пальцы словно ребра или куриные крылышки,
словно их обглодали, а потом достали из помойки,
эти сухие кости с клочьями плоти и хрящами.
Она засовывает пальцы в рот брюнетке…
И РАСТВОРЯЕТСЯ ВО ТЬМЕ.
ИНТ. ОФИС ВЕБСТЕРА. ДЕНЬ.
ЗВОНИТ ТЕЛЕФОН. Это МакБрайд: «Можете не искать.
Я ее нашел и возвращаюсь домой.
Вам причитаются пятьсот долларов и моя благодарность».
КАМЕРА ОТЪЕЗЖАЕТ. Вебстер смущен и расстроен.
Далее МОНТАЖ. Проходит неделя,
мы видим, как он ест, пьет, писает, напивается.
Мы видим, как он выгоняет из постели СВОЮ
ПОДРУЖКУ.
И как снова играет с видео…
ВИДЕО-ДЕВУШКА смотрит на него и говорит,
что скоро вернется. «Обещаю, скоро».
ПЕРЕБИВКА
МЕСТО, ГДЕ ПРЯЧУТСЯ ЕДОКИ. ПОДЗЕМЕЛЬЕ.
Бледные люди стоят, как скотина в загоне.
Мы видим МакБрайда. У него на груди не осталось
плоти.
Белое мясо. И можно видеть сквозь ребра:
сердце не бьется. Зато легкие дышат свободно,
вдох и выдох. Гной вытекает из глаз
на запавшие щеки. Пытается помочиться,
но ничего не выходит. Он хочет умереть.
СОН:
Вебстер беспокойно спит,
Он видит МакБрайда, труп под мостом,
Все В ПЕРЕБИВКУ, и много всякой еды,
чтобы стало понятно: это искусство.
ЭКСТ. ЛОС-АНДЖЕЛЕС. ДЕНЬ.
ВЕБСТЕР уже одержим.
Он должен найти женщину из видео.
Кого-то он бьет, кого-то трахает,
а в памяти засело: «Я скоро вернусь, очень скоро».
Наконец он в тюрьме. И за ним приходят
ЧЕЛОВЕК В ЧЕРНОМ в сопровождении БРЮНЕТКИ,
которые, отперев камеру, проводят его к выходу,
они покидают тюрьму. Через дверь.
Его ведут к автостоянке. Все ниже,
ниже стоянки, куда-то под
город, где затаилось и скорчилось нечто, чмокая и шипя,
и что-то, блестя, смеется, а что-то вопит.
За ними бредут остальные просто-едоки…
Они приковывают Вебстера наручниками
к КРОШЕЧНОМУ ЧЕЛОВЕКУ
в вагинах и зубах
и отводят
в САЛОН КОРОЛЕВЫ.
(Здесь отступление: проснулась жена,
разбуженная страшным сном. «Ты меня ненавидел.
Ты привел домой женщин, которых я не знала,
а они меня знали, и мы подрались,
а когда стали кричать, ты вылетел отсюда со свистом.
Но прежде сказал, что нашел себе девушку для траханья
и еды».
Это пугает меня несильно. Когда люди пишут,
их посещают мелкие бесы. Так что я пожимаю плечами.)
Наручники сняли. Оставляют одного.
Драпировка из красного бархата поднимается,
является Королева. Мы узнаем ее,
это женщина с видео.
«Мир так славно, так удобно делится
на просто-едоков и их добычу».
Так она говорит. Ее голос мягок и сладок.
Таков медовый муравей: крошечная голова,
Грудь, крошечные ручки,
а дальше — набитый медом живот,
огромный и отвислый,
прозрачный, весь из меда, и сладкий, как порок.
У КОРОЛЕВЫ прекрасное маленькое личико,
бледные груди с голубыми прожилками и розовыми
сосками
и белые руки. Но там, ниже грудей, —
зыбкая гора, вместившая кита,
медовый муравей, огромный, как амбар,
иль слон, иль динозавр, или любовь.
Опаловая плоть зовет его к себе.
Бедняга Вебстер кивает и подходит.
(В длину она, должно быть, футов двадцать пять.)
Она велит ему раздеться.
Член набух. Но он дрожит и выглядит потерянным.
Он стонет: «Я никогда так сильно не хотел».
Она берет его в рот, и лижет, и сосет…
Здесь мы задержимся. Язык взглядов
Становится банальным жестким порно
(а губы глянцевы и красен язык).
НАПЛЫВ на ее лицо. Слышно, как он шепчет: «О.
О, детка. Да. О. Возьми его, возьми в рот».
Она открывает рот с усмешкой,
откусывает член.
Кровь бьет струей
ей прямо в рот. Она не проронила почти ни капли.
Мы не станем переводить камеру на его лицо,
только ее.
Теперь, когда лишился члена, и кровь уже не хлещет,
его лицо. Он потрясен и — отныне — свободен.
Несколько едоков его уводят.
И он в цепях рядом с МакБрайдом.
В грязи валяются начисто обглоданные скелеты,
они усмехаются, им снится, что из них варили суп.
Бедолаги.
Вот почти и все.
Оставим их теперь.
ПЕРЕБИВКА в проеме двери стоит БРОДЯГА,
с тремя холодными пальцами ДРУГОГО БРОДЯГИ,
они голодают, но чертовски здорово трахаются руками,
а по этим телам, покрытым ворохом старого тряпья,
картона и газет,
невозможно определить их пол.
