли самые смелые ожидания Рона.
Такого величия он себе даже не представлял.
Горы, эти великаны-исполины, несли свой дозор вдоль дорог, упираясь головами-вершинами в облака и теряясь в подернутой туманом вышине, там, где Рон, даже наполовину высунувшись из окна кареты, не мог различить их. Экипаж, вздымаясь на крутой склон, замедлил ход, и возница защелкал бичом, понукая лошадей.
«Они ее не тронут, – твердил он как заклинание. – Она сама так сказала».
Рон стиснул зубы, чтобы его не стошнило.
Наконец возница крикнул «Тпру!», Рон распахнул дверцу, выскочил из кареты, этой пыточной клетки, и размял ноги. Мама, сунув книжку под мышку, встала на ступеньку-подножку, и Рон подал ей руку, помогая спуститься на землю. Затем обошел карету и снял с запяток их с матерью единственный чемодан. Они путешествовали налегке: все, что им понадобится, они купят, когда пересекут границу.
Рон огляделся, но смотреть было не на что: ни травинки, ни цветочка, одни лишь горы Стойкости, недвижимые, как часовые, да узенькая тропинка, охраняемая горсткой стражей. Остальные караульные околачивались неподалеку возле шатров, где мерцал костерок и на вертеле жарилась какая-то птица. На северо-востоке, примерно в полукилометре, виднелись одноэтажная мелочная лавка и двухэтажный постоялый двор с прилепившейся к нему будкой эмиграционного служителя. А прямо перед ними, у перевала, раскинулся небольшой загончик, где паслись мулы и лошади и стоял махонький – не больше, чем спальня Рона, – сарайчик с вырезанным в двери окном.
– Видишь? – Возница вытянул руку, указывая на две легкие дрожки возле загона. – На них вы и поедете дальше. Еще денек, и доберетесь до Годобии. Документы с собой?
Рон пощупал рукой за пазухой – с собой. Впрочем, он и так это знал: он проверял их сохранность дюжину раз на дню. Он даже спал, не снимая куртки, в кармане которой они лежали.
Рассеянно сжав амаринт, Рон кивнул.
Кучер, снедаемый завистью и одновременно желавший Рону удачи, сдержанно улыбнулся, хлопнул его по спине и вернулся к карете, чтобы распрячь лошадей.
Кто-то взял его за руку, и на секунду Рону померещилось, что это Сэндис.
– Вот мы и здесь, – улыбнулась его мама счастливейшей из улыбок, которые он когда-либо видел на ее губах. Она давно так не улыбалась, с тех самых пор, как ушел отец. Адалия стиснула ладонь Рона. – Еще немного – и мы будем там.
Выдавив улыбку, Рон повел ее к загону. Адалия Комф сияла как солнце, Рон же клял себя, клял Целестиала за то, что тот лишил его даже такой скромной радости – разделить с матерью ее счастье.
Не успели они сделать и пары шагов, как двое вооруженных солдат с нагрудниками, украшенными изображениями беспарусных лодок, преградили им дорогу и потребовали документы. Рон вручил им бумаги. Вдоль тропинки, насколько хватало глаз, стояли стражи границы – настоящая маленькая армия.
Изучив документы и ни к чему не придравшись, солдаты протянули их Рону. На лицах их читалось искреннее изумление. Рон, почти не дышавший, пока шла проверка, наконец-то выдохнул. Документы выглядели настоящими, но Рон до последней минуты боялся, что Кайзен надул его и подсунул фальшивки.
Этот ушлый ублюдок наверняка думал, что его наймиты убьют Рона, а затем заберут и документы и амаринт. «Что ж, тут Кайзен просчитался».
– Когда будете проходить перевал, документы проверят еще раз, – предупредил их солдат. – Затем на них поставят печать. Если надумаете вернуться, не мешкайте. Через пять недель ваши документы станут «липой».
– Это еще почему? – возмутилась Адалия.
Страж многозначительно постучал пальцем по верхнему левому уголку на бумагах. «Срок действия. Ну, разумеется. Разве может хоть что-то в этом Колинграде быть непреходящим и вечным?»
– Ну и ладно, – задорно тряхнула головой мама Рона. – Возвращаться нам всяко не захочется.
