Саймон нервно усмехнулся.
— Увидимся через неделю. Запишитесь на прием внизу, у администратора.
Там ему выдали красную карточку, на которой значились его имя и время приема. И еще на ней стоял номер: 90/00666.L.
Возвращаясь домой под дождем, Саймон остановился у турагентства. На постере в окне три бронзовых девушки в бикини пили через соломинки коктейль на залитом солнцем пляже.
Саймон еще никогда не ездил за границу.
Он испытывал беспокойство при одной мысли о дальних странах.
По мере того как приближалась встреча с врачом, неприятные ощущения уходили; а спустя четыре дня Саймон мог уже мочиться, не передергиваясь от боли.
Правда, с ним происходило что-то еще.
Все началось с крохотного зернышка, проросшего у него в мозгу и разраставшегося с каждым днем. Он сказал об этом доктору Бенхэму при следующей встрече.
Тот был озадачен.
— Вы утверждаете, что больше не ощущаете ваш член своим, мистер Пауэрс?
— Именно, доктор.
— Боюсь, я не совсем вас понял. Может быть, вы утратили чувствительность?
Саймон чувствовал свой член, ощущал, как в промежности ткань соприкасается с плотью. Он даже ощутил, как член шевельнулся.
— Не совсем. Я все чувствую как обычно. Просто ощущения… изменились, что ли. Словно он больше не является частью меня самого. Словно… словно он принадлежит кому-то еще.
Доктор Бенхэм покачал головой.
— Отвечая на ваш вопрос, мистер Пауэрс, могу сказать, что ваши ощущения не являются симптомом НСУ, хотя и представляют собой абсолютно естественную психологическую реакцию на заражение. А, хм, отвращение к самому себе, возможно, вызвано экстернализацией[82], вылившейся в отрицание гениталий вообще.
Звучит как будто верно, подумал доктор Бенхэм. Он надеялся, что к месту употребил эту тарабарщину. Доктор никогда особо не заморачивался лекциями по психологии и учебниками, чем, возможно, и объяснялось, во всяком случае так считала его жена, то, что он отрабатывал положенный после окончания срок в лондонской венерологической клинике.
Пауэрс как будто успокоился.
— Я просто немного волновался, доктор, вот и все. — Он пожевал нижнюю губу. — Э, скажите, а от чего бывает НСУ?
Бенхэм успокаивающе улыбнулся.
— Эту болезнь может вызывать множество разных причин. НСУ — еще один повод признать, что нам известно отнюдь не все. Это не гонорея. Не хламидиоз. Неспецифический, сами понимаете. Но это инфекция, и она поддается лечению антибиотиками. Кстати о лечении… — Он выдвинул ящик стола и извлек из него очередную порцию лекарства. — Запишитесь на прием на следующей неделе. Никакого секса. Никакого алкоголя.
Никакого секса? — подумал Саймон. — Дался мне этот секс!
Но когда проходил по коридору мимо хорошенькой сестры-австралийки, он вновь почувствовал, как член шевельнулся и стал наливаться теплом.
У Бенхэма Саймон появился через неделю. Результаты анализа были ненамного лучше.
Бенхэм пожал плечами.
— Нет ничего необычного в том, что болезнь лечится так долго. Вы говорите, не чувствуете дискомфорта?
— Да, совершенно никакого. И выделений больше не было.
Бенхэм устал, и в левой глазнице у него пульсировала тупая боль. Он мельком глянул на результаты анализов.
— Боюсь, вы еще не вылечились.
Саймон Пауэрс заерзал на стуле. У него были большие водянистые голубые глаза и бледное несчастное лицо.
— А как насчет другого, доктор?
Доктор потряс головой:
— Что вы имеете в виду?
— Я же сказал вам . На прошлой неделе. Я вам все сказал ! Ощущение, что, э, мой член больше не мой.
Ну конечно, подумал Бенхэм, это же тот самый пациент . Он никак не мог привыкнуть запоминать все эти имена, и лица, и члены, и их неловкость, и бахвальство, и вызванный беспокойством запах пота, и их нелепые грустные болезни.
— Ммм. Так что же?
— Ощущение распространяется, доктор. Всю нижнюю часть тела я ощущаю как принадлежащую кому-то другому. Мои ноги и все остальное. Да, я их чувствую и могу идти куда захочу, но иногда мне кажется, что если бы им захотелось пойти куда-то еще, если бы им захотелось прогуляться по миру, они бы это сделали и взяли бы с собой меня. И я был бы не в силах им помешать.
Бенхэм покачал головой. В сущности, он и не слушал.
— Я назначу другой антибиотик. Раз прежние еще не побороли болезнь, этот с ней справится. И возможно, он избавит вас от ощущения, которое, я не исключаю, является побочным действием других антибиотиков.
Молодой человек молча смотрел на доктора.
Тот решил, что должен сказать что-то еще:
— Возможно, вам следует больше гулять, — сказал он.
Молодой человек поднялся.
— Жду вас на следующей неделе в это же время. Никакого секса, никакой выпивки и не пейте молоко после таблеток, — затянул свою песню доктор.
Молодой человек ушел. Бенхэм внимательно посмотрел ему вслед, но не заметил ничего странного в его походке.
