Ее голос был едва слышен за шипением и треском. Вернувшись к кровати, она уставилась на меня, как всматривается в мышиную норку кошка.
– Ты меня боготворишь? – спросила она.
Я покачал головой. Сделав еще шаг, она взяла мою руку из плоти в свою серебряную.
– Никто ничего больше не помнит, – сказала она. – Это тридцатиминутный город.
Я обязательно должен был спросить у нее кое-что.
– Куда подевались звезды? – спросил я. – Я все смотрю в небо, но их там нет.
Она указала на пол шале.
– Ты не туда смотрел, – сказала она. Я никогда раньше не замечал, что пол шале – на самом деле тротуар, каждая плитка которого хранит звезду и имя. Многих имен я не знал: Клара Кимболл Янг, Линда Арвидсон, Вивиан Мартин, Торма Толмаджер, Оливия Томас, Мэри Майлс Минтер, Сиина Оуэн…
Джун Линкольн указала на окно шале.
– И вон там.
В распахнутое окно я увидел раскинувшийся подо мной Голливуд: бесконечная панорама мерцающих разноцветных огней.
– Разве они не лучше звезд? – спросила она. Действительно лучше. Я сообразил, что вижу созвездия уличных фонарей и фар. Я кивнул. Ее губы скользнули по моим.
– Не забывай меня, – прошептала она, но печально, точно знала, что я забуду.
Проснулся я от визга телефона. Сняв трубку, прорычал нечто нечленораздельное.
– Это Джерри Квойнт со студии. Вы нужны нам на ленч. «Бормочи что-нибудь, бормочи», – приказал себе я.
– Мы пошлем машину, – сказал он. – Ресторан минутах в тридцати от вашего отеля.
Ресторан был просторным, залитым светом, полным зелени. Меня там уже ждали.
К тому времени я немало бы удивился, увидь я хотя бы одно знакомое лицо. Джон Рей, как сказали мне за закусками, ушел «из-за разногласий по контракту», а вместе с ним, «разумеется», ушла и Донна.
У обоих мужчин были бороды, у одного – нечистая кожа. Женщина была худой и казалась приятной.
Они спросили, где я остановился, и, узнав где, один из бородачей сообщил присутствующим (сперва заставив нас поклясться, что дальше это не пойдет), что с Белуши, когда он умер, принимали наркотики политик по имени Гарри Харт и музыкант из группы «Иглз».
После мне сказали, что ждут не дождутся синопсиса.
Я задал вопрос:
– К «Сынам человеческим» или к «Когда я был Хулиганом», потому что, – сказал я, – с последним у меня проблема.
Они поглядели на меня недоуменно.
Речь шла о фильме «Я знал невесту, когда она играла рок-н-ролл», который, по их словам, и имел Высокую Концепцию, и По Ощущению Правильный. А еще добавили, что он В Духе Времени, что тем более важно в городе, в котором час назад уже Древняя История. Сказали, что было бы неплохо, если бы наш герой смог спасти героиню от брака без любви и если бы в финале они вместе сыграли бы рок-н-ролл.
На это я возразил, что тогда нужно купить права на постановку у Ника Лоу, который написал эту песню, и прибавил, что не знаю, кто его агент.
Разулыбавшись, они заверили меня, дескать, с этим проблем не будет.
Они предложили мне обмозговать проект прежде, чем я возьмусь за синопсис, и каждый упомянул имена нескольких молодых звезд, которых неплохо было бы иметь в виду, когда я буду строить сюжет.
Тогда я пожал всем руки и пообещал, что, конечно, буду. И прибавил, что работаться мне лучше всего будет в Англии.
А они ответили, мол, это замечательно.
За несколько дней до того я спросил у Благочестивого Дундаса, был ли кто-нибудь в шале Белуши в ту ночь, когда он умер.
Если кто-то и знает, решил я, то наверняка он.
– Он умер в одиночестве, – и глазом не моргнув, ответил Благочестивый Дундас, древний, как Мафусаил. – Да всем до лампочки, был ли с ним кто-то или нет. Он умер в одиночестве.
Странно было уезжать из отеля. Я подошел к стойке портье.
– Сегодня под вечер я уезжаю.
– Очень хорошо, сэр.
– Не могли бы вы… э… у вас есть один служащий. Мистер Дундас. Джентльмен в годах. Сам не знаю. Я уже несколько дней его не видел. Мне бы хотелось попрощаться.
– Один из наших смотрителей?
– Да, наверное.
Портье уставилась на меня озадаченно. Она была очень красива, и помада у нее была цвета раздавленной ежевики.
Сняв телефонную трубку, она сказала в нее негромко несколько фраз, потом – мне:
– Прошу прощения, сэр. Мистер Дундас последние несколько дней на работу не приходил.
– Вы не могли бы мне дать номер его телефона?
– Прошу прощения, сэр. Это против правил. – Говоря это, она смотрела на меня в упор, давая понять, что «честное слово, так просит прощения…»
– Как ваш сценарий? – спросил я.
– Откуда вы знаете? – ответила она вопросом на вопрос.
– Ну…
– Лежит на столе у Джоэля Силвера, – сказала она. – Мой парень Арни, он мой соавтор, работает курьером. Он подложил рукопись в кабинет Джоэля Силвера, как если бы она пришла от настоящего агента.
