— Значит, ммм… эти ваши ощущения прошли?
— Какие ощущения?
— Те, о которых вы рассказывали. Будто ваше тело больше вам не принадлежит.
Саймон мягко помахал рукой, словно опахалом. Холод отступил, и Лондон плавился от внезапно нахлынувшей жары; это было совсем не похоже на Англию.
Саймон казался удивленным.
— Все это тело принадлежит мне, доктор. Я в том абсолютно уверен.
И Саймон Пауэрс (90/00666.L ХОЛОСТ. МУЖ.) усмехнулся так, словно весь мир тоже принадлежал ему.
Доктор провожал его взглядом, когда он выходил из кабинета. Саймон показался ему более крепким и менее уязвимым.
Следующим к Джереми Бенхэму был записан двадцатидвухлетний молодой человек. Бенхэм должен был сказать ему, что у него положительный тест на СПИД. Ненавижу эту работу, подумал он. Пора в отпуск.
Он спустился вниз, чтобы позвать того пациента, и наткнулся на Саймона Пауэрса, оживленно беседовавшего с хорошенькой сестрой-австралийкой.
— Это должно быть чудесное местечко, — говорил он. — Хочу туда поехать. Хочу везде побывать и со всеми повидаться.
Он положил руку ей на локоть, и она не сделала ни малейшей попытки освободиться.
Доктор Бенхэм остановился рядом и тронул Саймона за плечо.
— Молодой человек, — сказал он, — только не попадайтесь мне больше на глаза.
Саймон Пауэрс усмехнулся.
— Вы меня здесь больше не увидите, док, — сказал он. — Во всяком случае, не в таком качестве. Я ушел со своей работы. И собираюсь в круиз вокруг света.
Они пожали друг другу руки. Рука Пауэрса была приятной, теплой и сухой.
Уходя, Бенхэм все еще слышал, как Саймон Пауэрс болтал с медсестрой.
— Это будет потрясающе, — говорил он. Бенхэм подумал, интересно, Пауэрс имеет в виду секс или кругосветку, да нет, поправил он сам себя, определенно и то и другое.
— Я намерен отлично поразвлечься, — говорил Саймон. — И уже заранее предвкушаю, как будет здорово.
Вампирская сестина
Я здесь, я жду на перепутьях сна,
Объятый тенью. Вкус ночи чую я —
Холодный, пряный… Я жду мою любовь.
Луна надгробье делает бесцветным.
Она придет — к ногам склонится мир.
Вдвоем во тьме… Как остро пахнет кровь!
Для одиночек та игра — почуять кровь,
А тело требует объятий сна,
И их мне не заменит целый мир.
Луна пьет тьму у ночи, как вампир.
Я, прячась в тень, читаю камень строк:
«Жива, любимая… Не умерла любовь !»
Во сне мечтал я о тебе — любовь
Ценил я выше жизни — выше крови.
И солнца свет искал меня под камнем,
И был я мертв, как всяк мертвец, —
но спал…
А пробудясь, туманной дымкой
Отправился я в сумеречный мир.
Из века в век я попирал сей мир,
Мой дар ему, похожий на любовь:
Украдкой поцелуй — и снова тьма.
А в теле снова жизнь, и в жилах — кровь.
С приходом утра я — лишь смутный сон,
Под камнем погребен, я — хладный труп.
Я боли не чиню, я — хладный труп.
Тебя ж приемлют жертвой время, мир.
Я предлагал тебе всю правду снов,
А твой удел — одна твоя любовь.
Так стоило ль бояться, если кровь
Все ж слаще на ветру, а пуще — в ночь.
Порой моя любовь выходит в ночь…
Порой лежит недвижно, хладный труп,
Не зная радость, что приносит кровь,
Иль шествие сквозь тени в этот мир;
Гния в земле. О ты, моя любовь, —
Шепнули мне, — восстала ты во сне.
Я ждал у камня, провожая ночь.
Ты не пришла, тебе все снилась кровь.
Прощай, я предлагал тебе весь мир.
Мышь
В магазине было множество приспособлений, быстро убивающих мышь, и множество таких, которые убивают ее медленно. И еще дюжина традиционных способов, один из них Реган про себя называл ловушкой Тома и Джерри: при малейшем касании рамка опускалась, перебивая хребет; были на полках и другие устройства, в которых мышь задыхалась, или погибала от удара током, даже тонула, и каждое хранилось в отдельной картонной коробке.
— Это не совсем то, что я искал, — сказал Реган.
— Ну, это все, что у нас есть из ловушек, — сказала женщина с большим пластиковым бейджем, на котором было указано, что ее зовут Бекки и что она ЛЮБИТ ЭТУ РАБОТУ В МАГАЗИНЕ КОРМА ДЛЯ ЖИВОТНЫХ И СОПУТСТВУЮЩИЕ ТОВАРЫ «МАКРИ». — А вот здесь…. — и она указала на лежавшие поодаль пакетики ЯД ДЛЯ МЫШЕЙ «КОТ-УБИЙЦА». Сверху лежала маленькая резиновая мышка, лапками кверху.
Мгновенной вспышкой в памяти всплыло: Гвен, протягивающая изящную розовую руку, с загнутыми вверх пальцами. «Что это?» — спрашивает она. Это было за неделю до того, как он уехал в Америку.
«Не знаю», — ответил Реган.
