посмотри. — Линдфилд взял его за галстук и затянул узел так, что Ричард не мог вдохнуть. — Смотреть противно!
Линдфилд и его приятели удалились.
У красной кирпичной стены школы стоял Элрик Мелнибоунский и смотрел на него. Ричард рванул узел галстука, пытаясь его ослабить. Галстук впился в горло.
Его руки бессмысленно шарили вокруг шеи.
Ричард не мог дышать, но он об этом даже не думал. Он думал о том, как устоять, потому что вдруг забыл, как это делается. И с облегчением обнаружил, какой мягкой оказалась дорожка, вымощенная красным кирпичом, когда она медленно приподнялась, чтобы заключить его в свои объятия.
Они стояли вместе под ночным небом, увешанным тысячами огромных звезд, у развалин чего-то, похожего на древний храм.
Сверху на него смотрели рубиновые глаза Элрика. Они были похожи, как показалось Ричарду, на глаза поразительно злобного белого кролика, который когда-то жил у Ричарда, прежде чем прогрыз прутья клетки и бежал в сассекские поля, терроризировать бедных лисиц. Его кожа была ослепительно белой; а доспехи, богатые и украшенные орнаментом, абсолютно черными. Его тонкие белые волосы рассыпались по плечам, словно разметанные ветром, хотя воздух был неподвижен.
Значит, ты хочешь быть спутником героев? — спросил он. Голос у него был еще нежнее, чем Ричард себе представлял.
Ричард кивнул.
Элрик своим длинным пальцем коснулся его подбородка, приподнял ему голову. Кровавые глаза, подумал Ричард. Кровавые глаза.
Но ты не можешь быть им спутником, мальчик, сказал тот на высоком мелнибоунском наречии.
Ричард всегда знал, что поймет это наречие, если когда-либо услышит, хотя и в латыни, и во французском был несилен.
Ну а кто же я тогда? — спросил он. — Прошу вас, скажите. Кто?
Элрик ничего не ответил. Он пошел прочь, в разрушенный храм.
Ричард побежал за ним.
В храме он нашел жизнь, которая его ожидала, вполне готовую, бери и носи, а внутри той жизни — еще одну. И каждая жизнь, что он примерял, ускользала от него, и тянула все дальше, дальше от мира, из которого он пришел; одна за другой, жизнь за жизнью, реки снов и поля звезд, вот низко над травой летит ястреб с зажатой в когтях стрелой, а вот крохотные странные человечки ждут, чтобы он наполнил их жизнью, и проходят тысячи лет, и он вовлечен в странную величайшей важности и пронзительной красоты работу, и его любят, его почитают, а потом толчок, резкий рывок — и…
…и он словно вынырнул из самой глубины бассейна. Над ним появились звезды, потом стали падать и растворяться в синем и зеленом, и с огромным разочарованием он вновь стал Ричардом Греем, вернулся к себе, исполненный незнакомого чувства. Оно было странным, таким странным, что он дивился позднее, когда понял, что у него даже нет названия: оно состояло из отвращения и сожаления оттого, что он вернулся к чему-то, что считал давно сделанным, и забытым, и умершим.
Ричард лежал на земле, а Линдфилд пытался развязать ему узел на галстуке. Вокруг столпились другие мальчишки, обеспокоенные, взволнованные, испуганные.
Наконец Линдфилду удалось развязать галстук. Ричард судорожно хватал ртом воздух, глотал, давился, пытался вдохнуть как можно глубже.
— Мы думали, ты прикидываешься. Взял и грохнулся, — сказал кто-то.
— Заткнитесь, — сказал Линдфилд. — С тобой все в порядке? Прости. Я не хотел. Господи. Прости.
На одно мгновение Ричарду показалось, будто Линдфилд извиняется за то, что вернул его из того мира, где стоит разрушенный храм.
Насмерть перепуганный Линдфилд отчаянно над ним хлопотал. Ему явно никогда не приходилось доводить кого-либо до такого состояния. Он помог Ричарду подняться по лестнице до медицинского кабинета, где рассказал, как, возвращаясь из школьного буфета, нашел Ричарда без сознания, окруженного любопытными, и понял, что с ним что-то случилось. Ричард немного полежал в медкабинете, где ему дали выпить горького аспирина из пластикового стаканчика, а потом отвели в кабинет воспитателя.
— Боже, ну и видок у тебя, Грей! — сказал тот, раздраженно попыхивая трубкой. — Я не вижу вины за молодым Линдфилдом. Во всяком случае, он спас тебе жизнь. И я слышать об этом больше не желаю!
— Извините, — сказал Грей.
— У меня все, — сказал воспитатель из облачка ароматного дыма.
— Ты уже определился с религией? — спросил его школьный священник мистер Эйликид.
Ричард покачал головой.
— У меня довольно большой выбор, — пояснил он.
Школьный священник был еще и учителем биологии. Недавно он водил весь класс, пятнадцать тринадцатилетних мальчишек и двенадцатилетнего Ричарда к себе домой, в маленький домик, что напротив школы. В саду маленьким острым ножом мистер Эйликид убил, освежевал и расчленил кролика. А потом взял ножной насос и надувал им мочевой пузырь как воздушный шар, пока тот не лопнул, забрызгав мальчиков кровью. Ричарда вырвало, но остальные были в порядке.