– Желаю удачи, – сказал я.
– Спасибо. – Она улыбнулась ежевичными губами.
В справочной нашли двух Дундасов Б., что показалось мне одновременно маловероятным и показательным для Америки или, во всяком случае, для Лос-Анджелеса.
Первым оказалась миссис Боадицея Дундас. По второму номеру, когда я попросил позвать Благочестивого Дундаса, мужской голос поинтересовался:
– Кто спрашивает?
Я назвался, сказал, что живу в отеле и что у меня осталось кое-что, принадлежащее мистеру Дундасу.
– Мой дедуля умер, миста. Вчера вечером умер. Потрясение или шок иногда оказывают на нас странное действие: клише вдруг становятся реальными. Я почувствовал, как кровь отлила у меня от лица, как у меня перехватило дыхание.
– Примите мои соболезнования. Он был очень приятным человеком.
– Ага.
– Это, наверное, случилось внезапно.
– Годы. Кашлял. – Кто-то спросил у него, с кем он разговаривает, и он ответил, ни с кем, а потом сказал: – Спасибо за звонок.
Я был ошарашен.
– Послушайте. У меня его альбом с вырезками. Он оставил его у меня.
– Хлам про старое кино? – Да.
Пауза.
– Оставьте себе. Этот хлам никому не нужен. Послушайте, миста, мне надо бежать.
Щелчок, тишина.
Я пошел убирать альбом в дорожную сумку и, когда на поблекшую кожаную обложку упала слеза, был поражен, обнаружив, что плачу.
В последний раз я остановился у пруда попрощаться с Благочестивым Дундасом и Голливудом.
По вечному настоящему пруда скользили, едва заметно шевеля плавниками, три совершенно белых призрачных карпа.
Я помнил их имена: Бастер, Призрак и Принцесса, но уже никто и никогда их бы не различил.
У выхода из отеля меня ждала машина. До аэропорта ехать было тридцать минут, и я уже начал забывать.
Белая дорога
Пару лет назад я за несколько месяцев написал три повествовательных стихотворения. В каждом речь идет о насилии, о мужчинах и женщинах, о любви. Первое по времени написания переложение порнографического фильма ужасов, написанное строгим ямбическим пентаметром, я назвал «Съеденные (Кадры из кинофильма)». Оно довольно экстремальное (и в данный сборник я его не включил). Второе, пересказ ряда староанглийских народных сказок, называется «Белая дорога». Оно столь же жестокое, как и сказки, которые легли в его основу. Последнее по времени написания – история про моих деда с бабкой с материнской стороны и про магию сцены. В нем нет такой жестокости, но, надеюсь, оно пугает и тревожит не меньше, чем две первые части триптиха. Я гордился всеми тремя. Из-за прихотей публикаций они печатались в разные годы, поэтому каждое попало в антологию лучших рассказов года (все три были выбраны для американской «Лучшие рассказы года в жанре фэнтези и хоррор», английской «Лучшие рассказы года в жанре хоррор», к некоторому моему удивлению, на одно пришел запрос для международного сборника эротики).
«… Хотел бы, чтобы пришли вы ко мне однажды
В мой дом.
Я многое бы мог вам показать…»
Моя невеста внезапно потупит взор –
И вздрогнет.
Ее отец, и братья, друзья отца –
Сплошные вопли и аплодисменты.
«А это – не история, мой милый
Мистер Лис», – хихикнет блондинка
В углу. Волосы у нее –
Золотая пшеница,
Глаза – серая туча, крутые бедра,
Она усмехнется – криво и иронично…
«Мадам, да ведь я не сказитель», –
Склонюсь с усмешкой.
Спрошу, поднимая бровь:
«А быть может, вы расскажете нам?..»
И она опять улыбнется.
Кивнет.
И встанет.
И губы зашевелятся:
«Городскую девчонку, скромницу, не красотку
Бросил любимый – студент.
Она залетела.
Живот распухает, от сплетен уже не скрыться.
Бежит к любимому. Плачет.
В истерике бьется.
А он по головке гладит.
А он обещает:
«Конечно, поженимся,
Ясное дело, сбежим
Ночью к моей тетке –
Она спрячет!»
Дурочка верит –
А, черт возьми, ведь видала,
Как на танцульках смотрел
Он
На хозяйскую дочку.
(А та – хороша, и чиста, и богата…)
Верила. Как же!
Или – скорее – просто хотела поверить…
Но – скользкое что-то было в его улыбке,
В острых черных глазах,
В модной прическе…
Что-то,
Что помогло ей
Утром
На место свиданья
Прийти пораньше, на дерево влезть –
Дожидаясь.
(На дерево – ей – тяжелой?!
Чистая правда.)
Ждала до заката –
И появился любимый.
Крался в неверном, в первом вечернем свете.
С собою принес –
Простыню, нож и мотыгу.
Работал в тени кустов терновника споро,
Пел и свистал под сенью ветвей дубовых,
Могилу ей рыл, весело напевая
Старую песню…
Быть может, напеть вам ее?»
Пауза.
Все мы радостно рукоплещем –
(Ну, может, не все…
Похоже, моя невеста –
Черные волосы, щеки, подобные розам,