Они сидели в баре маленького отеля в юго-западной Англии: бордовые ковры, бежевые обои. Он потягивал джин с тоником; она дегустировала второй бокал шабли. Гвен однажды сказала Регану, что блондинки должны пить только белое вино; оно им больше к лицу. Он смеялся, пока не понял, что она не шутит.
«Это маленькая дохлятина», — сказала она, переворачивая руку, и ее пальцы замерли, похожие на лапки медлительного розового зверька. Он улыбнулся. А потом расплатился, и они поднялись наверх, в его номер…
— Нет. Только не отрава. Видите ли, я не хочу ее убивать, — пояснил он продавщице по имени Бекки.
Та взглянула на него с любопытством, словно он вдруг начал говорить на тарабарском языке.
— Но вы сказали, вам нужна мышеловка…
— Понимаете, я хочу гуманную мышеловку. Типа западни. Чтобы дверца за ней захлопнулась, и она не могла выбраться наружу.
— А как же вы ее убьете?
— Никак. Ее можно отвезти за несколько миль и выпустить. И она уже не вернется и не доставит беспокойства.
Теперь Бекки улыбалась, глядя на него так, словно он был самым любимым, самым сладким, бессловесным трогательным зверьком.
— Подождите, — сказала она, — я пойду посмотрю.
И скрылась за дверью с надписью «СЛУЖЕБНЫЙ ВХОД». У нее красивая попка, подумал Реган, она мягкая и привлекательная, совсем в духе унылого Среднего Запада.
Он выглянул в окно. Джейнис сидела в машине и читала журнал: рыжеволосая женщина в замызганном халате. Он помахал ей, но она на него не смотрела.
Бекки просунула в дверь голову.
— Вам повезло! — сказала она. — И сколько вы хотите?
— Можно две?
— Конечно.
Она снова ушла и вернулась с двумя небольшими зелеными пластмассовыми контейнерами. Пробила товар на кассе, и пока он путался со все еще непривычными банкнотами и монетами, пытаясь заплатить без сдачи, осмотрела ловушки, все так же улыбаясь, и теперь вертела в руках пакеты.
— Господи, — сказала она. — Что же они дальше-то придумают?
Когда Реган вышел из магазина, на него дохнуло жаром.
Он поспешил к машине. Металлическая ручка дверцы обожгла пальцы; мотор работал на холостом ходу.
Он забрался в машину.
— Я купил две, — сказал он.
В машине царила приятная прохлада от кондиционера.
— Пристегнись, — сказала Джейнис. — Тебе следует научиться водить, как это здесь принято, — наконец оторвалась она от журнала.
— Непременно, — ответил он. — Со временем.
Реган боялся водить машину в Америке: это было все равно что ездить в зазеркалье.
Они больше не разговаривали, и Реган прочел инструкцию на обратной стороне коробки. Там было написано, что главное достоинство такого типа ловушки заключается в том, что вам нет необходимости видеть мышь, прикасаться к ней и тем более брать в руки. Дверца захлопнулась — и дело с концом. И ни слова не говорилось о том, что в таком случае мышь еще жива, и не предлагалось, как следует с ней обойтись.
Когда они доехали до дома, он достал из коробок ловушки, положил в одну немного арахисового масла, засунув как можно дальше, а в другую — кусочек шоколада и установил на полу кладовки, одну у стены, вторую возле отверстия, через которое мышь, очевидно, сюда проникала.
Это были обычные западни: с одного конца дверца, с другого — стена.
В постели Реган потянулся и дотронулся до грудей спящей Джейнис; мягко, чтобы не разбудить. Они ощутимо налились. Жаль, что большая грудь его не возбуждает. Он поймал себя на том, что задумался, каково это — сосать грудь кормящей женщины. Ему представилось, что это должно быть сладко, но не больше того.
Джейнис крепко спала и все же придвинулась в ответ.
Он, наоборот, отодвинулся; лежа в темноте, пытался вспомнить, что нужно сделать, чтобы уснуть, стараясь перебрать все варианты. Было слишком жарко и душно. Когда они жили в Бейлинге, он засыпал мгновенно, он это точно помнил.
В саду раздался резкий крик. Джейнис шевельнулась и откатилась от него. Очень похоже на человеческий голос. Когда лисице больно, она может кричать, как маленький ребенок, Регану доводилось слышать такое, очень давно. Или, возможно, кошка. Или какая-то ночная птица.
Так или иначе, ночью умерло какое-то существо. Он в том не сомневался.
На следующее утро Реган обнаружил, что одна ловушка захлопнулась, но когда осторожно открыл ее, внутри было пусто. Кусочек шоколада кто-то надкусил. Он вновь придвинул ее к стене.
Джейнис тихо плакала в гостиной. Реган остановился рядом; она протянула руку, и он крепко ее сжал. Пальцы у нее были холодные. Она еще с ночи не переоделась, и косметики на ней не было.
Позже она позвонила по телефону.
Незадолго до полудня Реган получил с экспресс-почтой посылку с дюжиной дискет, с цифрами, которые должен был проверить, и рассортировать, и классифицировать.
До шести он сидел за компьютером, с маленьким металлическим вентилятором, который трещал, и дребезжал, и гонял по кругу горячий воздух.
В тот вечер, когда готовил, он включил радио.
«… говорится в моей книге. О чем либералы не хотят ставить нас в известность». Голос был высоким, заносчивым и нервным.
«Мда. Кое во что из этого, ну, типа, трудно поверить», — поддержал ведущий: глубокий голос, успокаивающий и приятный.