— Хм, — сказал священник.
Его кабинет был уставлен книгами, и там, в отличие от многих других кабинетов, по крайней мере было уютно.
— Как насчет онанизма? Ты с этим не перебарщиваешь? — Глаза мистера Эйликида сверкнули.
— А как это, перебарщивать?
— Ну, я полагаю, если этим заниматься больше трех-четырех раз в день, то…
— Нет, — сказал Ричард. — Не перебарщиваю.
Он был на год младше остальных; не все об этом помнили.
На выходные он ездил в Северный Лондон, где вместе с двоюродными братьями готовился к бар-мицве; с ними занимался худой аскетичный кантор, фрумее фрума, кабалист и хранитель тайного знания, на что его можно было повернуть с помощью верно заданного вопроса. Ричард был большим специалистом по этой части.
«Фрум» — это ортодоксальный жестоковыйный еврей. Никакого молока рядом с мясом, две посудомоечных машины для двух наборов посуды и столовых приборов.
Не вари козленка в молоке матери его[75].
Двоюродные братья Ричарда тоже были «фрум», хоть они и покупали тайком после школы чизбургеры, бахвалясь этим друг перед другом.
Ричард полагал, что его тело уже безнадежно осквернено. Но все же отказался от крольчатины. Прежде он пробовал крольчатину, и она ему не нравилась, а теперь он знал, в чем тут дело. Каждый четверг в школе на обед давали, по его разумению, довольно невкусное куриное рагу. Однажды в четверг он обнаружил в своем рагу кроличью лапку, и до него дошло. И с тех пор по четвергам он налегал на хлеб с маслом.
Сидя в поезде подземки по пути в Лондон, он рассматривал лица пассажиров, пытаясь угадать, нет ли среди них Майкла Муркока.
Если бы он встретил Муркока, он спросил бы его, как попасть обратно в разрушенный храм.
Если бы он встретил Муркока, он бы так смутился, что не смог говорить.
Несколько раз, когда родителей не было дома, он пытался ему позвонить.
Он звонил в центральную справочную и просил номер Муркока.
— Не могу дать его тебе, милый. Его нет в справочнике.
Он просил и умолял, но всякий раз, к своему облегчению, терпел неудачу. Он не знал, что бы сказал, если бы смог позвонить.
Он отмечал на первых страницах книг Муркока, в списке «Книги того же автора» те, которые уже прочел.
В тот год у Муркока выходило чуть ли не по одной новой книге в неделю. Ричард покупал их на вокзале по пути на занятия по бар-мицве.
Но было несколько, которых он не нашел: «Похититель душ» и «Завтрак в развалинах», так что наконец, волнуясь, он заказал их по адресу, указанному на последней странице. И попросил отца выписать ему чек.
Когда книги пришли, к ним был приложен счет на 25 центов: цена оказалась выше той, что указывалась первоначально. Зато теперь у него были собственные «Похититель душ» и «Завтрак в развалинах».
На последней странице обложки «Завтрака…» была помещена биография Муркока, где говорилось, что за год до этого он умер от рака.
Ричард страдал несколько месяцев. Это означало, что новых книг больше не будет, никогда.
Эта гребаная биография. Вскоре после того как ее опубликовали, я был в Хоквинде на вечеринке, и жутко обкурился, а народ все подходил, и я было подумал, что сыграл в ящик. Они всё гомонили: «Ты ведь умер, ты умер». И только позже я сообразил, что на самом деле все говорили: «А мы думали, ты умер».
В книгах был Вечный Воитель, а у каждого воителя — верный спутник. Спутником Элрика был весельчак Мунглум, который не давал принцу впадать в меланхолию и депрессию.
Еще там были разные миры, мерцающие и магические. Нейтральные сущности, боги Хаоса и боги Порядка. Там были древние расы, высокие бледные эльфы, и новые королевства, где жили такие, как он, Ричард. Глупые, скучные, обыкновенные люди.
Порой он надеялся, что Элрик обретет мир без помощи черного меча, но так не получалось. Они должны были оставаться вместе, бледный принц и его черный меч.
Едва меч вынимали из ножен, как он жаждал крови, стремился вонзиться в трепещущую плоть. А потом выпивал из жертвы душу и питал его или ее энергией немощную оболочку Элрика.
Ричарда стали одолевать сексуальные фантазии; ему даже приснилось, как он занимался сексом с девушкой. Как раз перед пробуждением ему привиделось, на что это похоже, когда испытывают оргазм, и это было сильнейшее и необыкновенное чувство, это была любовь, исходившая прямо из сердца; вот что это было в его сне.
Чувство глубокого, всепоглощающего духовного счастья.
Ничто из того, что он позднее испытал, не могло с ним сравниться.
Ничто даже отдаленно его не напоминало.
Ричард решил, что Карл Глогауэр из «Се человек» совсем не таков, как Карл Глогауэр в «Завтраке в развалинах»; и все же, когда читал «Завтрак…» на хорах в школьной часовне, он испытывал странное, нечестивое удовольствие. Но пока он делал это втайне, никого, похоже, это не беспокоило.