В субботу вечером доктор Джереми Бенхэм с женой Селией ужинал у одного коллеги. Рядом с Бенхэмом оказался приезжий психиатр.
За закуской они разговорились.
— Проблема в том, что когда говоришь людям, что ты психиатр, — говорил психиатр, который оказался американцем, огромным, с бычьей головой, похожим на торговый флот, — весь остаток вечера приходится наблюдать, как они пытаются вести себя нормально, — и он тихо и противно засмеялся.
Бенхэм тоже засмеялся, и поскольку сидел рядом с психиатром, постарался остаток вечера вести себя нормально.
За ужином он выпил слишком много вина.
После кофе, когда уже не мог придумать, о чем говорить, он поведал психиатру (фамилия которого была Маршалл, хоть он и велел Бенхэму называть его Майком) о мании Саймона Пауэрса.
Майк засмеялся.
— Звучит забавно. Может, немножко странно. Но беспокоиться не о чем. Возможно, это галлюцинации, связанные с приемом антибиотиков. Хотя немного смахивает на синдром Капграса. Слыхали о таком?
Бенхэм кивнул, подумал и сказал:
— Нет.
Он налил себе еще вина, не обращая внимания на скривившую губы жену и ее едва заметное покачивание головой.
— Ну, синдром Капграса, — поведал Майк, — это сугубо материальная мания. Ей был посвящен целый раздел в «Журнале американской психиатрии» лет пять назад. Как правило, при таком синдроме человек верит, будто самых важных людей в его или ее жизни — членов семьи, коллег, родителей, возлюбленных, кого угодно — заменили — вы только послушайте! — двойники. Это относится не ко всем знакомым, только к избранным. И часто даже к одному-единственному человеку. Никаких сопутствующих идей. Только эта. Люди с острым эмоциональным расстройством и тенденцией к параноидальной шизофрении. — Психиатр почесал нос ногтем большого пальца. — Был у меня такой случай два-три года назад.
— И вы его вылечили?
Психиатр покосился на Бенхэма и усмехнулся, показав все свои зубы.
— В психиатрии, доктор, в отличие, скажем, от клиник, где лечат болезни, передающиеся половым путем, нет такого понятия «вылечить». Можно только «адаптировать».
Бенхэм пригубил красное вино. Позже ему пришло в голову, что он никогда не сказал бы того, что сказал, если бы не вино. Во всяком случае вслух.
— Я не думаю… — Он помолчал, вспоминая фильм, который видел подростком. (Что-то про похитителей тел[83]. — Не думаю, что кто-либо когда-либо пытался проверить, были те люди на самом деле заменены двойниками или нет…
Майк — или Маршалл — или как там его — очень странно посмотрел на Бенхэма и повернулся к другому своему соседу.
Бенхэм же и дальше попытался вести себя нормально (что бы то ни значило) и потерпел полный крах. Более того, он жутко напился, принялся что-то бормотать о гребаных колонистах, а после вечеринки вдрызг разругался с женой, и каждое из этих проявлений ничуть не свидетельствовало о норме.
Кончилось тем, что жена заперла перед ним двери спальни.
Он лежал внизу на диване, накрывшись мятым покрывалом, и мастурбировал прямо в трусах, пока горячее семя не выплеснулось ему на живот.
Под утро доктор проснулся от ощущения холода в чреслах.
Вытершись рубахой, в которой был на вечеринке, он тут же снова уснул.
Саймон не мог мастурбировать.
Хотел, но у него рука не поднималась. Она лежала рядом с ним, здоровая, прекрасная рука; но он словно забыл, что нужно сделать, чтобы она пошевелилась. Глупо, не так ли?
Разве нет?
Его прошиб пот. Пот стекал с его лба и лица на белые хлопковые простыни, в то время как тело оставалось сухим.
Что-то захватывало его изнутри, клетка за клеткой. Нежно тронуло лицо, словно в поцелуе; лизало горло, обвевало дыханием щеку. Касалось.
Ему нужно было встать с постели. И он не мог встать с постели.
Он хотел закричать, но рот не открылся. А голосовые связки отказывались вибрировать.
Он все еще мог видеть потолок, освещаемый огнями проезжавших машин. Потом потолок поплыл: глаза все еще принадлежали ему, и из них медленно текли слезы, скатываясь на подушку.
Они не знают, что у меня, подумал он. Они говорят, у меня то же самое, что и у других. Но я не мог этим заразиться. Я заразился чем-то еще.
Или, скорее всего, думал он, прежде чем зрение его затуманилось и темнота поглотила остатки Саймона Пауэрса, оно само меня настигло.
Очень скоро Саймон встал, умылся и внимательно осмотрел себя в зеркале ванной. И улыбнулся, словно ему понравилось то, что он увидел.
Бенхэм тоже улыбнулся.
— Рад сообщить вам, что вы совершенно здоровы.
Потянувшись на стуле, Саймон Пауэрс лениво кивнул.
— Я чувствую себя потрясающе, — сказал он.
Он и в самом деле отлично выглядит, подумал Бенхэм. Так и пышет здоровьем. И ростом вроде стал повыше. Очень привлекательный молодой человек, решил доктор.