ПЕРЕБИВКА
и вновь мы наблюдаем за полетом бабочки.
Белая дорога
«… Хотел бы я, чтоб вы однажды
пришли в мой дом.
Я многое бы мог вам показать».
Моя невеста вдруг потупит взор и вздрогнет.
Ее отец, его друзья — все рады.
«И что же, мистер Фокс?» — хихикает блондинка
в углу. Волосы — пшеничные колосья,
и тучей грозовой глаза, крутые бедра,
и изогнувшись, смеясь, ждет продолженья.
«Мадам, я не сказитель, — и поклонясь, спрошу: —
Быть может, вам есть что сказать?»
И вновь улыбка.
Кивая, встанет, губы шевельнутся:
«Городскую девочку, простушку, бросил любовник,
школяр. Крови давно не шли,
и живот уже было не спрятать,
она — к нему, проливая горючие слезы.
Он по головке гладит,
клянется: женится, и они убегут,
однажды ночью,
к тетке. Она и верит;
хотя, конечно, видела, как он смотрел
на хозяйскую дочь,
что красива и богата, — верит.
Или хочет верить.
В его улыбке читалась хитрость,
в его глазах, черных и жгучих, и рыжине волос. Что-то
толкнуло ее с утра
пораньше отправиться в их потайное местечко,
под дубом,
и взобравшись на дерево, ждать.
В ее-то положении.
Возлюбленный крался в тени, прячась от света,
с ним была сума,
из нее достал он мотыгу, нож, простыню.
Работал он споро, копал
возле терновника, под дубом,
тихонько насвистывал, рыл ей могилу, напевая
старую песню…
Спеть ее вам, люди добрые?»
Она умолкает, а мы все и хлопаем, и кричим,
ну, может, не все.
У моей нареченной волосы черные,
щеки как персик и алые губы,
вид недовольный.
А красавица (Кто она? Из постояльцев, должно быть.)
поет:
«Вышел лис в сиянии ночи,
И стал у луны просить что есть мочи
Лунного света,
Чтобы всю ночь идти до рассвета,
Ведь до логова так далеко!
Э-о! Э-о!
Ведь до логова так далеко. Э-о!»
Голос ее так сладок, но у суженой он еще слаще.
«И когда могилка была готова,
Маленькая могилка, ведь она была невеличкой,
Даже и с брюхом,
Стал он расхаживать взад и вперед,
Ходил вокруг дуба, подбирал слова:
Доброй ночи, крошка, любимая,
меня в лунном свете так к тебе тянет,
к тебе, с ребенком под сердцем. Иди, обниму.
И обнимал он полуночный воздух рукой,
в другой сжав короткий, но острый нож,
и ударил ножом во тьме ночной,
раз и другой.
На дубе дрожа, она наблюдала, стараясь потише
дышать,
Но дереву дрожь предалась. Взглянул он наверх
и сказал:
Держу пари, это совы,
А потом снова: Иль кошка
забралась? Эй, киска… Она замерла
и не дышала, в дерево вжалась. На рассвете
взял он мотыгу и нож
и ворча и ругаясь
двинулся прочь.
Нашли ее в поле, бродила она
И была без ума.
Листья застряли в ее волосах,
Песнь на устах:
Ветвь сгибалась,
Ветвь ломалась.
Я видела нору,
Что вырыл Лис.
Поклялись любить
И вместе жить.
Я видела нож,
Что вынул Лис.
Говорят, у ребенка
лисья лапа вместо руки.
Со страху, ворчат повитухи. А школяр сбежал».
Она садится, хлопают все.
Улыбка замерла в уголках губ: но мне известно,
Что я найду в ее серых глазах. Она смотрит,
ей интересно.
«Я читал, на Востоке лисы преследуют священников
и ученых,
принимая облик женщин, домов, гор, богов
и процессий,
но их выдают хвосты», — я начинаю,
но отец суженой прерывает.
«А ты, моя радость, ты сказку хотела
Нам рассказать?»
Невеста краснеет, щеки алее роз:
«Хотела, отец. Но только не сказку, но сон,
что мне снился».
Голос ее тих и нежен, голос чарует,
А там, за окном, звуки ночи: ухают совы,
но, как говорится, коль живешь возле леса,
сов бояться тебе не с руки.
Она на меня взглянула.
«Ах, это вы! В моем сне вы примчались, позвали:
Радость моя, пойдем ко мне в дом,
Вниз по белой дороге.
Ты столько всего
Увидишь в пути!
Я спросила, как ваш дом найти,
Вдоль белой дороги, длинной и темной, в тени дерев,
где днем все желто и зелено, а утром и вечером тьма.
И ночью
черным-черно; нет лунной дорожки на белой
дороге…
Сказали вы, мистер Фокс, и мне это странно, но сны
так предательски четки и темны,
что можете вы зарезать свинью, и тушу ее
привязать к седлу черного жеребца.
И вы улыбались,
да, мистер Фокс, и красные губы блестели, сверкали глаза,
зеленые, что ловят девичьи души, и желтые зубы,
что сердца их разрывают».
«О Боже», — я улыбался. Глаза все застыли на мне,
не на ней,
хоть говорила она. Глаза, о, глаза.
«И вот, в моем сне, мне мнится, как будто я еду в ваш дом,
куда вы так часто меня приглашали,
пройтись по полянам и тропкам, увидеть запруды,
скульптуру из Греции, тис,
тополей аллею, и грот, и беседку.
И вот в моем сне, во сне я не хотела