Солдат понимающе кивнул.
– Если поедете в экипаже, обратитесь к конюшему. – Страж махнул рукой в сторону загона. – Если пойдете пешком, я покажу, куда вам.
– Спасибо, мы возьмем экипаж.
Вряд ли его мама осилит весь путь пешком, подумал Рон. Да и чем быстрее она доберется до Годобии, тем лучше.
Чем быстрее оба доберутся до Годобии…
Взяв маму под руку, он помог ей вскарабкаться по крутому склону. Поговорил с конюшим, которому принадлежали два экипажа, замеченные ими ранее.
– А больше двух и не надо, – заметил словоохотливый конюший. – Тех, кто въезжает в Колинград или из него выезжает, перечесть по пальцам. О торговцах я не говорю: у них свои фургоны.
Рон заплатил ему за карету и лошадей и нетерпеливо переминался с ноги на ногу, пока конюший их запрягал.
Взгляд его обратился на север, к Дрезбергу.
– Держи. – Достав из сумочки печенье, Адалия протянула его сыну. – На тебя смотреть тошно. Поешь, может, полегчает. Или сходи, вон, к колонке, попей воды.
– Да все со мной хорошо, мам.
Рон скрестил руки. Свинцовый шар, разбухший и огромный, качнулся вперед-назад, и Рон болезненно согнулся пополам.
Адалия Комф нахмурилась, спрятала лакомство в сумочку.
– Свежий воздух, вот что тебе надо, – с чувством произнесла она и содрогнулась от нахлынувших воспоминаний.
Там, в тюремной камере под землей, для нее, потерявшей надежду на освобождение, даже глоток затхлого, спертого воздуха был на вес золота.
«Боже, Боже, – изнывал Рон, – она больше никогда не увидит звезды».
Шар распер стенки желудка. Рон застонал.
– Рон? – Мать погладила его по затылку. – Рон, что с тобой? Эй, кто-нибудь! Прошу вас! Не могли бы вы принести воды? Для… О да, спасибо…
– Нет, это выше моих сил! – Рон яростно затряс головой.
– Что выше твоих сил?
Рон выпрямился. Рука Адалии скользнула вниз.
– Это я во всем виноват.
– В чем?
– В том, что ты очутилась в «Герехе». – Он схватился за голову, чуть не вырвал клок волос, потупился, затем посмотрел ей в глаза. – Это я сделал, мам. Я, и только я. Я украл эту тиару.
Он ждал, что она вскрикнет или побледнеет, но Адалия лишь сжала губы и кивнула.
– Так я и думала.
Слова ее острым ножом вошли в сердце Рона.
Слезы вскипели у него на глазах. Схватив мать за плечи, он закричал:
– Прости меня, мама, прошу. Меня заманили в ловушку. Я и не подозревал, что они знают, как меня на самом деле зовут, и…
– Ох, Рон… – Адалия стиснула руками лицо сына. – Как только я догадалась, что это ты, я тебя тут же и простила.
Рон сник. «Нет, это невыносимо. Запредельно. Все это». Ему хотелось провалиться сквозь землю и никогда больше не видеть белого света.
– Но как ты достал документы и вытащил меня из тюрьмы? Даже не представляю. Мне твердили, что моя песенка спета…
– Это… долгая история, – вскинул голову Рон. – Слишком долгая, чтобы начинать ее прямо сейчас.
Конюший, не обращая внимания на их разговор, подвел к ним запряженных в карету лошадей. Рон, собравшись с духом, глубоко вдохнул.
– Тебя бросили за решетку, потому что я совершил гнусность. Но еще большую гнусность я совершил, чтобы вызволить тебя из неволи.
Он достиг своей цели – карие глаза Адалии Комф расширились от ужаса.
Рон вытащил из-за пазухи документы и дважды, тщательно, не пропуская не единой страницы, пересчитал их. Протянул матери ее эмиграционные бумаги.
– Езжай. Обоснуйся, где пожелаешь. – Он достал распухший кошелек и отдал ей половину денег. – И напиши мне. Я все объясню в ответном письме.
Увидев такую прорву наличности, Адалия задохнулась от изумления.
– Рон? Что это? – Она ухватила его за рукав. – Я ничего не понимаю.